Бен Элтон - Два брата
— Ты бы высек письмо на Бранденбургских воротах, — пробурчал Отто. — Вот уж непросто.
— Я впечатлена, Пауль, — сказала Дагмар. — Обожаю твои письма. Кроме того, приходится учить уроки, чтобы их прочесть. Подруги не верят, что один мой парень пишет мне на латыни… А другой посвящает песни.
— Что? — вскинулся Пауль. — Отт сочиняет для тебя песни?
— А ты не знал? — ухмыльнулась Дагмар. — Очень милые.
— Вот гад ползучий! Когда ж ты успел?
— Пока ты протирал штаны в школе, дружище.
— Значит, он без меня к тебе таскается и наяривает песни?
— Ну, всего пару раз, — стыдливо призналась Дагмар.
— Понял? — возликовал Отто. — Зубрила не всегда самый умный.
— Не ревнуй, Паули, — успокоила Дагмар. — Ты же знаешь, я люблю вас обоих.
— А ты знаешь, что когда-нибудь придется выбирать, — выпалил Пауль. — Мы уже сто раз тебе говорили.
— Единственное, в чем я с ним согласен, Даг. Когда-нибудь придется выбрать.
— Наверное, я предпочту того, кто увезет меня отсюда, — сказала Дагмар.
Она вроде бы шутила, но в этой шутке была немалая доля истины. Мысль о том, как выжить, надолго никого из них не покидала.
— Я тебя увезу, Даг, — твердо сказал Пауль.
— Нет, я тебя увезу.
— Так что? — засмеялась Дагмар. — Похоже, мы уедем втроем. Здорово, правда?
Новые законы
Берлин и Нюрнберг, 1935 г.
Вольфганг не сгинул в нацистской неволе.
Концлагеря, спешно созданные в первом угаре власти штурмовиков, еще не стали фабриками смерти, в которые превратятся под началом СС. Как и предрекал Пауль, Вольфганг вернулся.
— Олимпиада! — осклабился часовой, выпуская группу зэков, которые приковыляли, прихромали и почти что приползли к деревянным воротам с колючей проволокой. — В глазах мира надо выглядеть пригоже, точно? Глядишь, из вас соберут команду для эстафеты.
Изможденные скелеты, ковылявшие на относительную свободу, оценили шутку. Здоровье всякого, кто около года провел под опекой СА и все же уцелел, было безнадежно подорвано, и Вольфганг не был исключением. Голодная диета, тяжкий труд и воздействие химикалий крепко его подкосили. Мучил ревматизм, печень и почки были ни к черту; вдобавок он подцепил туберкулез. Последнее означало, что, несколько минут поиграв на любимой трубе, Вольфганг начинал задыхаться.
— Все равно что футболисту отрезать ноги, — сетовал он.
Однако скрипка и пианино были ему по силам, ибо в неволе он как мог сберегал пальцы.
— Когда меня сбивали с ног, я сжимал кулаки и прятал руки под себя, — рассказывал он. — Охранники старались растоптать пальцы. Многие берегли яйца, а я — руки.
— Ну спасибо тебе! — Фрида пыталась шутить. — Нет чтобы обо мне подумать!
— Не волнуйся, крошка! — Изможденное лицо Вольфганга расплывалось в щербатой улыбке. — Ты же знаешь, у меня яйца из стали. Об них штурмовики ломали ноги.
Шутка пришлась ему по душе, и он без конца ее повторял, отчего морщились сыновья и Зильке, которая вечно паслась у Штенгелей.
— Пап, нас коробят подобные разговоры, — сказал Пауль.
— Точно, — поддакнула Зильке. — Прямо уши вянут, когда старики болтают о сексе и всяком таком.
— Что-то с трудом верится в вашу щепетильность, детки, — усмехнулся Вольфганг. — После того, что было.
Он глянул на пол, прежде укрытый толстым синим ковром.
Конечно, первым делом ему поведали, что произошло в вечер его ареста. Как жену его чуть не изнасиловали, как тринадцатилетние сыновья, поддержанные Зильке, оглушили и удавили обидчика на этом самом полу.
— Перестань, Вольф. — По лицу Фриды пробежала тень. — Я стараюсь об этом не вспоминать.
— Понимаю, Фредди, — сказал Вольфганг. — Это ужасно, но я очень горжусь мальчиками и Зильке. Могу только надеяться, что мне хватило бы духу поступить так же.
— Хватило бы, пап, — заверил Отто.
— Да, — поддержал Пауль. — Сделал бы не задумываясь. Как мы.
Троица переглянулась. Даже намеком они редко говорили о событиях той кошмарной ночи, но всегда о них помнили и часто видели во сне.
Если о происшествии и говорили впрямую, то лишь в чрезвычайно редкие визиты Дагмар. Казалось, она слегка завидует трем членам Субботнего клуба, которые без нее прошли столь жестокое судьбоносное испытание. Пусть близнецы любили ее и только ее, с Зильке их сближало нечто, чего не изведала она.
— Я бы смогла, — заверяла Дагмар. — Сама бы его убила. Или уж сделала бы не меньше Зильке.
— Я заворачивала его в ковер! — огрызалась Зильке. — И помогла сбросить в реку!
— Давай еще расскажи подружкам по ЛНД, — посоветовала Дагмар, когда в очередной раз, невзирая на Фридин протест, возникла эта тема. — В самый раз для баек у лагерного костра.
Зильке, одетая в форму Лиги немецких девушек, покраснела. Она всегда смущалась, когда в нацистских регалиях приходила к Штенгелям, но выбора не было. Как у многих девушек из рабочего класса, униформа ЛНД была самым красивым и носким нарядом в ее гардеробе. Кроме того, нынче она дежурила и заскочила попрощаться перед отправкой на Нюрнбергский съезд.
— Странно, что тебя отправляют сейчас, — сказала Фрида, радуясь возможности сменить тему. — До парада еще месяц.
— Верно. Знаете почему? Мы идем пешком. Правда! От Берлина до Мюнхена. Дети со всех концов страны пойдут пешедралом. Говорят, это в знак нашей силы и сплоченности.
— На целый месяц детей вырывают из семьи?
— Слыхали анекдот? Нынче из-за гитлерюгенда, ЛНД, СА и Женской лиги добропорядочная немецкая семья собирается вместе только на Нюрнбергском параде.
Фрида грустно улыбнулась.
— А как же школа?
— Для партии образование не важно. Главное — преданность.
— Нарукавную повязку-то могла бы снять, — фыркнула Дагмар. — Между прочим, здесь одно из немногих мест, где мы не обязаны любоваться свастикой.
Конечно, в гостиной Штенгелей Зильке смотрелась чужеродно: черный берет, из-под которого выглядывали густые светлые волосы, собранные в хвостики, свастика на рукаве коричневой блузы.
— Она пришита, — оправдывалась Зильке. — И хорош язвить! Я не виновата.
— Конечно, не виновата. Никто ни в чем не виноват, кроме самих евреев, да?
— Кончай, Даг, — вмешался Пауль. — Членство в Лиге немецких девушек еще не означает, что Зильке — нацистка.
— Я даже сомневаюсь, что она девушка, — ответила Дагмар.
— Дагмар! — укорила Фрида.
— Я не нацистка! — выкрикнула Зильке. — Я коммунистка, сама знаешь.
— Два сапога пара, — отмахнулась Дагмар.
