Елена Чижова - Терракотовая старуха
– А между тем вопрос очень простой: может ли человек сделать выбор? По себе и для себя.
– Руккола... – он бормочет. – Глупость какая-то... Что касается орбит, тут вы, возможно, и правы. В условиях относительной стабильности эти миры не пересекаются. Но в том-то и дело! В нашей стране такие передышки долго не длятся. Вспомните – у Толстого. Кто мог представить, чтобы Пьер, завсегдатай салона мадам Шерер, сошелся с Платоном Каратаевым? Мало того, вел с ним содержательные беседы?..
– Ну, во-первых, – Родион возражает, – при чем здесь история? А во-вторых, раз уж разговор зашел о литературе... Как-никак по моей специальности.
Оппонент кивает. Если вынести за скобки эту неприятную рукколу, нынешнее застолье – приятный сюрприз. Дочь собрала весьма интеллектуальную компанию. Достойных собеседников, к уровню которых ему нет нужды приспосабливаться...
Родион одергивает манжеты:
– Надеюсь, в этой аудитории мне не придется доказывать, что образ Каратаева, взятый в исторической перспективе, объективно сыграл роковую роль. Не Онегин и Печорин, лишние люди, не наивный позитивист Базаров... Именно округлый Каратаев, конечно, при посредстве мягкого Пьера заложил бомбу замедленного действия...
– Интересно знать, подо что?
– Подо все, что рвануло в семнадцатом. Ваш Пьер – первый подлинный интеллигент.
– Это потому что взыскует истины? – отец именинницы приосанивается.
– Бросьте... С истиной неплохо обстояло и раньше. Вспомните хоть Чаадаева. Не-ет. В образе Безухова великий старец связывает два понятия: истина и народ. Кстати, как историк, вы не обратили внимания на несуразность: по сюжету герой Толстого – будущий декабрист. Вопрос: где та основа, на которой они бы сошлись, к примеру, с Пестелем? Декабристы – не интеллигенция. Уж они-то насчет народа не обманывались: «Да здравствует Конституция, супруга Константина!» А как иначе поднять полки´? Не болтовней же о свободе. Кстати, государь император вполне разделял их точку зрения: рядовых репрессии почти не коснулись, – Родион разводит руками. – Николай Первый разбирался с ровней...
– Да... Ангельской души был человек. А ведь мог – и по-нашему. Видно, честь помешала.
– Не только, не только, достопочтимая Маргоша. И другие абсолютные понятия. В те времена это было в ходу.
– А вы, – их оппонент и не думает сдаваться, – надо полагать – постмодернист. Из тех, что прилюдно лают собаками или кричат кикиморой. А то еще испражняются перед полотнами великих, – он заводит глаза к небу.
– Благодарю, – Родион склоняет голову, – аттестация весьма лестная. Жаль, не могу принять на свой счет. Но те, кого вы упомянули, – он морщит нос, как от дурного запаха, – постмодернисты нашего извода. Кто ж виноват, что мы – те самые свиньи, которые жрут исключительно ботву?
– Наши постмодернисты имеют успех на Западе, – Марго дергает голым плечиком.
– Это доказывает только одно: старушка Европа любит привечать экзотические таланты. К тому же ее собственная история закончилась. Вот она и косится на Россию – надеется приобщиться к нашему вечному драйву. Правда, нам от этого ни жарко ни холодно. И без них знаем: антисоветская халява приказала долго жить. Теперь надобно суетиться. Хотя лично я, быть может, тоже предпочел бы жить во времена большого модерна: тиснул ро´ман в зарубежной прессе – и до конца жизни свободен...
– Интересно, кого вы имеете в виду? – я решаюсь вставить слово. – Солженицына? Или, может быть, Пастернака? Когда вот так говорите о социализме.
Родион смотрит на меня укоризненно:
– Не на-адо абсолютизировать слова. Понимаю. Для вас за каждым из них стоит неприглядная реальность. Но попытайтесь рассуждать абстрактно. Вам неприятно слово. Положим, оно вызывает у вас устойчивые негативные ассоциации. Хорошо. Назовем ваше время подругому, – он оборачивается к Виталию, – например, изоляционизм.
– В изоляции нет ничего дурного, – Виталий поддерживает выбор, – любая эффективная система в известной степени изолирована. Советский Союз – не более чем система, чьи границы опоясывали одну шестую часть суши.
– А Варшавский блок? – их оппонент вскидывается. – А африканские псевдосоциалистические республики? А, наконец, Монголия?
– Всё, перечисленное вами, – симулякры. Дело делалось в СССР. Страна была великой державой. Те, кого вы упомянули, прогибались под нас... – Родион тянется за солью.
Солонка плывет над разоренными салатами. Я сижу сбоку, поэтому мне видно: на крахмальной манжете проступает жирное пятно. Майонез, в который он ненароком вляпался. Надо присыпать солью. Иначе не отстирается...
– Всего лишь... изолированная? – с моей стороны это не вопрос, а вдох.
– Ну... – Родион напрягает скулы. – К тому же не вполне герметичная. Вспомним хотя бы Эренбурга – лет двадцать просидел во Франции, что не мешало ему оставаться элементом социалистической системы. Цензура, чудовищные политические процессы – а пламенный публицист все равно возвращается... Хотя, казалось бы, что ему мешало остаться?..
– А если... любовь к Родине? – Это мне нелегко выговорить. Неловко и трудно.
– Когда речь идет о жизни и смерти? – Виталий качает головой. – Стремление выжить – основной биологический инстинкт. Чтобы перешибить, нужны радикальные средства. Там для него не было конгениальной системы. То есть система была, но он – по отношению к ней – изгой, маргинал...
Отец именинницы вертит головой:
– Вы хотите сказать, что человек, родившийся в этой системе, ни при каких обстоятельствах не в состоянии выйти за ее пределы – вы это имеете в виду?
– Отнюдь. Родиться можно где угодно. Важно сохранить самостоятельность. Не стать элементом системы. Надеюсь, вы не станете возражать, если я скажу, что без интеллигенции и социализм – не социализм. Сам могильщик буржуазии ни в жизнь не затеял бы этих игр. У пролетариев другие мозги.
– Интеллигенция связана с великой культурой. Если хотите, интеллигент выступает ее творцом и хранителем.
– Да бросьте вы, честное слово! Интеллигент – в сущности, парвеню. Особенно советский. В культурном смысле он – безотцовщина. К тому же обладает явно выраженным классовым сознанием. И вот вам результат: его взгляды неизменно оказываются вторичными. По той простой причине, что всегда идеологически окрашены. Великая культура – это дворянство. Аристократия, имеющая а) свободное время и б) более или менее незыблемые традиции... – Родион загибает пальцы.
– Вы испачкали манжету. Майонезом, – я прерываю тираду.
– Что? – он поддергивает рукав. Хватает чистую салфетку.
– Может быть, чай или... кофе? С тортом.
Кажется, на сегодня достаточно. Праздник на то и праздник, чтобы завершиться сладким.
– Кофе, конечно – кофе, – дочь вскакивает с места. – Мусик, сиди. Я все сделаю сама.
Happy birthday to you! Happy birthday to you!
Свечи вспыхивают, поводя язычками.
– Ух! Даже страшно резать!
– А можно мне серединку?..
– А мне – с белой розочкой...
– Разве я не говорила: Мусик – гениальный кулинар. Папочка, наливай! Тем более у меня созрел тост: за интеллигенцию! Выпьем за наших родителей, которые, что бы ни говорили злые языки...
– Полагаю, следующим номером мы обсудим извечные русские вопросы: «Что делать?» и «Кто виноват?» – Та, кого они называют Маргошей, бросает реплику в сторону.
– Родион, дружище, – Виталий облизывает чайную ложечку, – умоляю, не заморачивайся. Наши девушки уже скучают. Маргоша, тебе скучно?
– Ну, почему... Весело. Достоевские мальчики желают доказать, что они больше не достоевские.
Виталий смеется:
– Не в бровь, а в глаз! Только – как же так? Ты – записная феминистка, а делишь участников по половому признаку. Дискриминация!
– Согласен. Я тоже протестую!
– Протест не принят, – дочь постукивает вилкой. – Посовещавшись на месте, суд выносит частное определение. У достоевских девочек другой слоган: «Я в торги не вступаю!» Правда, мамочка?
Я развожу руками:
– Увы...
– Увы – значит да или нет?
– Очень бы хотелось, но не всегда получается...
– Татьяна Андреевна, – Виталий грозит пальцем, – своим двоемыслием вы обнаруживаете принадлежность к советской интеллигенции. Следствие может этим воспользоваться.
– Мусик, не бойся! Показания можно изменить и на суде. Скажешь, получены под давлением... Галка как врач тебя поддержит, – она подмигивает пушистой Лисичке, – зафиксирует ушибы и синяки.
– Вместо того чтобы судить коммунистов, вы су´дите интеллигенцию... – мне кажется, я повторяю чужие слова.
– Браво, Мусик! Попрошу птицу-секретаря занести в протокол.
– Александра, прекрати свои неуместные шутки! Если кого и судить, то не мать, а... Твоя мать...
