Дафна Дю Морье - Полет сокола
Наездники спешились и повели коней под укрытие деревьев. Солнце извлекало из земли влагу, и она легким паром клубилась над мокрой от росы травой вокруг статуи герцога Карло, наполняя воздух запахом, напоминающим запах сена.
Я подошел ближе и сосчитал коней. Их было восемнадцать — холеные, прекрасные, гордо подняв головы, они с любопытством оглядывались по сторонам. Все они были без седел. Их шерсть блестела, словно отполированная, а хвосты, которыми они отмахивались от первых мух дня, походили на горделивые плюмажи завоевателей. Я приблизился и заговорил с одним из мужчин.
— Откуда они? — осведомился я.
— Из Сенегала, — сказал он.
Я недоверчиво посмотрел на него.
— Вы имеете в виду, что это беговые лошади? — спросил я.
— Да, — ответил он, улыбаясь. — Как же, для сегодняшних бегов другие и не подойдут. Их всю зиму готовили в горах.
— Готовили? Для чего? — спросил я.
Теперь уже он уставился на меня во все глаза.
— Как же, для сегодняшних бегов, для чего же еще? — сказал он. — Разве вам не говорили, что должно произойти в вашем собственном городе?
— Нет, — ответил я, — нет. Нам сказали лишь то, что в десять часов отсюда отправится кортеж к герцогскому дворцу.
— Кортеж? — повторил он. — Что ж, можно сказать и так, но это бледное название для того, что вам предстоит увидеть. — Он рассмеялся и позвал одного из своих спутников. — Здесь один студент из Руффано, — сказал он, — хочет узнать, что произойдет в его городе. Растолкуй ему помягче.
— Держись подальше, — сказал второй мужчина, — вот и все. Лошади застрахованы, остальное их хозяев не интересует, — и добавил: — Нам говорили, что лет пятьсот назад здесь такое попробовали и с тех пор уже не повторяли. Должно быть, в вашем городе плодят сумасшедших. Но если он сломает себе шею, это его забота, а никак не наша. Вон, взгляни.
У края площади остановился автофургон, из него выпрыгнул человек, сидевший рядом с водителем, и открыл задние дверцы. Они откинули сходню и затем с большой осторожностью — двое у дышла, двое у колес — опустили на землю небольшую повозку, выкрашенную в золото и пурпур. Это была прекрасная копия римской колесницы, несшая спереди и на каждом колесе герб Мальбранче — сокола с распростертыми крыльями.
Итак, это правда. Безумный, фантастический подвиг, который более пятисот лет назад попытался свершить герцог Клаудио, должен повториться. Страницы из сочинения немецкого историка, которые в прошлое воскресенье я шутливо цитировал Альдо как подвиг еху, ни на миг не допуская мысли, что любое воспроизведение этого события будет чем-то иным, нежели театральным представлением с одной, от силы с двумя лошадьми — да и сам он в среду говорил о простом кортеже — превратится в реальность. Герцог Клаудио правил восемнадцатью конями с северного холма на южный. Восемнадцать коней стояли сейчас передо мной. Это невозможно. Этого не может быть. Я попытался вспомнить, что говорит история.
«На колеснице, запряженной восемнадцатью конями, промчался он от форта на северном холме Руффано через центр города к герцогскому дворцу на другом холме. Почти все население города бросилось за ним, после того как многие горожане нашли смерть под копытами его коней».
На площадь въехал еще один фургон, меньше первого: из него достали сбруи, постромки, хомуты, украшенные изображениями жеребцов с головой сокола. Все это перенесли под деревья, где стояли кони, и запах кожи, пряный и горьковато-сладкий, как восточные специи, смешивался с теплом конской плоти и ароматом деревьев.
Приставленные к лошадям конюхи, негромко переговариваясь, стали разбирать сбруи и другие необходимые принадлежности, спокойно, методично. Сама упорядоченность этого зрелища, отсутствие суматохи, словно то, чем они занимались, входило в их ежедневные утренние обязанности, делали его еще более фантастичным; и чем выше поднималось солнце, чем более неотвратимым становился кошмар предстоящего, тем больший ужас охватывал все мое существо. Он леденил душу, надрывал сердце, парализовал мысли. Мой слух до предела обострился. Церковные колокола прозвонили к мессе в шесть, затем в семь, в восемь. В моем воспаленном воображении они звучали как обращенный к городу призыв на Страшный суд, пока я не вспомнил, что идет Страстная неделя и эта пятница посвящена Богоматери. Когда мы были детьми, Марта сопровождала нас в Сан Чиприано, и мы клали букеты диких цветов к ногам статуэтки, которая символизировала семь душевных страданий, пронзающих сердце. Тогда мне, коленопреклоненному и растерянному, казалось, что Мать играла грустную роль в истории своего Сына, сперва побуждая его обратить воду в вино, потом стоя вместе с родственниками у края толпы, тщетно взывая к нему и не получая ответа. Возможно, окончательно сразило ее именно седьмое страдание, то самое, которое поминают сейчас священники. Если это так, то лучше бы им на время забыть про боль одной женщины, выйти на улицы и предотвратить массовое убийство.
Вокруг площади выстраивался кордон полицейских в форме, чтобы отвести транспорт и остановить первую толпу. В предвкушении фестиваля полицейские шутили, улыбались и время от времени, смеясь, давали инструкции конюхам, которые занимались лошадьми.
Кошмарная сцена стала более живой, более ужасной. Никто из них не знал, никто не понимал. Я подошел к одному полицейскому и коснулся его плеча.
— Неужели это нельзя остановить? — сказал я. — Нельзя этому помешать? Еще не поздно, даже сейчас.
Большой, добродушный парень, он посмотрел на меня сверху вниз, вытирая пот со лба.
— Если у тебя есть место у окна, то поспеши его занять, — сказал он. — После девяти на улицах останутся только исполнители.
Он не слышал, что я сказал. Ему не было до этого дела. Его обязанности сводились к тому, чтобы освободить площадь для лошадей и колесницы. Он отошел в сторону. Меня охватила паника. Я не знал, куда идти, что делать. Наверное, то был страх, который охватывает людей перед битвой, и только дисциплина, только выучка помогает его побороть. Дисциплина… выучка… У меня не было ни того ни другого. Во мне проснулось необоримое детское желание убежать, спрятаться, ничего не видеть, не слышать. Я побежал к деревьям сада, одержимый нелепой мыслью, что если я с головой зароюсь в кусты и высокую траву, то мир перестанет существовать. Приближаясь к тому месту, где в многоцветье красок стояли кони в позвякивающих сбруях, ярко выкрашенная колесница и невозмутимые конюхи, я увидел, что на площадь выехал «альфа-ромео». Наверное, водитель тоже увидел меня, поскольку машина резко затормозила и остановилась. Я изменил направление своего бессмысленного панического бега и направился к машине. Дверца открылась, Альдо выскочил из машины и подхватил меня, когда я споткнулся и упал.
Он рывком поднял меня, я схватил его за руки и заговорил, едва ворочая языком.
— Не дай этому случиться, — услышал я собственный голос. — Не дай этому случиться, пожалуйста, ради Бога, нет…
Он ударил меня, и наступило забвение, которого я так искал. С болью пришли тьма и облегчение. Когда я открыл глаза, меня тошнило, голова кружилась; я сидел, прислонившись к дереву. Альдо сидел рядом со мной на корточках и наливал из термоса дымящийся кофе.
— Выпей, — сказал он, — а потом поешь.
Он дал мне в руки чашку, и я выпил кофе. Затем он разломил пополам булочку и сунул мне в рот. Я машинально выполнял все, что он говорил.
— Ты не подчинился приказу, — сказал он. — Если так поступал партизан, его тут же расстреливали. Разумеется, если мы его находили. В противном случае его оставляли подыхать в горах.
Кофе согрел меня. Черствая булочка была приятна на вкус. Я съел вторую, затем третью.
— Невыполнение приказов доставляет неудобства другим людям, — продолжал Альдо. — Понапрасну тратится время. Нарушаются планы. Давай, давай, выпей еще.
Рядом с нами продолжались приготовления: кони били копытами, позвякивала сбруя.
— Чезаре передал мне твое сообщение, — сказал Альдо. — Получив его, я сразу позвонил в кафе в Фано и попросил найти Марко. Когда он сказал мне, что ты не пришел на судно, я догадался, что произошло нечто в этом роде. Но не думал, что ты объявишься здесь.
Не знаю, то ли оттого, что он меня ударил, то ли потому, что еда и питье, которые он мне дал, заполнили мой пустой желудок, но моя паника прошла.
— Куда еще я мог пойти? — спросил я.
— Возможно, в полицию. — Альдо пожал плечами. — Думая, что, обвинив меня, снимешь с себя подозрения. Но знаешь, из этого ничего бы не вышло. Тебе бы не поверили. — Он встал, подошел к одному из конюхов, взял у него кусок замши для чистки лошадей и, намочив его в ведре, вернулся обратно. — На, вытри лицо, — сказал он. — У тебя на губах кровь.
Я кое-как привел себя в порядок, затем съел еще одну булочку и выпил вторую чашку кофе.
