Дом доктора Ди - Акройд Питер
Я покинул ее светелку и вышел в холл. Там, брошенная Одри, лежала груда вытканного женою тонкого полотна; оно пахло левкоем, и я прижал его ко рту и носу, точно желая лишить себя дыхания и оборвать свою собственную жизнь. Затем я услыхал позади шаги Келли – он спускался по лестнице.
«Теперь, – промолвил он, – когда мне известна мера вашей неблагодарности, я с охотою ухожу прочь и отрекаюсь от вас». Он еще не знал о смерти моей жены, и я скорее дал бы растерзать себя собаками, нежели открыл ему это. «Но вот что я вам скажу, Ди. Ваша догадка верна. Духов, которым вы так трепетно внимали, придумал я сам, и в Гластонбери никогда не обнаруживали реликвий древнего града. Все эти уловки изобрел Джон Овербери, ибо он хорошо изучил вас и нашел кратчайший путь к вашему сердцу – если в груди у вас сердце, а не жаба. Я проник к вам на службу с единственным умыслом: снискать ваше доверие, дабы с течением времени вы открыли мне секрет философского камня. Узнав же о гомункулусе, я понял, что деньги – это далеко не все, к чему стоит стремиться. Но сейчас мне думается, что вы и золота не умеете сделать». Значит, они с Овербери хотели раздобыть злата, а потом решили выпытать у меня более драгоценную тайну. Что ж, теперь все это нимало меня не тревожило. «Я уйду на рассвете, – продолжал он, – и вместе со мной канет в небытие ваш древний город». Я ничего не ответил; по-прежнему стоя спиной к нему, я прижимал к лицу вытканное женою полотно.
Конец дня и ночь я провел в келье прозрений. Я не мог спать и сидел, свесив голову долу и вспоминая о жене – ибо что еще оставалось мне, как не клониться к той самой земле, где вскоре упокоится ее тело? Было четыре часа, самая тихая утренняя пора, когда я услыхал в кристалле слабый зов, или шепот. Не прошло и минуты, как далеко-далеко – хотя это было не далее чем в углу комнаты, – появилась женщина, столь светлая и прозрачная, что я видел внутри нее дитя мужского пола. Она приближалась ко мне с простертыми руками, и я вдруг понял, что ребенок в ее чреве —это я сам.
«Матушка, – воскликнул я. – Нет, ты не мать, но жена! Ты – призрак жены моей, вставший передо мною! Но отчего ты несешь меня в своем чреве?»
«Джон Ди, я послана Богом».
«О, увидеть тебя, и так скоро! Я думал, что никогда больше не увижу твоего лика в сей жизни, никогда не услышу твоего голоса на этой печальной земле».
«Я пришла научить тебя истинному зрению, Джон Ди, дабы ты мог видеть то, что кроется в душах людей. Тогда облачишься ты в новый наряд, и он будет иного цвета».
«Какой наряд? Какого цвета? Я блуждаю во тьме».
«Что ж, оставлю рассужденья и отвечу тебе простой песенкой:
Пускай твоя мудрость не будет помехой в пути,
Сожги свои книги и смело за мною иди.
Ну как, понятно?»
«Могу я задать тебе несколько вопросов? Всегда ли любовь начинается скорбью, а кончается смертью? Всегда ли наслажденье полно боли, а радость проникнута горечью? Разве возможно на свете добро, если венец всему – печаль?»
«Ты спрашиваешь меня об этом даже теперь?»
«Да, я и теперь не знаю, какой может быть любовь».
«Вот почему при всей своей учености ты нашел в сем мире лишь злобу да честолюбие. Ты читал свои фолианты вотще и тратил время впустую. Теперь пойми нечто, способное принести тебе гораздо больше пользы: этот мир есть ты сам, Джон Ди».
«Так как же его изменить?»
«Для этого нужно суметь изменить себя. Однажды ты уже видел мир без любви. Теперь раскрой глаза и воззри на мир с любовью».
После сих слов это бесплотное существо, моя дорогая жена, словно бы погрузилось в пол и исчезло в пламени. Затем огонь охватил всю комнату, однако не причинил мне вреда. И стены вокруг меня пропали.
Воззри же на мир с любовью. Я стоял в своем собственном саду, что разбит на покатом берегу Флита, однако он дивным образом изменился. Прежде здесь витали зловонные миазмы, поднимающиеся с ближних луж и канав, но теперь они исчезли, и воздух был сладостен и благоухающ; также пропал куда-то гнус и иные летучие твари, кои ранее весьма мне досаждали. Все вокруг казалось светлым, пробужденным к новой жизни, а посреди деревьев я увидел прекрасную розу, обвивающую собою дуплистый дуб. Цветы на ней были белыми и красными, листья сияли, как червонное золото, а у подножия дуба бил хрустально-чистый ключ. «Я знаю, что это, – вслух промолвил я. – Это Сад Философов, и вход сюда обычно преграждают такие замки и препоны, что никто не может их миновать».
И правда, здесь были многообразные растения и цветы, символизирующие стадии великой работы: роза, которая есть цветок солнца; шелковица, означающая таинство изменения; и мирт, что является истинным символом бессмертия. Все они, вместе с неиссякаемым родником, вечно освежающим наши усилия, представляют собой эмблемы химического поприща. Были тут и другие побеги и травы, по природе своей тяготеющие к различным планетам, чьи лучи оживляют, лелеют, холят и взращивают хрупкие семена этого мира. Вот почему все следует сеять и пожинать в соответствии с положением астральных тел над или под горизонтам. Кориандр и укроп должно сеять, когда месяц растет, а собирать на ущербе луны. Травы лучше всего срывать после двадцать третьего марта и до двадцать третьего июня, когда их целебные свойства усиливаются излученьем небесных светил. Однако пусть об этом радеют аптекари, чья главная забота – выделять из растений их драгоценную квинтэссенцию; Сад Философов хранит в себе гораздо более великую тайну, ибо в здешней росе пребывает дух новой жизни. Соберите ее в месяце мае, расстелив по траве чистое белое полотно, и дистиллируйте в стеклянном перегонном кубе…
«Довольно, Джон Ди. Довольно. Я прочла все твои мысли». По правую руку от меня, как раз возле недавно построенного мною причала, клонилась к воде маленькая ива; и вдруг из нее, чудно преображенной и раздвоившейся посередине, ступила на землю моя жена. На ней была синяя мантия, расшитая серебряными нитями, а под мантией – белое шелковое платье, усыпанное бриллиантами величиной с боб. Ее красота едва не ослепила меня, и я закрыл лицо ладонями. Нет, то была не жена. То была моя мать, которую я не видел вот уже многие годы. Нет. Это была не она, но другая – та, кого я видел во снах с самого детства и кого неизменно терял, пробуждаясь. Да, то была она. «Довольно, – сказала она. – Ты проник в алхимический сад. Теперь отвори угловую калитку и найди то, что будет для тебя самым благим и полезным. Взойди на холм отреченья и избавься от знаний, обретенных из страха и честолюбия. Мне нечего к этому добавить».
И она исчезла. Маленькая калитка, упомянутая ею, находилась слева от меня, на краю сада, и я весьма охотно двинулся в ту сторону; отворив калитку, я вышел на ровный луг, покрытый мягкой травой и простирающийся до самого горизонта. Он был залит солнечными лучами, но я нигде не видел холма, о котором шла речь; затем он внезапно возник передо мною, и я начал подъем, зная, что вскоре обрету под ногами более надежную почву. Через какое-то время я достиг вершины холма и, остановясь, дабы перевести дух, устремил взгляд на обширные сады, раскинувшиеся внизу великолепным ковром. Здесь были поросшие муравою террасы, чудесные деревья и цветы, восхитительные аллеи, живые изгороди, отбрасывающие прохладную тень, и прочие насаждения, изобилующие увитыми зеленью беседками, скамьями и шпалерами, расставленными с превеликим изяществом, прилежанием и искусством. Даже с верхушки холма я обонял столь сладостные ароматы, источаемые растениями и травами, слышал столь дивную музыку природы и трели птиц и видел клумбы, пестрящие столь многими прелестными цветами, что это побудило меня сказать вслух: «Первым местом обитания, созданным Всемогущие Богом, был сад, и теперь, о Господи, я воочию убедился в том, сколь прекрасна Твоя обитель».
Я спустился с холма и вышел на очаровательную лужайку. Со всех сторон ее окаймляли укромные аллеи, образованные густым колючим кустарником; в самом же этом кустарнике, подобно ежу, что хоронится среди шипов, ибо шкура его полна иглами, пряталось множество неприхотливых растений – я узнал тут гвоздичные, мускатные и фисташковые деревца, а также алоэ, известное своим укрепляющим действием. Все это символизировало пору, когда лучше собирать целебные травы для желудка, нежели благоуханные цветы для услаждения чувств. Ибо сей мир способен как ранить, так и врачевать; и хотя базилик порождает скорпионов, их можно полностью извести с помощью того же базилика. Уловил я и тонкий запах руты, изгоняющий из зеленых насаждений змей и прочих ядовитых гадов. Воистину, все на этой поляне дышало миром и простотою – где еще, если не здесь, следовало учиться смирению и мудрости? Внимая окружившим меня безмолвным наставникам, я почувствовал, что меланхолия покидает меня, и с облегченной душой зашагал по ровно подстриженной мураве к самому саду.
