Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты
— К черту! — выругался Леппринсе. — Помоги мне поставить стол, как он стоял.
Вдвоем они перевернули его, стараясь не производить шума. Кортабаньес громко плакал.
— Пойдем отсюда, — сказал Леппринсе. — Здесь ничего нет. Подозреваю, что этого проклятого письма и не было.
VI
Вслед за весной пришло ослепительно яркое, тяжкое, влажное лето, которое терзало город и его обитателей. Климат пагубно сказался на хрупком здоровье беременной Марии Росы, плохо переносившей немилосердный зной. У нее началась гипертония. Мы уже не посещали супругов Леппринсе и виделись лишь во время воскресных прогулок. Но вскоре прогулки тоже прекратились, и мы совсем перестали видеться с супругами Леппринсе. Мария Роса не выходила из дома и почти не покидала своей спальни. Время от времени она, поражая слуг, появлялась словно призрак, молчаливая, больная, с застывшим лицом, едва передвигая ноги, устремив куда-то неподвижный взгляд. Растрепанная, бледная, в пеньюаре, она обходила дом, напуганная неотвратимостью рока, словно рыба, обозревающая края аквариума. Мы с Марией Кораль, разлученные с супругами Леппринсе, потерявшие всякую связь с обществом, оказались замкнутыми в свой мир вежливых отношений и связывавших нас неосязаемых уз. И тогда вдруг все мое существо воспротивилось уготованной мне судьбе. Во мне пробудилась злоба, которую я еще как следует не осознавал, но теперь, по прошествии многих лет, спокойно оглядываясь в прошлое, хорошо понимаю: она явилась следствием постоянно сдерживаемых мною чувств и слишком быстро развеянных аллюзий. С каждым днем мое раздражение возрастало. Я стал груб с Марией Кораль и жестоко, язвительно насмехался над ней. Вначале Мария Кораль делала вид, что ничего не замечает, но потом сорвалась. Обладая живым умом, Мария Кораль не лезла за словом в карман. Мы ссорились по пустякам и ругались до изнеможения. Как-то июньским вечером в ночь праздника Иоанна Крестителя разыгралась драма.
Случилось так, что мы повздорили, и я обрушил на нее все упреки, какие только приходили мне в голову. Я был в страшном гневе и чувствовал свою правоту. Мария Кораль насупилась, глаза ее увлажнились, плечи втянулись. Она походила на нокаутированного боксера. Наконец срывающимся голосом она попросила меня замолчать. Но, должно быть, в меня вселился бес, потому что я ополчился против нее с новой силой. Мария Кораль встала со стула и вышла из гостиной. Я последовал за ней по коридорчикам, но она, пойдя в комнату, заперла дверь на задвижку. Меня это взорвало. Я разбежался и изо всех сил надавил на дверь плечом. Створка треснула, петли соскочили. Мария Кораль стояла у кровати, явно напуганная. Я подошел к ней, обнял и поцеловал. Может быть, для того, чтобы унизить? Кто знает? Она не сопротивлялась, даже не шелохнулась, словно мертвая. Я опустился перед ней на колени и обнял за талию, но колено мое подогнулось, и я свалился. Но тут же мгновенно вскочил. Мария Кораль лежала на кровати, прикрыв веки, тяжело дыша. Если бы я опомнился вовремя, то поспешил бы удалиться из комнаты. Тогда бы козыри были в моих руках. Но я не внял голосу разума, приблизился к кровати и склонился над Марией Кораль, прижав к себе ее желанное тело. Мария Кораль словно окаменела.
— Я уже говорила тебе, если ты захочешь овладеть мной, я не стану сопротивляться, — процедила она сквозь зубы, — но тогда пеняй на себя.
Я отдернул руки и пристально посмотрел на нее.
— Как ты смеешь так говорить? Неужели ничего не изменилось между нами? И за все эти месяцы ни на йоту не поколебалось твое решение?
— Мое нет. А вот твое — кажется, да.
— Как можно быть такой эгоистичной? По-твоему, ты ничем мне не обязана?
— Хочешь предъявить мне счет?
— Нет. Я только хочу, чтобы ты поняла, до какой степени несправедлива ко мне. Я женился, принял твои условия и чту их. Когда ты болела, я заботился о тебе, как добрый муж. В конце концов, ты находишься на моем иждивении. Неужели этого мало?
Мария Кораль приподнялась в кровати, опершись на руки.
— Ты так думаешь? Как можно быть таким идиотом? Ты все еще веришь, что тебе платят за твою работу и помогают по дружбе? Все еще ни о чем не догадываешься?
— О чем я должен догадываться? На что ты намекаешь?
Мария Кораль уткнулась лицом в колени и заплакала так, как не плакала со дня своей болезни.
— О боже, до чего ты глуп, слеп и беспомощен!
И вот что она мне рассказала:
— Все началось с отеля на улице Принсеса, где я выздоравливала после болезни, которая стоила бы мне жизни, не приди ты вовремя. Врач вылечил меня, и я должна была покинуть отель через каких-нибудь несколько часов. И тут явился ко мне Леппринсе, против своего обыкновения один. После довольно долгого вступления он затеял глупый разговор о том, как он одинок, не понят своей женой и разочарован в ней. Что он ненавидит ее и женился только ради денег и стремления завладеть предприятием. Потом он предложил мне вернуться к прошлому, снять для меня где-нибудь квартирку, выделить небольшую ренту. Я отказалась. Жизнь была слишком сурова ко мне в последние годы, и я научилась извлекать выгоду из сделок. Предложение его было великодушным, но ненадежным: Леппринсе человек непостоянный и, кто знает, что взбредет ему в голову через месяц или год. Поэтому я поставила ему свои условия: я отказывалась от денег, квартиры и даже торгового заведения и акций, которые он мне предлагал, а взамен потребовала достойного мужа, с хорошим положением, трудолюбивого. Леппринсе рассмеялся и ответил: «Ну раз так, считай, что дело в шляпе». Вероятно, говоря это, он имел в виду тебя. В голове его созрел неплохой план: ты работаешь на него, содержишь меня, и, таким образом, я достаюсь ему даром. Когда он предложил мне тебя в качестве будущего мужа, мне стало очень любопытно, каков же этот человек, согласившийся на столь постыдную сделку? Я решила, что ты либо циник, либо круглый дурак, либо несчастный, погрязший в долгах. Но мне и в голову не приходило, что ты окажешься влюбленным идеалистом. Когда же я поняла это, мне стало жаль тебя и по сей день я испытывала к тебе даже уважение. При таких обстоятельствах, сам понимаешь, я никогда не могла стать твоей. Все эти месяцы я старалась не омрачать твоего существования и скрывать правду. Но ты заставил меня сегодня признаться тебе во всем. Что мне еще оставалось? У меня было множество мужчин, им нет числа. Мне пришлось бежать из родной деревни, чтобы меня не забросали камнями до смерти. Потом меня подобрали цирковые силачи. За еду и кров, которые они мне давали, я должна была спать с ними по очереди. Сначала с одним, потом с другим. Часто они приходили пьяные и не хотели соблюдать очередности. Нередко они били меня. Затем появился Леппринсе. И еще многие другие. Только с тобой у меня сохранились чистые отношения. Вот почему я поставила тебе определенные условия и плакала тогда на курорте. Моя жизнь превратилась в сплошной ад. Когда ты уходишь на работу, вместе с тобой уходит мой покой. Через несколько минут сюда является Леппринсе с Максом. Иногда он проводит здесь час, а иногда задерживается надолго. Без умолку говорит о себе, своих коммерческих делах, политических планах, а главное — о своем будущем ребенке, которого ждет не дождется. В таких случаях он здесь обедает, проводит сиесту, а потом читает газеты и пишет письма до самого вечера. Даже вызывает сюда секретаря, если ему нужно. Когда он задерживается здесь до вечера и боится, что ты можешь прийти и застать нас вместе, он звонит своим людям и велит им дать тебе какую-нибудь срочную работу. Вот видишь, как все просто, когда имеешь деньги и власть. Думаю, если бы ты все же явился, несмотря на предосторожности, Макс пристрелил бы тебя из пистолета. У этих людей нет сердца.
— А у тебя оно есть? — спросил я.
— Не знаю. Я совсем запуталась.
Я встал и, не проронив ни слова, покинул свое жилище и вышел на улицу. Перед домом, посреди улицы жгли праздничный костер. Слышались взрывы петард, вспыхивали в небе ракеты, играл духовой оркестр, повсюду виднелись нарядно одетые люди; некоторые в маскарадных костюмах и масках. Потрясенный, я брел по городу среди всеобщего ликования, пока не добрал до Рамблас. Набережная походила на огромную танцевальную залу, на арену цирка, на сумасшедший дом. Весельчаки грохотали на все лады трещотками, бубнами, кастаньетами и другими музыкальными инструментами, солдаты водили хороводы, море людских голов в бумажных шапках наводняло все вокруг. Даже дежурные полицейские пели и кидали шутихи под ноги танцующим девушкам. Я шел, глядя на красочное зрелище праздничного города, униженный, оскорбленный, разгневанный, как вдруг чья-то рука опустилась на мое плечо с такой силой, что я едва удержался на ногах.
— Хавиер, это ты! — услышал я чей-то окрик среди оглушительного гвалта.
— Перико Серрамадрилес! — воскликнул я, не сразу признав своего приятеля, лицо которого скрывалось за гротесковым картонным носом.
