Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево
— Вот как?
— Ее имя фигурирует в нескольких отрывках, написанных на урду. Здесь, в Индии, у нас много языков и бесчисленное множество диалектов. Монахи пишут на том языке, который им наиболее близок. Боюсь, сам я не очень хорошо знаю урду, но могу попросить, чтобы мне перевели эти записи.
— Интересно, почему там написано про Аделу, но ничего о Фелисити и ее ребенке.
— Даже не представляю. Но возможно, мы сумеем это выяснить, когда у меня будет перевод.
От этого его великодушия, столь контрастирующего с холодом, что разделял теперь нас с Мартином, мне снова захотелось расплакаться. Нервно сглотнув, я спросила:
— Как мне отблагодарить вас?
— В этом нет необходимости. — Гарри склонил голову и улыбнулся. — Просто проявите доброту к кому-либо.
Он словно знал. Я теперь редко бывала доброй.
— Конечно.
Я вышла из храма и недолго побродила по базару, вдыхая дымный воздух, слушая гулкие удары круглых барабанчиков, бессвязные причитания флейт. Я рассматривала каменные статуэтки Ганеши, наблюдала, как водоворотом вихрятся и растворяются в толпе яркие сари. Я была словно зачарованная, и мне нравилось это ощущение.
Пожилая женщина, утонувшая в складках бананово-желтого сари, прошаркала по тропинке, шлепая резиновыми сандалиями по утрамбованной земле. Я перехватила ее взгляд, и она, сложив ладони, одарила меня широкой, беззубой ухмылкой. Я улыбнулась в ответ, и мы поняли друг друга, потому что все улыбаются на одном и том же языке. Пусть Мартин и Верна живут в своем параноидальном мире без меня. Я чувствовала, как пробуждается нечто свободное и полное надежды, как оно мерцает в солнечном свете. Это место было таким спокойным — как озерная гладь.
Со всегдашним любопытством я миновала шатер мастерицы хны. Другие прилавки и палатки смотрели на улицу; даже однокомнатные хижины обычно открыты с одной стороны, и любой мог запросто увидеть, как мужчины спят, дети едят, а женщины прихорашиваются. Жизнь в Индии публична, но для росписи по телу требуется уединение. Застенчивых невест одевали и украшали в обстановке полной секретности, готовя, словно жертвенных агнцев, ко дню, когда они наденут красное сари, а мужья впервые их увидят. Я ни разу не слышала ни звука из этого шатра и нафантазировала себе мрачное помещение, где укрытые покрывалом женщины нашептывают тантрические тайны испуганным девственницам.
У лавки парфюмера я вдохнула ароматы выставленных на прилавке образцов. На сей раз мой нос втянул запах сандалового дерева и пачули, и я тут же вообразила магарани с разрисованными хной ладонями и лунную ночь в Гималаях. В тот миг Индия была фантазией, той мечтой, которую я лелеяла в Чикаго, — восточный базар, эти люди, этот июньский день в Симле. Я была счастлива!
Я выбрала духи, которые пахли, как Индия, — дымно, сладострастно и загадочно, — и парфюмер набрал целый шприц янтарной жидкости из высокой бутылочки и впрыснул в небольшой, бриллиантовой огранки флакон. Цену я не спросила, мне этого как-то даже и не хотелось. Я знала, что, вероятно, заплачу больше, чем следует, но мне было все равно. Торговаться с этими бедными людьми из-за нескольких пенни я не желала, полагая это абсолютно возмутительным с моральной точки зрения. Вспомнив, что Гарри предлагал мне быть доброй к кому-либо, я с готовностью протянула парфюмеру пригоршню рупий. Он начал было отсчитывать сдачу, но я лишь отмахнулась, ощущая себя доброй и великодушной. Духи будут моим личным воспоминанием об этих восхитительных мгновениях в Индии; цена не имела значения.
Трясясь в повозке рикши, я смаковала аромат духов и размышляла о Симле. Праздник. Этот день стал для меня настоящим праздником. Именно о таких днях я мечтала, когда мы только приехали в Индию. В Симле было безопасно и весело, и я была всем довольной и чувствовала себя отомщенной. Мне так хотелось показать Мартину этот чудесный, бриллиантовой огранки флакончик духов и рассказать, как восхитительно я провела время. Конечно, с тем же успехом можно было вручить ему пару боксерских перчаток. Я решила спрятать эту изящную бутылочку в ящик для белья — где достаточно места для еще одного секрета — и начать жить своей собственной жизнью, позволив Мартину жить так, как того хочет он. Если между нами не может быть сердечности и близости, я согласна на духи и перемирие.
Моя коляска прыгала по холму в колышущихся волнах послеполуденного зноя; мычали коровы, развевались под ветерком сари, жужжали мухи. Я поднялась по ступеням крыльца Верны, вялая и апатичная, будто утомившаяся на сборе пыльцы пчела, а при воспоминании о вчерашней пощечине ощутила еще и слабость в ногах. Вцепившись в перила, я глубоко вдохнула, пытаясь приглушить внезапную боль в груди. Вынула из сумочки духи, вытащила затычку и, словно та была целебной, коснулась ею сначала одного, а затем и другого уха. Густой, пряный аромат вернул меня на суматошный базар, к довольному парфюмеру, улыбающимся смуглым лицам… Решено, я извинюсь перед Мартином и покажу ему мое тайное сокровище — письмо Фелисити и страницы из дневника Аделы. Если я желаю вернуть близость, так будет правильнее всего. И сделать это нужно как можно скорее.
Лицо у Верны было такое, будто она едва стоит на ногах от усталости. Лошадиная улыбка еще держалась, но войти хозяйка мне не предложила. Она приволокла Билли к двери и мягко подтолкнула его ко мне.
— Спасибо, Верна, — сказала я. — Вы моя спасительница.
— Всегда пожалуйста, — ответила она. — Всегда рады видеть вас и Мартина в клубе.
— Спасибо. Буду иметь в виду.
— Это одно из немногих цивилизованных мест в Симле. И не волнуйтесь, дорогая, подавальщики там всегда в перчатках.
— Понимаю. — Изображать любезность я больше не могла. — Еще раз огромное вам спасибо.
Дверь за нами захлопнулась прежде, чем моя нога коснулась первой ступеньки.
Всего несколькими словами Верна пробила брешь в моем приподнятом настроении.
— Подавальщики там всегда в перчатках, — проворчала я, передразнивая ее.
— Что? — спросил Билли.
— Ничего, малыш.
— Мам?
— Да?
— Можно в следующий раз я пойду с тобой?
— Миссис Дрейк тебя ругала?
— Нет, не ругала. — Билли закинул Спайка на плечо. — Но лучше с тобой.
Мне совсем не хотелось вставать на защиту Верны Дрейк. Гарри посоветовал быть доброй к людям, и с парфюмером это получилось запросто, но, похоже, я еще не готова изливать доброту на тех, кого знаю. Что ж, все изменится после того, как я извинюсь перед Мартином и покажу ему то, что скрывала. Быть может, дневник Аделы даже пригодится ему для работы, и я уже представляла, как он порадуется этому.
