Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул
Я смотрела в щель между бортом и брезентовым полотнищем на колонны кавалеристов на тощих лошадях; на тащивших носилки солдат с серыми лицами, в грязных и мокрых шинелях; на проезжавшие мимо грузовики, из которых выглядывали измученные люди с потухшими глазами. Время от времени шофер останавливал грузовик, чтобы перекинуться парой слов с другими водителями, и тут я горько пожалела, что не знаю немецкого и не могу понять, куда меня везут. Из-за дождя не видно было даже теней, но, похоже, мы ехали на северо-восток. В сторону Арденн, говорила я себе, стараясь дышать ровно. Я решила, что единственный способ побороть душивший меня животный страх — это продолжать уговаривать себя, что я еду к Эдуарду.
По правде сказать, я словно онемела. И если бы мне задали вопрос, то не смогла бы на него ответить. В ушах до сих пор звенели пронзительные голоса горожан, перед глазами стояло лицо брата, смотревшего на меня с холодной брезгливостью, а во рту было горько от осознания того, что произошло. Я видела страдальческие глаза сестры, чувствовала маленькие ручонки Эдит, вцепившиеся в меня мертвой хваткой. И в эти минуты мой страх становился таким сильным, что я боялась опозориться. Страх этот накатывал волнами, у меня начинали дрожать ноги и стучать зубы. Но затем, глядя на лежавшие в руинах города, я начинала понимать, что многие люди оказались в худшем положении, чем я, и приказывала себе успокоиться. Что ж, впереди лишь очередной этап, необходимый для моего воссоединения с Эдуардом. Ведь именно это я и просила. И прочь все сомнения!
Когда мы уже порядочно отъехали от Сен-Перрона, мой конвоир сложил руки, прислонился головой к борту и уснул. Он явно понял, что я не представляю для него угрозы, а может, его убаюкало покачивание грузовика. И когда ко мне стал снова подбираться страх, словно хищник к жертве, я закрыла глаза, прижала к себе сумку и погрузилась в воспоминания о муже…
Эдуард тихонько посмеивался.
«Что случилось?» — спросила я, обняв его за шею так, чтобы его дыхание щекотало мне кожу.
«Я думал о тебе прошлым вечером, когда загонял месье Фаража за его собственный прилавок».
Наши долги стали непомерными. Я таскала Эдуарда по барам в районе площади Пигаль, требовала денег с тех, кто был ему должен, отказываясь уйти, пока они не заплатят. Фараж не захотел платить, к тому же и оскорбил меня, поэтому мой всегда добродушный Эдуард уложил его одним мощным ударом. Фараж отключился сразу, еще не коснувшись пола. И под дикие крики, звон разбитой посуды и грохот перевернутых столов нам пришлось спешно ретироваться из бара. Но я наотрез отказалась бежать, а сперва, чинно подобрав юбки, спокойно подошла к кассе и взяла ровно столько, сколько был должен Фараж.
«Ты моя бесстрашная маленькая женушка!»
«Да. Когда ты рядом со мной».
Я, должно быть, задремала и проснулась только тогда, когда грузовик остановился, так как ударилась головой о железную скобу крыши. Мой конвоир беседовал с каким-то солдатом. Потирая голову и расправляя затекшие, окоченевшие конечности, я выглянула наружу. Мы приехали в какой-то город, но железнодорожная станция теперь носила совершенно непонятное для меня новое, немецкое, название. Тени стали длиннее, а свет не таким ярким. Значит, скоро вечер. Кто-то откинул брезентовый край кузова, и я увидела лицо немецкого солдата, он явно удивился, обнаружив внутри только меня одну. Он что-то заорал и жестом велел мне выходить. А поскольку я двигалась недостаточно проворно, потянул меня за руку. Я споткнулась, сумка упала на мокрую землю.
Я уже два года не видела в одном месте столько людей. Станция, состоящая из двух платформ, кишела народом, и, насколько я поняла, в основном это были солдаты и военнопленные, которых выдавали нарукавные повязки да изорванная грязная одежда. И все как один стояли, понуро опустив голову. Когда меня вели через толпу, я напряженно вглядывалась в их лица, словно пыталась отыскать Эдуарда, но конвоир настойчиво толкал меня в спину, и все они превратились в одно большое расплывчатое пятно.
«Hier! Hier!» Дверь вагона отъехала в сторону, и меня запихнули в багажный отсек, набитый похожими на призраков людьми. Дверь за мной закрылась, я осталась стоять, вцепившись в сумку, пока глаза не привыкли к тусклому свету.
Вдоль стен вагона тянулись длинные скамьи, на которых плотной массой сидели люди; кому не хватило места — теснились на полу. Те, кто был ближе к краю, лежали, подсунув под голову узелки с одеждой. Вокруг стояла такая вонь, что невозможно передать словами. Воздух был тяжелым от отвратительного запаха немытых тел и испражнений.
— Français? — спросила я в полной тишине, но ответом мне были только пустые, безразличные взгляды.
— Ici, — послышался чей-то голос, и я стала медленно пробираться по вагону, стараясь не тревожить спящих. В гомоне голосов мне послышалась даже русская речь. Я кому-то наступила на волосы, и мне вслед полетели проклятия. Наконец я все-таки попала в конец вагона. На меня смотрел мужчина с обритой налысо головой. Все его похожее на череп лицо, с обтянутыми кожей, выступающими скулами, было изрыто шрамами, точно он недавно переболел ветряной оспой.
— Français? — удивился он.
— Да, — ответила я. — Где мы? И куда едем?
— Куда едем? — удивленно переспросил он, но, поняв, что я вовсе и не думала шутить, грустно улыбнулся: — В Тур, Амьен, Лилль. Откуда мне знать? Они устроили бесконечную поездку через всю страну, чтобы никто из нас не понимал, где находится.
Я уже собиралась продолжить разговор, но неожиданно заметила на полу чей-то неясный силуэт. Черное манто было знакомо до боли, поэтому поначалу я даже не рискнула присмотреться получше. И все же я протиснулась вперед и опустилась на колени.
— Лилиан? — Теперь я хорошо видела ее обезображенное побоями лицо, со свисавшими по бокам жидкими прядями когда-то роскошных волос. Она приоткрыла один глаз, будто решила, что ослышалась. — Лилиан! Это я, Софи.
— Софи! — выдохнула она, изумленно посмотрев на меня. Затем осторожно дотронулась до моей руки: — Эдит? — В ее голосе звучал неприкрытый страх.
— Она с Элен. В полной безопасности, — сказала я, но в ответ она только устало опустила веки. Лицо ее покрывала смертельная бледность. — Ты что, больна?! — ужаснулась я, только сейчас заметив пятна засохшей крови на юбке. — И давно она в таком состоянии? — спросила я француза.
Тот лишь равнодушно пожал плечами, словно за это время насмотрелся такого, что уже не способен был испытывать ничего даже отдаленно похожего на сострадание.
— Когда нас посадили в вагон несколько часов назад, она уже была здесь.
Губы у Лилиан потрескались, глаза ввалились.
— У кого-нибудь есть вода?! — закричала я, но увидела лишь безучастные лица.
— Ты что, думаешь, здесь вагон-ресторан? — с горечью спросил француз.
Тогда я сделала вторую попытку, еще сильнее повысив голос.
— Найдется у кого-нибудь хотя бы глоток воды? — (Люди недоуменно переглядывались, но продолжали молчать.) — Эта женщина рисковала жизнью, чтобы передавать информацию о действительном положении дел. Если у кого-то есть вода, дайте хоть каплю! — (По толпе пробежал тихий ропот.) — Пожалуйста! Ради всего святого!
И, к моему величайшему удивлению, буквально через минуту мне передали эмалированную миску, на дне которой плескалось что-то, похожее на дождевую воду. Крикнув спасибо, я осторожно приподняла голову Лилиан и влила ей в рот драгоценную влагу.
Француза мой поступок, похоже, явно вдохновил.
— Пока идет дождь, мы должны подставить кружки, миски — словом, все, что есть! Мы не знаем, когда нас в следующий раз будут кормить или поить.
Лилиан с трудом проглотила воду. Я села на пол, чтобы она могла ко мне прислониться. А поезд, скрежеща колесами о металлические рельсы, через всю страну увозил нас в пугающую неизвестность.
Не помню, как долго мы находились в том вагоне. Поезд еле полз, то и дело беспричинно останавливаясь.
Я сидела, обняв притулившуюся ко мне Лилиан, и сквозь щели в обшивке смотрела на бесконечное передвижение войск, военнопленных, мирных граждан по моей несчастной, разграбленной и разрушенной стране. Дождь зарядил сильнее, и люди в вагоне стали передавать по кругу добытую воду. Я замерзла, но все равно радовалась дождю и холодной погоде: страшно было даже представить себе, в какое адское пекло с невыносимой вонью превращается такой вагон в жару. Чтобы как-то скоротать время я завязала беседу с тем самым французом. Я спросила, что означает номер, нашитый на его кепи, и красная полоска на рукаве куртки. Он объяснил, что его перевели из Zivilarbeiter Battalion (ZAB), где пленных использовали на самых тяжелых работах, отправляли прямо на линию огня, подставляя под пушки союзных войск. Француз рассказал мне о поездах, которые видел каждую неделю; они везли юношей, женщин и совсем молоденьких девушек на принудительные работы в сторону Соммы, Эско и Арденн. Сегодня вечером, объяснил он, нас определят на ночлег в разрушенные бараки, школы или здания фабрик в эвакуированных деревнях. И он точно не знает, отправят ли нас в лагерь или рабочий батальон.
