Михаил Гиголашвили - Чертово колесо
Сорвал, съел, выпил, выкурил — какая разница, кому какое дело?»
Вскоре они въехали в Катта-Курам.
— Куда? — спросил шофер.
— Тут, мне говорили, улиц нету? — протягивая деньги, поинтересовался Пилия. — Улица Ленина.
— Правильно, нету... Одна улица — и все! — ответил шофер, смеясь.
— Тогда поближе к номеру тридцать пять.
Около дома тридцать Пилия вышел. Двинулся вперед. Беленые стены из сырцового кирпича нестерпимо блестели на солнце. Он шел, а блеск стен по-прежнему резал глаза. В одном месте ему показалось, что из-за стены кто-то выглядывает, но успел взять себя в руки и миновал опасный участок.
Когда проходил мимо мощного забора, открылась калитка, и из нее вышли два узбека, причем Пилия с удивлением заметил, что за калиткой не видно пространства двора или сада, — глухая стена, начало лабиринта. Это почему-то разозлило его. Чувствуя спиной взгляды узбеков и наливаясь беспричинной яростью, он подумал: «Скрытные, мусульмане поганые!»
Дойдя до крашеной калитки с номером тридцать пять, Пилия решительно постучал в нее. Долго не открывали. Наконец мужской голос что-то спросил по-узбекски.
— Паико тут? Мне нужен Паико, — отозвался Пилия.
Калитка заскрипела, распахнулась, и за рябым толстым узбеком Пилия увидел щуплого лысоватого человека, который неприязненно спросил:
— Для чего тебе Паико?
— Меня послали помочь ему, — ответил Пилия.
— Вот как? — переспросил человек, что-то сказав узбеку. Тот недоверчиво подумал, но отошел от двери. — Входи!
Из душного колена предбанника попали в обширный двор. Повсюду лежали косы, топоры, серпы, цепи, ведра, какие-то мешки, холстины. На кольях заборчиков возле огорода торчали котелки, кувшины, висели седла и сбруи.
Рябой узбек осмотрел Пилию и, переваливаясь, отправился в дом, а Паико продолжал стоять.
— Гела! Тебе звонили из Тбилиси? — протянул ему руку Пилия, переходя на родной язык. Тот вяло пожал ее и ответил вопросом:
— А что они передали на словах?
— Велели везти товар в Тбилиси.
Паико неопределенно качнул головой.
— Мой адрес был только у Солико Долидзе. Раз ты здесь — значит, я должен тебе верить... — Он присел на корточки и повторил: — Я должен верить... Когда ты встречался с Солико?
— Я лично не видел и не знаю никакого Солико. Меня просили другие люди помочь тебе.
— Ах, вот как? Тебя наняли, что ли?
— Вроде того, — усмехнулся Пилия, выдерживая взгляд его красных глазок.
Паико, не мигая, смотрел на него. Действительно, Солико обещал прислать ему помощника, но чтоб так быстро, без звонка, без телеграммы... Сам Паико, после десяти лет лагерей не бывший еще в Тбилиси, мало ориентировался в тамошней обстановке. Из дома появился рябой узбек и жестом позвал их.
— Пошли, умойся, поешь, а там видно будет, — сказал Паико, вставая с карточек. — Ты торчишь, я вижу?
— Не особенно.
— На вот, если хочешь, подмолотись, — сказал Паико, вынимая из парусиновых штанов коричневый комочек. — Хороший опиум. Чаем можно запить.
В комнате без окон стоял низкий четырехугольный стол, покрытый множеством циновок, тряпок и косынок. Тут же лежали свернутые одеяла и длинные подушки-мутаки. Около стены, привалясь к ковру, спал морщинистый старик в тюбетейке. В руке у него была зажата палка.
Услышав шум, старик открыл глаза. Рябой (его звали Убайдулла) что-то сказал ему. В глазах старика мелькнул интерес — он жестом пригласил сесть, зевая во весь щербатый маленький рот. Рябой отрывисто крикнул во тьму соседней комнаты какое-то приказание, потом тяжело опустился возле стола на корточки.
— Ботинки снимать? — спросил Пилия у Паико.
— Сними, — по-прежнему коротко ответил тот, скидывая шлепанцы и ловко скрещивая ноги.
Пилия сделал то же самое. Старик некоторое время молча в упор разглядывал его, потом что-то произнес по-узбекски.
— Он говорит, если ты гюрджи, то зачем волоса светлый? И уса нету? — перевел рябой.
Пилия невольно улыбнулся:
— Не знаю, так вышло. Я мегрел, а мегрелы рыжие и голубоглазые.
— Как дорога была, хорошо? — продолжал переводить Убайдулла, запуская толстые пальцы в чищеные орехи.
— Да, все хорошо. Спасибо.
— Менты? — спросил рябой от себя.
— Нет.
— Сейчас Узбекистан много менты пришли. Жили люди тихо, аллах акбар, чего надо? У-у, менты, чтоб их семья умерла, чтоб у жен сиськи высохли, чтоб их дети сдохли! — добавил Убайдулла сурово и серьезно.
— Аминь! — ответил Пилия, у которого вдруг пересохло во рту от этой тирады.
Паико молча что-то жевал. Пилия впервые покосился на стол. Топленое масло в горшочке, какие-то белые шарики, орехи, гранаты, айва, застывшая масса гороховой похлебки и множество надломленных или объеденных хлебцев... Он решился взять только яблоко, перехватив насмешливый взгляд Паико.
Старая узбечка внесла большой чайник. Убайдулла собрал пиалы и быстро заполнил их, высоко держа чайник и ловко попадая струей в пиалы.
— Вот чай. Можно ханку выпить, — сказал Паико, передавая пиалу с зеленым чаем.
Пилия запил опиум и оставил пиалу в руке: стол, стоящий на ковриках, был чересчур покат, с него все могло съехать, что, впрочем, никого не беспокоило.
— Сколько здесь опиум стоит? — спросил он у Паико.
— Не знаю. Можно и бесплатно взять. А можно и за миллион не получить, — уклончиво ответил вор. — Тут у них своего опиума нет. Привозной, из Киргизии.
— Киргизия? Ош?
— Да.
— По дороге шофер тоже говорил, что опиум идет из Киргизии, — вспомнил Пилия.
— Правильно сказал, не соврал. А тебе зачем?
— Просто интересно.
Когда Пилия выпил очередную пиалу, Убайдулла опять что-то громко крикнул. Появилась старуха, унесла чайник и принесла новый.
— Что это она? В чайнике ведь есть чай?— удивился Пилия.
— Так у нас принято — чай менять. Из уважения. Чтоб всегда горячий был.
Старик спросил, как чувствует себя Пилия и все ли в порядке у него в семье. Услышав, что все в порядке, удовлетворенно кивнул и закемарил.
Так, в бессмысленных разговорах, прошло время: старик то отключался, то опять о чем-то спрашивал. Пилия что-то отвечал, ощущая, как начинается затмение. Вскоре он отяжелел. Стало неудержимо клонить в сон. Изредка поднимая веки, Пилия ловил на себе взгляды и думал о том, что опиум оказался слишком крепким — глаз не открыть, руками не двинуть, какие-то черные клубы роятся в голове...
— Что это со мной? — с трудом проговорил он, пытаясь встряхнуться.
— Ничего, порядка, лежи тиха, аллах акбар, — ответили ему из тьмы...
22
