Александр Проханов - Последний солдат империи. Роман
Эта мысль была огненной, ослепительно страшной. Он схватил чайник, где еще оставался кипяток, и плеснул в раковину, на слизистый, выступавший наружу пузырь. Услышал вопль боли. Пузырь исчез, унося в глубину канализации крик страдания и ненависти.
Белосельцев ликовал. Жестокому грибу был нанесен ущерб. Но он не был уничтожен. Однако, обнаружив себя, стал уязвим. Следовало его отыскать в глубине подземелий, в канализационных люках и шахтах, в туннелях метрополитена, где скрывалась эта думающая и чувствующая слизь.
Метрополитен, куда он спустился вместе с червеобразной толпой, сразу показался ему вместилищем абсолютного зла. От вязких гуттаперчевых поручней и ребристых ступенек эскалатора, отлакированных бешеных электричек и черных зияющих пещер с резиновыми жгутами и сверкающими рельсами пахло адом. Тугой сквозняк, летящий в туннелях, был ветром ада. Обдувал стальную сердцевину планеты, вынося из адских глубин запах окалины, кипящей смолы и вареных людских костей.
Станции метро, на которых он выходил, желая обнаружить присутствие гриба, казались предбанниками ада с затейливыми залами, где накапливались грешники, вкушая первые, самые предварительные муки.
Станция «Новослободская» была украшена ядовитыми разноцветными зарослями, в которые попадали несчастные. Их захватывали клейкие плотоядные лепестки. Втягивали в сердцевины огненных цветков. Окружали жалящими тычинками. Поливали сладкими отравами. Растворяли в своих едких объятиях. Выталкивали из соцветий вылизанные добела скелетики.
Станция «Проспект Мира» напоминала фарфоровый прохладный кувшин, расписанный голубым деревенским узором, вызывавшим в памяти аромат топленого молока с коричневой вкусной пенкой. Люди доверчиво тянулись к фарфоровому сосуду, но на них выливались зловонные нечистоты, и они, захлебываясь и крича, в ужасе метались по залу.
Станция «Киевская» была сделана из многослойного ванильного торта, обильно политая кремом, в сладких наплывах жира, с марципанами и орехами. Изголодавшиеся по сластям люди, не находя их в пустых кондитерских, жадно стремились на лакомые куски. Лизали порталы и арки станции, откусывали ломти торта, погружали лица в бело-розовые, выложенные из крема цветы. Но внезапно из сладких соцветий выскакивали оскаленные зубатые морды злых хорьков. Хватали людей за губы и ноздри. Скрывались с добычей в глубине торта. Несчастные, прижимая носовые платки к ранам, испачканные кремом и кровью, стонали, не находя себе места.
Станция «Комсомольская» напоминала храм с высокими мозаиками, откуда в золоте и пурпуре величаво взирали вожди, простирали руку князья, торжествовали воины-победители, ликовали молодые красавицы. Народ, прибывший из казанской и ярославской провинции, восхищенно останавливался посреди зала, задирал вверх лица, молитвенно взирал на чудесные мозаики. Но внезапно своды зала растворялись, и вместо мозаик сверху падала огромная, натертая до блеска чугунная «баба», размазывающая всмятку наивных провинциалов.
Белосельцев, оказавшись в метро, разгадал адскую сущность чудовищного сооружения, задуманного Кагановичем, который незадолго до этого, исполняя талмудическую заповедь, разрушил златоглавую русскую святыню. Теперь Белосельцев стоял на станции «Парк культуры», где вооруженные остриями, клещами и зазубренными пилами бесы прикидывались керамическими школьниками, глазированными спортсменами и фаянсовыми, отдыхающими в увольнении солдатами, подманивая к себе рассеянных пассажиров.
Он заглядывал в зияющую глубину туннеля, ожидая появление гриба, чувствуя его присутствие по слабым уксусно-сладким испарениям, по высыхающим капелькам слизи, оставшимся на рельсах и на углах перрона. Но гриба не было. Зато подкатывали комфортабельные адские поезда, издевательски сверкая хрустальными стеклами. Машинисты были облачены в черные эсесовские мундиры с маленькими алюминиевыми черепами на фуражках. Все как один были похожи на артиста Тихонова. Двери поездов автоматически открывались, и пассажиры, голые, держа в руках кусочки хозяйственного мыла, закрывая мочалками пах, обреченно входили в поезда. Двери захлопывались, и их уносило в безвестность. Белосельцев успел обменяться взглядом с молодой прекрасной еврейкой, чьи миндалевидные черные глаза были полны прощальных слез.
Он стоял, глядя на электронные часы. Интервалы между поездами составляли три минуты сорок две секунды. Затем интервалы стали увеличиваться, достигая пяти минут и двенадцати секунд. Следующая пауза между электричками составила девять минут. А потом поезда прекратились вовсе. На перроне скапливалось все больше и больше узников, ожидавших своего последнего рейса. Но поезда не было. И появилась слабая надежда, что они попали в список Шиндлера или их судьбой занялся сам Валленберг.
Белосельцев устал ждать, ему захотелось уйти. Но вдруг в чернильной глубине туннеля что-то забрезжило. Раздался нарастающий гул, переходящий в свистящий оглушительный вой. Из туннеля, со страшной скоростью, похожий на выпущенный снаряд, вылетел гриб, жидкий, как огромная студенистая капля, в складках, в разлетающихся от скорости плевках. С жутким ревом пронесся мимо перрона, не останавливаясь, исчезая в противоположном полукружье туннеля. В воздухе остался пахучий туман от множества мельчайших брызг. На губах появился кисло-сладкий вкус, какой бывает при употреблении грибного настоя.
Белосельцев не успел ничего предпринять. Не успел разглядеть странное изображение на передней полусфере гриба, какое помещают на головной части паровозов. Хотел было проследовать в туннель по узкому, уводящему вглубь уступу. Но там, где исчезла жуткая капля, опять забрезжило. Послышался налетающий вой. В свисте, реве, выталкиваемый из туннеля чудовищным поршнем, вылетел гриб, Его лобовая часть была смята встречным ветром. На ней, среди липких морщин и складок, дрожало, корчилось изображение Ельцина, открывался его ревущий перекошенный рот, выпадала из толстых губ желтая пена. Гриб промчался как бред. Было тихо. Пахло формалином и еловыми досками, словно в морге.
Вскоре движение поездов восстановилось. Деликатный голос по-немецки произнес: «Гнедиге Херрен, нексте стацион — Майданек». Множество обнаженных, послушных тел устремилось в открытые двери.
Белосельцев дождался, когда поезд ушел, и шмыгнул в глубину туннеля.
Вначале он шел вдоль кабельных линий и отточенных рельсин, обнаруживая при свете ламп следы промчавшегося гриба — клейкие отпечатки на стенах, мутные лужицы на бетонных шпалах, постоянно ощущая запах муравьиного спирта и мертвой плоти. Достиг боковой штольни, куда не сворачивали рельсы и не доходил свет ламп. Полукруглый, небольших размеров зев был в вязких нашлепках, в длинных липких висюльках. Видимо, гриб, протискиваясь в узкий лаз, сточил часть своей массы о бетонные кромки. Белосельцев продвигался в абсолютной тьме, ориентируясь только по запаху, который хоть и вызывал в нем легкое поташнивание, но одновременно вселял уверенность, что он не сбился с пути. Это продвижение в подземелье напоминало ему афганский поход, когда с подразделением спецназа он спускался в подземные туннели — киризы, вырытые в склонах горы, по которым стекала горная вода, скапливаясь для полива в глубоких прохладных колодцах. Летучие отряды моджахедов прятались в киризы, незаметно перемещались под землей, выходили в тыл войскам. Спецназ забрасывал колодцы гранатами, выливал в них горящую солярку, преследовал врага под землей, сталкиваясь с ним в скоротечных огненных стычках. Белосельцев вспомнил, как стоял по колено в холодной текущей воде, а мимо текли языки жидкого пламени и плыла складчатая шапочка моджахеда.
Впереди посветлело, послышались голоса, какие-то стуки и звяканья. Он вдруг оказался среди подвешенных светильников, молчаливых старательных людей в сапогах и фартуках, вооруженных небольшими совками и кисточками. Они орудовали своими инструментами, соскабливая землю и сметая прах с большого странного диска из неизвестного светлого металла, с ребрами жесткости в виде спирали. Края диска были еще спрятаны и погребены в стенах штольни. Но центральная часть с прозрачной кабиной и загадочными, похожими на мумифицированных зайцев существами была уже открыта. Над ней-то и трудились археологи, открывшие в самых древних, глубинных слоях Москвы, где еще попадались каменные топоры и бронзовые зеленые бляшки, этот диковинный межпланетный звездолет с экипажем, потерпевшим крушение при посадке на Землю. Дивясь этой находке, гадая, что еще может храниться под Кремлем и Манежем, Белосельцев деликатно спросил археологов:
— Прошу меня извинить... Не будете ли вы столь любезны ответить, здесь, случайно, не появлялся гриб?
Археолог посмотрел на него сквозь очки и ответил:
— Нет, Генрих Боровик здесь не появлялся. Это точно, поверьте, — и продолжил стряхивать пыль с окаменевшей мордочки гуманоида.
