Владимир Романенко - Жди, за тобой придут
— Проверить?! — нахмурился Костя и тут же широко улыбнулся. — Ах, вы бесстыжие театралы!
— Да нет, ты не так понял! Мы ничего ужасного не замышляли, только условились ещё в Генте, что сядем на заднее сиденье в твоей машине, а Жаклину отправим к тебе в компанию. Чтобы посмотреть, как ты будешь реагировать. Из-за твоих телефонных выкрутасов я не была до конца уверена, что у тебя это действительно серьёзно в отношении меня. И потом… за мной каждый день кто-нибудь пытается приударить; несколько раз я уже побывала в очень неприятных ситуациях… Ну, в общем, ты меня понимаешь.
— Эвелин! Чем больше я на тебя смотрю, тем меньше у меня остаётся желания что-либо понимать вообще.
Девушка немного помедлила с ответом.
— Я хочу тебя, Костиа… — прошептала она в конце концов и умоляюще посмотрела на него.
— У тебя было много мужчин?
— А как ты сам думаешь?..
Через минуту они уже страстно лобзали друг друга, катаясь по маленькому прямоугольнику земли под низким сводом бывшей девичьей палатки. Прямоугольник был тщательно укрыт, во избежание непосредственного контакта с холодом и сыростью, двумя широкими пляжными полотенцами. Нехитрые одеяния обоих, включая нижнее бельё, пестрели у входа в брезентовый альков, точно рваные остатки новогоднего фейерверка.
Эвелин была не просто великолепна в сексе. По технике она ни чуть не уступала Оксане — до этого момента самой талантливой Костиной партнёрше. Что же до её умения чувствовать тончайшие желания и отслеживать любые эмоционально-физиологические сдвиги в душе и теле сексуального визави, то на Костиной памяти оное вообще не знало себе равных.
Эвелин доводила его почти до оргазма своими изящными ласками, не делая при этом ни одного лишнего движения, а потом, перед самой кульминацией, вдруг почему-то ослабляла темп, и в результате этого заблудившееся Костино сознание неожиданно понимало, что теперь уже он вовсю ласкает её возбуждённую, горячую плоть руками, губами и языком.
Это был не секс. Это был виртуозный, чарующий танец, от которого сладко кружилась голова, и стройным, волнующим хором пели все мышцы и нервы. Костя не чувствовал своего тела, не улавливал, каким образом менялись все эти бесчисленные позы. Он целиком отдался бурному, мятежному потоку совершенной грации и пластики, волшебной, звенящей стремнине удовольствия.
Эта девушка была средоточием великой тайны, необъяснимой, метафизической сингулярностью. В неё хотелось погружаться до полной потери массы и возраста, как в омут бесконечной нирваны, где переспелое земное «я» уже не может существовать. При каждой ноте её глухих и протяжных стонов у Кости перехватывало дыхание, и он понимал, что его тело больше ни коим образом ему не принадлежит. Ведь ни один мужчина на свете, будь он хоть трижды гигантом, не продержался бы в таких условиях дольше пяти минут. Для него же это первое соитие длилось тогда целую вечность.
Какая-то громадная сила двигала Костиным телом, заставляя его переживать нечеловеческое блаженство, наполняла всё его существо мощнейшим зарядом сладострастия и, в то же время, не давала этому заряду ни единого шанса прорваться наружу.
В обычном понимании этого слова, Костя не мог даже думать. Его вообще не было — ни как личности, ни как отдельного, имеющего физические границы живого субъекта.
Гулкое, сотрясаемое повторными конвульсиями, но всё же заметно отдохнувшее во время ментального небытия сознание отчётливо вернулось к нему, когда Эвелин точь-в-точь повторила свой тантрический оргазм.
— Ой… — испуганно прошептал Костя от внезапной мысли, что кончает вместе с ней и делает это не менее бурно и эффектно. Принимать какие-либо контрацептивные меры было уже поздно.
— Не волнуйся! — шепнула ему через некоторое время Эвелин. — Кроме всего прочего, Миша поведал мне, что апреле следующего года у нас с тобой родится сын, и зачатие произойдёт именно в сегодняшнюю ночь…
Жестоко яркое, почти убийственное ощущение блаженной нереальности подобных слов апокалипсическим трезубцем шарахнуло по Костиным мозгам.
— Так ты… — запинаясь, начал он и тут же поймал себя на том, что у него зуб на зуб не попадает от волнения. — Ты согласна быть моей женой?
— Глупый… — нежно улыбнулась ему Эвелин. — Не зря Миша сказал, что, обладая великим даром и накопив невозможные для простого смертного знания, ты уже много лет играешь в прятки с самим собой, отказываешься видеть, кто ты есть на самом деле.
— И кто же я есть? — невинно-бестолковым тоном сморозил он дурацкий, но вполне естественный при подобных заявлениях вопрос.
— А вот этого я тебе и не скажу, мой хороший! — В темноте палаточного пространства он не мог рассмотреть, что выражало в этот момент её красивое лицо; почувствовал только лишь пряное дыхание короткого поцелуя. — Наступит время, сам всё узнаешь…
— Ну, хорошо! — успокоился Костя; вернее, сделал вид, что успокоился. — Как насчёт того, чтобы стать моей женой?
— Это, что, предложение? — засмеялась девушка. — В такой позиции меня ещё никто не сватал.
На несколько мгновений в палатке воцарилось молчание.
— Ты так ничего ещё и не понял?.. — сдавленным от возбуждения голосом прошептала она наконец. — Мы были созданы друг для друга, любимый мой! Ты и я специально пришли в этот мир, чтобы стать в нём мужем и женой…
В последующие пять часов желание тешить себя мудрёной словесной патетикой их больше не терзало. Отчаянно-жгучий сексуальный порыв, нахлынувший гигантским цунами, за единое мгновение изничтожил в пыль и прах все жалкие следы ненужной и убогой рассудочности.
Пылающие, как в топке ядерного реактора, тела не желали уступать ни в чём своим хозяевам, бесплотным и бессмертным душам — обитателям тонкого мира. Они тоже стремились переродиться в единое, неделимое существо. И в моменты чувственного экстаза, которых за эту ночь возникло невероятное множество, что-то похожее на окончательное слияние и полное растворение друг в друге им действительно удавалось.
И, когда в палатку стал проникать ласковый утренний свет, Мишино пророчество уже не могло не сбыться…
Эпилог
Часы показывали половину второго. Костя лежал под тонкой простынёй, в квартире на площади святого Якоба, и тихо галлюцинировал воспоминаниями прошедших суток. Он лёг через пять минут после того, как в глубочайшем любовном ступоре вошёл в своё холостяцкое узилище. И вот уже час с лишним валялся, глядя в потолок и ничего не видя, кроме её магически прекрасного лица.
Ей нужно было ехать домой — она итак задержалась на день больше, чем заранее планировала. И им обоим, чего уж тут лукавить, требовалось хорошенько выспаться. За всю предыдущую ночь они так и не сомкнули глаз. Потом ещё много ходили, плавали на деревянных лодках по подземным рекам в знаменитых ремушанских гротах, любовались водопадом Ко, гармонично и толково перемежая эти натуроведческие занятия с сексом в машине, палатке, а также на чистом и целомудренном лоне дикой природы.
«Эх, как же я умудрился такое количество лет прожить без любви?» — поминутно задавал он себе вопрос и тут же вновь погружался в детали прошедшего уикенда.
Между всех этих сладких, хотя и абсолютно непрактичных для данного часа воспоминаний, ставивших под угрозу адекватное исполнение его завтрашних профессиональных обязанностей, у Кости вдруг возникло соображение практического характера. Где-то на самом дне брошенного в коридоре увесистого рюкзака покоилась удачно зарезервированная именно для такой вот ситуации бутылочка Rochefort.
Она, конечно же, была теплой, и первым делом её следовало упрятать минут хотя бы двадцать в морозильник.
Поставив рюкзак на кухонный табурет, Костя начал медленно выгребать на стол всё его содержимое. В основном это были цветастые брошюры, листовки, альбомы и прочий духовный гламур, удачно заготовленный в воскресенье для Эдика.
— Вот она родимая!
Чтобы скоротать неминуемый и тягостный период ожидания, Костя первым делом вымыл грязный стакан, который вытащил из рюкзака вслед за бутылкой. После этого он решительно сел и, за неимением более достойных занятий, начал методом тыка просматривать эзотерический материал, вздымавшийся благородным конусом потухшей Фудзиямы на кухонном столе.
Через какое-то время на глаза ему попался невзрачный буклетик с плоским и ни к чему не обязывающим титулом: «Духовные практики Древнего Востока». Из всей коллекции он, тем не менее, был единственным экспонатом, чьё происхождение Костя мог указать без труда.
— Ага! — обрадовался он, тут же вспомнив загадочного русского атлета, встреченного им в Ремушане. — Вот это уже любопытно! Давайте-ка посмотрим, что за птицу направила ко мне фортуна в качестве «гордого буревестника». Где-то здесь должна быть его визитка, если я не ошибаюсь…
