Марина Юденич - Сент-Женевьев-де-Буа
— Слетать пообедать в твой Париж и купить виллу на Кипре. Шучу И кто тебе сказал, что не боремся? Боремся. По мере сил и возможностей Но понимаешь — все мы тоже родом оттуда, помнишь, в Париже, я говорил тебе, из «совка» и бороться нам приходиться сразу на двух фронтах — с упырями и с собой, вернее «совком», который внутри нас. И многие, знаешь, на втором фронте потерпели сокрушительно поражение — ну дали мне отщипнуть кусочек от пирога, не трогают, не отнимают — и ладно, не буду дергаться — может еще дадут, побольше И, знаешь, дадут Только потом..
. Что будет потом Поляков договорить не успел, дверь в кабинет отворилась и на пороге появилась Александра Андреевна, одетая теперь в строгий синий костюм — Я накрыла чай в гостиной, прошу, чем богаты… — церемонно, но по-прежнему сухо пригласила она Однако Поляков возразил ей и довольно решительно — Извини мама, ты так быстро нас покинула, я не успел тебе сказать — мы ограничены во времени и мне необходимо серьезно поговорить с тобой — Вот как. Любопытно Что ж, сын, поговорим Однако после — не в наших традициях отпускать гостей, я имею в виду твоего товарища, без чашки чая, ты знаешь Так что, прошу! — тон был почти приказным и Куракин послушно направился к двери, но Поляков намерен был настоять на своем — Хорошо. Пусть его сиятельство — он снова и совершенно очевидно, что нарочно почти вызывающе, дразнил мать, — так вот, пусть его сиятельство попьет чаю с отцом, а мы с тобой тем временем поговорим Я — то, слава Богу, в этом доме не гость А ты, насколько я знаю, терпеть не можешь официальные чаепития.
— Ерунду говоришь, не стесняясь товарища, впрочем, тебе не привыкать.
Сиди и жди. Пойдемте, Михаил, я познакомлю вас с мужем Они вновь прошли тем же коридором и отворив другую дверь, она ввела его в большую комнату, которую сама назвала гостиной Здесь все было совершенно иначе, чем в кабинете. Хотя мебель также была громоздкой, явно дорогой — из золотистой карельской березы, и старой. Однако дух витавший в гостиной ничего общего не имел с суровым аскетизмом кабинета Слегка утративший былую яркость ковер на полу являл собой цветущую поляну, сплошь покрытую самыми экзотическими и вроде бы даже напрочь отсутствующими в природе растениями, другой — соль же внушительных размеров ковер на стене, напротив, изобиловал фигурами и был копией с какой-то пасторали — пастухи и пастушки развились на зеленом лужке в окружении кудрявых существ, отдалено напоминающих овец, над ними в голубом небе парили одинаково пухлые ангелы и облака, на заднем плане виднелись башни замка и плескались лазурные воды озера — изображение также несколько утратило свежесть красок, но по-прежнему поражало их изобилием.
Второй достопримечательностью гостиной, после ковров, поразившей Куракина было великое множество фарфоровых статуэток, занимавших все плоскости в комнате, на которых могло что-либо стоять Статуэтки были совершенно разнообразные — от крохотных до весьма внушительных, вполне тянущих на средних размеров скульптуру, преимущественно это были искусно выполненные из тончайшего фарфора фигурки людей, в большинстве своем — женщин и детей.
Одиночные. объединенные по двое и трое, и образующие целые композиции, они предавались самым разным занятиям, от разглядывания себя в крохотные фарфоровые зеркальца, до собирания цветов на фарфоровых полянах и танцах на балу в фарфоровом замке. Впрочем, приглядевшись, Микаэль обнаружил среди человеческих фигурок и фарфоровые же композиции из цветов и статуэтки лошадей, собак и даже поросят — это был целый фарфоровый мир, живущий казалось своей отдельной и независимой от окружающего их мира людей, жизнью.
Микаэль почему-то вспомнил «Щелкунчика» и с легкостью представил себе эти фарфоровые фигурки оживающими по ночам. С первого взгляда Куракину стало ясно, что здесь когда-то хозяйничала бабушка Полякова и с той поры практически ничего не менялось. В этом доме, похоже, вообще не терпели перемен — первым и самым наглядным примером тому служил кабинет деда Так вот, бабушка Полякова, была явно неравнодушна к фарфору. Помимо впечатляющей своими размерами и многообразием стилей коллекции статуэток, в изобилии была представлена и фарфоровая посуда, которой были буквально забиты стеклянная пузатенькая горка и низкий такой же весь выпуклый и округлый буфет Очевидно, это тоже был военные трофеи семьи Поляковых, а вернее Тишкиных, поскольку фарфоровая посуда, бесспорно красивая изысканная и дорогая, даже при беглом осмотре — все же поражала не своими прелестями и достоинствами, а явно сборным характером. Частью этого сборного великолепия был сервирован сейчас круглый стол, занимающий практически всю середину комнаты. Из-за стола навстречу Куракину поднялся высокий сухопарый мужчина в тонких очках на бледном нездоровом лице, очень редкие тонкие волосы его были седыми с каким-то желтоватым оттенком, он сильно сутулился, словно стесняясь собственного роста и вообще производил впечатление человека робкого, неуверенного в себе и пожалуй, даже, затравленного кем-то или чем-то, возможно самой жизнью Он торопливо протянул Микаэлю руку и представился — Поляков, Николай Иванович, друга вашего — Дмитрия — отец — Ну вот, чай я вам приготовила, можете, если гость пожелает выпить чего-нибудь и покрепче ты, Коля, знаешь, где взять А я пойду к сынку, соизволили беседовать немедленно. Слушаюсь и подчиняюсь. — проговорив это в своей, как понял уже Микаэль, обычной манере — с желчной злой иронией, Александра Андреевна их покинула Когда за женой закрылась дверь, Николай Иванович Поляков, зачем-то еще раз схватил Куракина за руку и горячо пожал ее, крепко, насколько мог, сжав в своей вялой слегка влажной ладони — Супруга сказала мне — вы из князей Куракиных. Это замечательно! Я, знаете, последнее время увлекся историей России Раньше не все можно было прочитать, разве только в библиотеках, да и там не вполне. К тому же, времени тогда не было сидеть в библиотеках. Я, знаете ли профессионально изучал, так сказать другие исторические периоды. Но вот теперь — на пенсии и увлекся древней историей нашей. К тому же купить можно все свободно — и Карамзин, и Ключевский, каких только авторов не стали издавать теперь!
Замечательно! Так вот, я о вашем семействе — князья Куракины люди были замечательные и в истории России известны тем….
Ближайшие полчаса, а может и более, времени Микаэль не замечал, они пили чай ( от чего-нибудь покрепче он отказался ) с несколькими сортами домашнего варенья — при этом Николай Иванович Поляков позволили себе несколько отклониться от основной темы и поведать Микаэлю подробности и тонкости взращивания им на даче тех именно растений, варенье из ягод которых сейчас украшают их стол. Главной же темой беседы была история государства Российского, как представлялась она теперь Полякову-страшему. Причем, чем более горячо и увлеченно излагал он свои соображения, тем сильнее крепло у Куракина убеждение, что возможность высказаться на столь волнующую его тему появилась у его собеседника впервые. Однако выговориться до конца по крайней мере сегодня увлеченному инженеру Полякову было не суждено. Из-за неплотно прикрытой двери гостиной, донесся резкий, надрывный крик, как удар хлыста, рассекая плавное течение их беседы. Кричала Александра Андреевна:
— Вон, немедленно вон! И что б ноги твоей больше не было в этом доме!
Ты не сын мне, так и знай не сын ты мне и деду своему не внук! Вон! Негодяй!
Мерзавец! Дерьмократ вонючий! Вон!
Крик приближался, очевидно она стремительно шла почти бежала по коридору В голосе Александры Андреевны не было более холодной желчной иронии, теперь в нем клокотала и пенилась жгучая, раскаленная ненависть.
Следом раздался голос Дмитрия Полякова — он напротив казалось, был спокоен, или, по крайней мере, хорошо держал себя в руках — Тебе не стоит так волноваться, мама Я, конечно, уйду, но от этого то, что я сказал не перестанет быть правдой И ты это знаешь лучше меня И потому так кричишь сейчас Успокойся.
— Не сметь! — Это было выкрикнуто так, что Куракин почти воочию увидел, как Александра Андреевна вдруг встала на месте как вкопанная, резко повернулась к сыну и топнула ногой, — Не сметь грязными руками марать память папы и его товарищей! Не позволю! Все ложь и ничего не докажешь. Кукиш тебе с маслом, гад ползучий! На, выкуси!
— Но диадема…
— Нет, не было, не было никакой диадемы! Не было, не было Не докажешь!
Ничего не докажешь, прихвостень буржуйский! Вон из моего дома! Проклинаю!
— Ну, маменька, — иронизировал теперь Поляков, хотя Куракин предполагал, что давалось это ему не легко, — проклинать — это уж совсем не по-ленински. Ильич назвал бы это религиозным мракобесием.
— Убирайся немедленно!
— Уже в пути, — Поляков появился на пороге гостиной. Был он бледен, но увидев застывшие за столом, в тех же позах, каких застал их внезапный крик в коридоре, фигуры отца и приятеля, нашел в себе силы усмехнуться — Испугались? Не удивительно — страшна маменька в гневе своем.
