Артур Хейли - Детектив
— Когда и как вам стало известно, что ваш муж мертв?
— Примерно в половине восьмого утра я зашла в спальню мужа — она на том же этаже, что и моя. Мне нужно было его кое о чем спросить. Когда его там не оказалось, я спустилась в кабинет. Он часто просыпался ни свет ни заря, а кабинет был его любимым местом. Так я обнаружила труп и сразу же вызвала полицию.
— О чем вы хотели его спросить?
— О чем? — к такому вопросу Даваналь не подготовилась, а Эйнсли упрямо повторил его.
— Я собиралась… — спесь улетучилась, ей теперь не хватало слов. — Сейчас уже не помню.
— Ваши с мужем спальни соединены между собой?
— Нет… — наступила неловкая пауза. — Вообще-то странно спрашивать о таких вещах.
Так уж ли странно? — подумал Эйнсли. Пока было совершенно неясно, зачем миссис Даваналь в такой час понадобилось увидеться с мужем. А отсутствие двери между спальнями супругов многое проясняло в их отношениях.
— В вашего мужа стреляли, — сказал он вслух. — Вы слышали выстрел или похожий звук?
— Нет, ничего.
— Значит, не исключена вероятность, что вашего супруга убили задолго до того, как вы обнаружили тело?
— Не исключена.
— У мистера Мэддокс-Даваналя были неприятности или враги? Вы знаете кого-то, кто мог желать его смерти?
— Нет, — миссис Даваналь, полностью овладев собой, продолжала:
— Мне лучше сообщить вам сразу то, что вы все равно рано или поздно узнаете. Мы с мужем не были близкими людьми в полном смысле этого слова. У него были свои интересы, у меня — свои, и они никак не пересекались.
— И давно вы с ним жили разными интересами?
— Примерно шесть лет. А женаты мы были девять.
— Между вами случались ссоры?
— Нет, — решительно ответила она, но тут же поправилась: — У нас были, конечно, размолвки по разным пустякам, но никогда ничего существенного.
— Кто-то из вас собирался подать на развод?
— Нет, нас обоих вполне устраивала такая жизнь. Мне самой статус замужней женщины давал определенные преимущества, в какой-то степени делал меня свободнее. Что же до Байрона, то он извлекал из всего этого вполне ощутимые выгоды.
— Какие же?
— Видите ли, до того, как мы поженились, Байрон был очень привлекательным и популярным у слабого пола молодым мужчиной, но и только — ни денег, ни блестящей карьеры. После женитьбы на мне он добился и того, и другого.
— Нельзя ли более конкретно?
— Ему дважды доверяли важные руководящие посты. Сначала в правлении универмагов Даваналей, затем — на телеканале WBEQ.
— И он занимал один из них до сих пор? — спросил Эйнсли.
— Нет, — Фелиция чуть помедлила с объяснением. — По правде говоря, Байрон ни на что не годился. Он был ленив да и особых способностей за ним не замечалось. Под конец пришлось полностью отстранить его от всякого участия в нашем бизнесе.
— А что же потом?
— Потом семья просто стала платить ему что-то вроде пенсии. Поэтому я и сказала про ощутимые выгоды.
— Не могли бы вы назвать мне сумму?
— Это имеет какое-нибудь значение?
— Быть может, и не имеет, хотя на одном из этапов следствия эта информация все равно всплывет.
Помолчав несколько секунд, Фелиция сказала:
— Ему причиталось двести пятьдесят тысяч в год. К тому же он жил здесь совершенно бесплатно, и даже все эти его любимые тренажеры достались ему даром.
Четверть миллиона долларов в год за то, чтобы ничего не делать! Смерть Байрона Мэддокса этой семье была, безусловно, выгодна, заметил про себя Эйнсли.
— Если я правильно угадала, о чем вы подумали, те должна вам сразу сказать, что вы глубоко заблуждаетесь, — сказала миссис Мэддокс-Даваналь. Эйнсли промолчал, и она закончила свою мысль:
— Послушайте, я не буду понапрасну тратить слова и время, убеждая вас, но вы должны понять, что для такой семьи, как наша, эти деньги — пустяк, карманная мелочь, — она помедлила. — Гораздо важнее, что, хотя я и не любила Байрона, давно уже не любила, он был мне по-своему дорог. Можно сказать, что я буду тосковать.
Последняя фраза была произнесена доверительно, как неожиданное признание. С тех пор как началась их беседа, враждебность хозяйки куда-то улетучилась. Потерпев поражение в открытом противостоянии, она сдалась и превратилась в доброжелательного союзника, подумал Эйнсли. Впрочем, он не принял на веру всего, что сообщила ему Фелиция Мэддокс-Даваналь. Особенно сомнительным представлялся ее рассказ о том, как она обнаружила труп мужа. В то же время чутье подсказывало ему, что она его не убивала, хотя, вероятно, знала или догадывалась, кто это сделал. Так или иначе, но что-то она скрывала.
— Кое-чего я по-прежнему не понимаю, — сказал Эйнсли. — Вы уверяете меня, что муж вам был дорог, несмотря на то, что вы отдалились друг от друга. Но в то же время, когда вы обнаруживаете его тело, вас больше всего беспокоит, чтобы сюда побыстрее прибыла съемочная группа с вашего телевидения. Создается впечатление…
— Я понимаю, что вы имеете в виду! — перебила она. — Что я вела себя чересчур хладнокровно, не так ли? Должно быть, я действительно хладнокровный человек, но прежде всего я прагматик.
Она замолчала.
— Договаривайте, раз уж начали, — сказал Эйнсли.
— Я сразу поняла, что Байрон мертв, хотя не имела понятия, кто мог убить его. Передо мной был факт, и ничего изменить я уже не могла. Зато я реально могла сделать так, чтобы именно WBEQ — моя телекомпания, в которую я вкладываю всю душу, опередила конкурентов и сообщила новость первой. Так я и поступила. Вызвала группу, а когда ее сюда не пустили, позвонила на студию и передала в отдел новостей все, что мне было известно. Сейчас о случившемся уже знает вся Флорида, быть может — вся страна, и мы дали эту новость первыми, что крайне важно при той жесткой конкуренции, какую ведут между собой телевизионщики.
— Но ведь с вашим немалым опытом вы не могли не знать, что телегруппу к месту преступления не допустят?
— Конечно, я это знала, — скорчила гримасу Фелиция. — Попытка не пытка, так ведь? Я всегда стремлюсь к невозможному. Это у меня в крови.
— Достойно восхищения при любых других обстоятельствах, но не при расследовании убийства. Они обменялись долгими взглядами.
— А вы не совсем обычный полисмен, — сказала она затем. — Что-то в вас есть такое… Я пока не поняла, что именно, но вы отличаетесь от своих коллег и… это будоражит мое любопытство. — Она впервые за все время улыбнулась, и в этой улыбке таился легкий намек на чувственность.
— У меня еще остались к вам вопросы, если не возражаете, — сказал Эйнсли по-прежнему сугубо официальным тоном.
— Спрашивайте, раз нужно, — вздохнула она.
— Кто еще находился в доме прошлой ночью, конкретно — в семь тридцать нынче утром, когда вы, по вашим словам, обнаружили труп мужа?
— Дайте подумать…
Она ответила; в процессе разговора открылись новые факты.
Ее родители — Теодор и Юджиния Даваналь — жили в этом же доме, но сейчас находились в Италии. Теодор, собственно говоря, и являлся ныне царствовавшим монархом династии Даваналь, хотя многие свои полномочия уже возложил на Фелицию. Его камердинер и горничная Юджинии тоже имели в доме свои комнаты, но сейчас улетели в Италию вместе с хозяевами.
Старейшим из Даваналей был Вильгельм. Этот патриарх, которому уже исполнилось девяносто семь лет, занимал верхний этаж дома. За ним ухаживали слуга и его жена, исполнявшая обязанности сиделки.
— Дедушка и сейчас здесь, а мистер и миссис Васкезес при нем, хотя их почти не видно и не слышно, — пояснила Фелиция.
По ее словам, несмотря на старческий маразм, у Вильгельма Даваналя случались периоды просветления, «хотя теперь все реже и реже».
Еще в доме жил дворецкий Хэмфри Холдсворт вместе с женой-поварихой. Для двух садовников и шофера, у каждого из которых была семья, отвели отдельную постройку на задах усадьбы.
Эйнсли понимал, что всех этих людей придется допросить о событиях прошедшей ночи.
— Давайте вернемся к тому моменту, когда вы обнаружили, что ваш муж мертв, — сказал он Фелиции. — Как я понял, вы находились в его кабинете, когда прибыл патрульный Наварро?
— Да, — она не торопилась с ответом, явно обдумывая его. — То есть, как только я обнаружила Байрона, я сразу бросилась вызывать полицию по телефону в холле. А потом… Не могу сразу объяснить этого, но что-то заставило меня туда вернуться. Вероятно, я просто еще была в шоке. Это случилось так внезапно и так испугало меня…
— Я могу вас понять, — сказал Эйнсли с сочувствием. — Меня интересует другое. В этих двух случаях, когда вы оставались наедине с телом мужа, вы ничего не трогали у него в комнате? Ничего не передвигали и не меняли в обстановке?
— Абсолютно ничего, — покачала головой Фелиция. — Наверное, я чисто инстинктивно понимала, что не должна ничего трогать. К тому же, я не могла, просто не в силах была себя заставить даже близко подойти к несчастному Байрону или к его столу… — голос ее сорвался.
