Айрис Мердок - Школа добродетели
Но вот появился Мередит, материализовался перед строем всадников: мальчик с военной выправкой, аккуратный, торжественный, подтянутый и щеголеватый в своей темной одежде.
— В музее была выставка для слепых, — сказал Мередит.
Они гуляли — бесцельно, или путь выбирал мальчик, — пересекли Тоттенхэм-Корт-роуд, вышли за пределами Блумсбери — как района, так и идеи. Музей, конечно, был иным, он был дворцом света и мудрости, он огромным лайнером плыл по темному морю. Стюарту не нравились красивые мрачные улицы, полные воспоминаний обо всех этих всезнайках, людях, которые покровительствовали его деду и прадеду, перед которыми даже Гарри снимал шляпу. Ах, как негодовал Стюарт, думая об этой почтительности! С другой стороны улицы располагался Северный Сохо, источавший, конечно, грех, но переполненный людьми, толкущимися на этих грязных улицах.
— Там была выставка для слепых — скульптуры животных, которые можно трогать, всякие древности, греческие, египетские и китайские. Красивые животные. Любой мог прийти и взять в руки. Я трогал и гладил их, и еще много людей, но только не слепые — их там не было. Мне хотелось бы увидеть, как слепые изучают эти скульптуры. Но их там не было. Будь я слепым, я бы тоже не пришел. Я бы не стал ходить на выставки для слепых. Я бы стеснялся… мне бы гордость не позволила, это стыдно…
— Стыдиться тут нечего, — сказал Стюарт.
Но он понимал, о чем говорит Мередит. Как бы поступил он, будь он слепым?
— Люди глазеют на калек и ничего не могут с собой поделать. Я бы прятался.
— Нет, не прятался бы, — возразил Стюарт. — Ты был бы другим. Более смелым.
— Ты считаешь, что мужество — это производная от обстоятельств? — спросил Мередит своим хрипловатым мальчишеским шотландским голосом.
— Отчасти. Но мужество — это не какая-то вещь в себе, это часть твоего отношения к миру. Если с тобой случается что-то ужасное, если ты слеп, ты не можешь заранее знать, насколько смелым ты будешь или что сделаешь…
— Можно потерпеть поражение.
— Да. Но человек всегда терпит поражение, к поражению ведет бесконечно много путей. Наше мужество и наше желание быть добрыми каждый день подвергаются испытаниям… — Стюарт хотел добавить «каждое мгновение», но воздержался.
— Но у тебя ведь не бывает поражений, да? Я не видел, чтобы ты терпел поражения. Ты единственный из всех знакомых мне людей, к кому грязь совсем не прилипает.
Стюарт не знал, что на это ответить.
— Грязь есть и во мне, но ты ее не видишь, — сказал Стюарт.
И подумал при этом: «Да, я верю, что я не такой, как другие. Что это за идея? Хорошая она или плохая?» А еще он подумал: «Я не должен разочаровать Мередита».
— Ну а если она не видна, в этом-то все и дело, разве нет? Мысли не имеют значения.
— Еще как имеют! — воскликнул Стюарт. — Очень большое значение. От них зависит, легко или трудно тебе действовать. И они имеют значение сами по себе…
— Потому что их видит Бог? Я не верю в Бога. И ты тоже.
— Они имеют значение. Они существуют. А лучше бы их не было, плохих мыслей.
— Я не представляю, как избавиться от плохих мыслей — они сами приходят. У меня бывают ужасные мысли. Ты и представить себе не можешь!
Стюарт подавил желание спросить, что это за мысли. Мальчик просто хотел ошеломить его, создать маленькую эмоциональную драму. В их отношениях с Мередитом Стюарт все острее чувствовал такие «авансы». В любом случае нечистые мысли лучше не произносить вслух. Стюарт не хотел размышлять о дурных мыслях Мередита, он даже боялся услышать их.
— Раньше люди молились, — сказал он, — чтобы избавиться от таких мыслей. Я говорил тебе об этом. Ты должен каждый вечер садиться и сидеть тихо-спокойно, чтобы они гасли в тебе. Ты увидишь, что они нереальны, основаны на ложных идеях и эгоизме.
— Я не понимаю, как они могут быть нереальны, если они есть. Ты думаешь, я говорю про мысли о сексе. Некоторые люди утверждают, что это здоровые мысли.
— Ты сказал, что они ужасны. Человеку самому приходится судить свои мысли. Это вовсе не трудно. Во всяком случае, ты можешь попробовать. Если спокойно посидеть, это помогает: твой мозг отдаляется от всего и успокаивается, ты вспоминаешь о хороших вещах.
— О хороших вещах. А такие есть?
— Мередит, ты прекрасно знаешь, что есть. Самые разные.
— Я знаю? Я думаю, что все в мире покрыто какой-то серой пылью. Во всяком случае, я не могу понять твою точку зрения, если нет Бога. Правда ли, что, если бы Ньютон не верил в Бога, он открыл бы теорию относительности?
— Кто это тебе внушил?
— Урсула. Она сказала это за обедом. Тебя не было, а я подслушивал у двери, я всегда подслушиваю.
— Я так не думаю…
— Ты имеешь в виду, что подслушивать у двери нехорошо?
— Помолчи. Я так не думаю. Математика…
— Сильнее Бога?
— Это мощная самозарождающаяся сила. Вряд ли представление о том, что все связано с Богом, помешало бы Ньютону, будь он способен воспринять относительность. Просто он не мог сделать такое открытие из-за общего интеллектуального контекста.
— Так ты поэтому бросил математику?
— Потому что она сильнее Бога? Нет.
— И мне тоже следует бросить математику, историю, латинский?
— Нет, конечно. О чем ты говоришь? Ты должен учиться не покладая рук!
— Я не понимаю… ну ладно… Я все равно не смогу найти работу… Вообще-то, конечно, найду, потому что отец как-нибудь исхитрится. Хорошо быть частью истеблишмента. Папа мне сказал, что тебе не нравятся плакаты у меня в спальне, и я их снял.
— Хорошо.
— Те, что с девушками и обезьяной на горшке.
— Не могу понять, что ты увидел в этом дерьме. И это так несправедливо по отношению к бедным животным — оскорблять их нашей человеческой вульгарностью.
— На той выставке были прекрасные животные. Значит, в этом все дело — в вульгарности?
— Я надеюсь, ты больше не смотрел те грязные порнографические фильмы.
— Папа запретил мне. Я ему пообещал, что не буду.
— Но ты их смотрел?
— Да. И другие тоже. И я не думаю, что папа по-настоящему против.
— Я против.
— Но ты мне не запрещал смотреть на греческую вазу в музее, где сатиры преследуют нимф.
— Это произведение искусства.
— Я не вижу разницы.
— Ваза прекрасна и…
— На самом деле тебе не понравилось, когда я стал смотреть, и ты меня увел оттуда.
— Никуда я тебя не уводил.
— Значит, дело в вульгарности, а не том, плохо это или хорошо. Важно, красиво ли это, а что это по сути, не главное.
— Нет, плохо или хорошо — это как сама вещь… ну, скажем… как она подана… с какой идеей… — Стюарт не сумел объяснить ясно. — И потом, все взаимосвязано. Ты ведь не только смотрел эту мерзость, но и солгал отцу.
— Это хуже?
— Это чревато. Не начинай лгать, Мередит. Просто не привыкай ко лжи.
— Ой, а я уже начал. Я продвинулся на этом пути. А он все равно мне не поверил. Он не ждет, что я буду говорить правду.
— Я уверен, что ждет. Не говори так о своем отце.
— Извини. Тебе я, конечно, не лгу.
— Я рад.
— Но отчасти это потому, что тебя я могу предвидеть. Я знаю, что ты скажешь. Я знаю, что на самом деле ты не рассердишься.
— Я бы на твоем месте не был в этом уверен, — ответил Стюарт. — Но боже мой, победа невозможна!
Он рассмеялся и взглянул на мальчика, на его аккуратные светлые волосы, растрепанные ветром, тяжелые и шелковистые, ровно подстриженную челку, чуть выделявшееся родимое пятно, похожее на синяк. Мередит смотрел на него сосредоточенным, проницательным взглядом, видимо не очень понимая, что означает восклицание Стюарта. Он пнул смятую жестянку от кока-колы, отправив ее в груду гниющей капусты, запах которой перемешивался с пряными ароматами из маленькой греческой лавочки. Показалась башня Почтамта. Они шли по многолюдному тротуару, останавливались, соприкасались плечами, слушали разговоры прохожих на разных языках и чувствовали свое уединение в гуще человеческого потока. Мередит остановился у витрины.
— Эй, ты только глянь!
Стюарт видел, что это за магазин и какие фотографии выставлены в витрине.
— Идем, Мередит!
Они двинулись дальше.
— Ты смотрел, — сказал Мередит. — Я видел, что ты смотрел. Тебе было интересно.
Стюарт и в самом деле посмотрел, он и прежде смотрел на витрины таких магазинов, но продолжалось это считанные секунды. Обескураживающее открытие состояло в том, что он мгновенно определял, какие фотографии для него интересны.
— Это моя проблема, — ответил Стюарт. — Вернее, это никакая не проблема.
Теперь он шагал по тротуару и осознавал себя, преграждавших ему дорогу людей, враждебные взгляды, какофонию звуков; он казался себе ходячей колонной из плоти — высокий плотный мужчина с бледным сосредоточенным лицом, маленьким ртом и желтыми звериными глазами, большое неловкое животное, которое обходит встречных, создает препятствие на их пути.
