Майкл Чабон - Вундеркинды
— Привет, — сказал я, заходя в кабинет. Я плотно прикрыл за собой дверь и бросил взгляд на письменный стол. Только сейчас я сообразил, что, уезжая сегодня утром из дома, оставил моих «Вундеркиндов» на письменном столе, где любой желающий — где КРАБТРИ — мог свободно до них добраться.
— О, Грэди! — Ханна выронила страницу, которую только что дочитала и собиралась отложить в сторону, и быстро прихлопнула ее обеими руками, словно это была ее собственная рукопись и она не хотела, чтобы я видел ее работу. — О господи, Грэди! Надеюсь, ты не против. — Она сморщила нос, ужасаясь своему отвратительному поступку. — Прости. Мне так стыдно.
— Ну что ты, читай, пожалуйста, я не возражаю.
Она собрала в стопку раскиданные по дивану страницы, похожие на тонкие ломтики сыра, отрезанные от большой квадратной головы сорта «Грэди Трипп», тщательно подровняла ее со всех сторон и, перевернув текстом вниз, пристроила на подлокотнике дивана. Затем соскользнула на пол, подошла ко мне и обвила меня руками.
— Я так рада, что ты вернулся, — сказала Ханна. — Мы волновались. Куда ты пропал?
— Со мной все в порядке. Просто надо было съездить кое-куда, разобраться с эпидемией китузианской лихорадки.
— Что это такое?
— Ничего. Ты случайно не знаешь… кхе… — я указал подбородком на рукопись, печально перевесившуюся через подлокотник дивана, — Крабтри видел ее?
— Нет, не знаю. То есть, я хочу сказать… думаю, что не видел. Мы весь день провели в Тау-Холле. — Ханна прищурила глаз и сдавленно хихикнула. — А когда вернулись, Крабтри тоже был сильно занят.
— Еще бы. — Я нехотя высвободился из ее объятий. — Хотелось бы знать, где он сейчас.
— Понятия не имею. Я даже не знаю, дома ли он или… О, нет, Грэди, не уходи! — Она снова обвила меня руками. — Останься со мной.
— Послушай, мне действительно надо поговорить с ним, — пробормотал я, хотя мысль о том, чтобы снова сесть за руль и мчаться посреди ночи в Суикли-Хайтс ради совершения одного безумного поступка, вдруг перестала казаться мне такой уж заманчивой. Я мог бы остаться с Ханной и больше не вспоминать ни о Деборе, ни об Эмили, ни о Саре, ни о том бледном головастике, который с улыбкой поглядывает на меня из ее утробы, и главное — навсегда забыть об этом маленьком жалком врунишке — Джимми Лире. Ханна крепко прижалась ко мне. Я закрыл глаза и представил, как спускаюсь вслед за Ханной в ее комнату, ложусь рядом с ней на кушетку под фотографией Джорджии О'Киф, просовываю руку внутрь красных ковбойских ботинок и провожу пальцами по ее горячим и влажным лодыжкам… — Ханна, мне действительно надо…
— Слышишь, «The Horse», пойдем в гостиную, — она схватила меня за руку и потянула к двери, — пойдем, тебе надо потанцевать.
— Я не могу. Мои лодыжки…
— Лодыжки? Что с ними? Пойдем.
— Я не могу. — Ханна распахнула дверь. В комнату ворвались энергичные звуки рожков, имитирующих дробный стук копыт. Ханна пару раз качнула своими тощими ковбойскими бедрами. — Ханна, послушай, Джеймс… у него возникла небольшая проблема. Мы с Крабтри должны ему помочь.
— Что за проблема? Можно я тоже поеду?
— Нет. Я не могу тебе рассказать. Ничего серьезного. Ханна, я обещаю, мы съездим за Джеймсом — это не займет много времени, а потом я с тобой потанцую. Хорошо? Клянусь, мы обязательно потанцуем.
— Он застрелил собаку ректора?
— Что он сделал? — Я снова прикрыл дверь. — Кого он застрелил?
— Вчера вечером кто-то застрелил собаку ректора. Ну, эту, слепую. Пес пропал, и полиция считает, что его убили. Они обнаружили на ковре следы крови. А потом доктор Гаскелл нашел застрявшую в полу пулю.
— Боже мой, какой кошмар.
— Крабтри сказал, что это очень похоже на работу Джеймса. Во всяком случае, он на такое способен.
— С чего он взял? Откуда он вообще знает, на что способен Джеймс.
— А кто знает? — спросила Ханна.
«Уж ты-то точно не знаешь». Я стиснул руку Ханны в своих ладонях.
— Я скоро вернусь.
— А мне нельзя с тобой?
— Нет, думаю, тебе лучше остаться дома.
— Я занималась французским боксом.
— Ханна!
— Ладно, я поняла. — В семье Ханны было девять старших братьев, и она привыкла к тому, что мальчишки не принимают ее в свои игры. — Но можно мне хотя бы почитать «Вундеркиндов», пока вы ездите выручать Джеймса?
Я все еще не мог полностью осознать, что кто-то уже начал читать мою книгу. От мысли, что у нее появился читатель, у меня екнуло сердце и закружилась голова.
— Да, конечно, можно.
Ханна придвинулась поближе и засунула указательный палец мне за ремень. Ее пальчик оказался между пряжкой и моим животом.
— Можно я возьму твоих «Вундеркиндов» к себе в комнату и побуду с ними наедине? — Ханна так сильно дернула меня за ремень, что я чуть не опрокинулся прямо на нее.
— Ммм… не знаю, — сказал я, отступая на шаг назад. У меня мелькнула мысль, что я всегда отступаю при приближении Ханны Грин. — Как они тебе?
— Кажется, я их люблю.
— Правда? — Похвала Ханны, хотя и брошенная вскользь, неожиданно наполнила меня небывалой силой и уверенностью. Я сглотнул застрявший в горле комок. И вдруг ясно понял, как долго я находился один на один с моими «Вундеркиндами», сколько лет блуждал вслепую, не зная, куда и зачем иду. В самом начале я показал несколько первых глав Эмили. «Написано ужасно по-мужски» — это были единственные запомнившиеся мне слова. Я тогда посмеялся над ними, но с тех пор я был единственным читателем, пророком и создателем и, если не считать моих героев, единственным живым обитателем моей маленькой пенсильванской Утопии. — Хорошо. Конечно, возьми.
Она приподнялась на цыпочки и заглянула мне в лицо. У нее были сухие обветрившиеся губы, Ханна намазала их ванильным бальзамом.
— Кажется, тебя я тоже люблю, — сказала она.
«О-о, черт возьми. Может быть, мне и вправду лучше остаться».
— Трипп вернулся? — откуда-то снизу донесся голос Крабтри. Он звучал так жалостливо, и в нем слышалось такое облегчение, что я почувствовал нечто вроде угрызений совести. — Где он? Трипп!
Я вздрогнул и отшатнулся от Ханны.
— Не показывай ему рукопись, ладно? Спрячь, пока мы не уедем. — Я мягко потрепал ее по щеке и взялся за ручку двери. — Не скучай, скоро увидимся.
— Будь осторожен, — сказала она, отлепляя волосок, который повис у нее в уголке рта, приклеившись к намазанным бальзамом губам.
— Я буду очень осторожен.
Поскольку Ханна влюбилась в меня, у меня появилось полное право начать давать ей обещания, которые я не собирался выполнять.
* * *Я нашел Крабтри в холле. Он стоял в полном одиночестве, прислонившись плечом к дверному косяку, и наблюдал, как люди в гостиной пытаются изобразить троянского коня. Одну руку он непринужденно сунул в карман брюк, в другой держал маленькую пластиковую бутылку минеральной воды. Мне показалось, что в мое отсутствие Крабтри решил сменить имидж Терри Веселого Озорника, мастера устраивать разные забавные шалости, на образ одинокого, трезвого и утомленного жизнью человека, который на собственной вечеринке стоит возле стены и смотрит на этот безумный мир скучающим взглядом. Терри Крабтри был одет в один из своих двубортных костюмов, отливающих металлическим блеском; сегодня он выбрал серый костюм с легким, почти неуловимым голубым оттенком, напоминающим мягкое свечение экрана черно-белого телевизора. Его глаза за круглыми стеклами очков были тусклыми, лицо опухло, на щеках проступили какие-то неровные красноватые пятна. Терри стоял на пороге гостиной и смотрел на танцующих в комнате людей. Он напомнил мне Джеймса Лира, который вчера вечером точно так же стоял в саду Гаскеллов и, задрав голову, с угрюмой завистью всматривался в освещенные окна особняка.
Как только Крабтри заметил меня, на его лице появилась обычная невозмутимая ухмылка. Он едва заметно кивнул и вновь отвернулся, уставившись на танцующих.
— Ага, явился, — сказал он безразличным тоном, казалось, мое внезапное появление ничуть его не тронуло, как будто пять минут назад он не бродил по дому, как заблудившийся призрак, выкрикивая мое имя. — Куда ты запропастился?
— Ездил в Киншип.
— Знаю.
— Как ты тут?
— Помираю, — он закатил глаза. — Знаешь, Трипп, этот твой Праздник Слова самая скучная вечеринка, на которую ты меня когда-либо приглашал.
— Извини.
— Посмотри на этих людей, — тоскливо вздохнул он.
— Они писатели. Поэты, как правило, более искусные танцоры. Но в этом году у нас с поэтами недобор.
— А эти кто — прозаики?
— В основном. — Я несколько раз тряхнул головой и судорожно подергал плечами. — Мы, прозаики, обычно предпочитаем стиль «бешеный Снупи».
— И все как один порядочные люди. У вас в Питсбурге совсем нет геев?