Александр Новиков - Записки уголовного барда
В камере – общак, все – поровну.
Болтаем до поздней ночи. Петруха в пустом углу, чтоб не увидели в глазок, кипятит воду в черной от сажи алюминиевой кружке. В качестве топлива– свернутая в длинный конус газета. Ручка кружки согнута так, чтобы можно было держать ее над огнем ложкой. Дым газеты выедает глаза. Решетка закрыта куском одеяла – тепла в камере немного, поэтому воздух с улицы пускают по надобности.
Стена толстая, больше метра. Решеток – четыре, поставлены вглубь с интервалом в двадцать–тридцать сантиметров.
Снаружи – под наклоном железный зонт. Но если лечь на верхний шконарь на бок и глядеть вверх через все решетки, виден квадратик неба. Верх зонта не заварен, для того чтобы поступал воздух. Стекол нет, вместо них – кусок старого одеяла – «форточка». Ниже, под окном, вровень с первым ярусом шконаря проходит чуть теплая труба. Она греет и создает хоть какой-то уют, поэтому первый ярус – самое козырное место. Там на правах старожила спит Виктор Нахимович. Петруха теперь над ним, прямо у «решки». Прохладней, но зато свежей.
Открываем «форточку». Газета догорает, больше газет нет. Вода все не кипит.
– Нахимыч, давай одеяло.
Терняк достает из-под матраса клок одеяла, с треском отрывает полоску и мигом сворачивает в конусную свечку– «факел». Свернутый в такую форму, он горит медленно, экономно и с максимальной отдачей. На воле ни за что бы не додумался.
– Все… Гаси.
Терняк выхватывает из рук Петрухи «факел» и гасит под краном. Сбивает отгоревшую, обугленную часть, разворачивает и кладет под матрас.
– Если менты на шмоне обгорелый край увидят, могут в трюм посадить. А так – портянки. Портянки не отнимают. А вот кружки надо сразу чистить, – поучает он меня.
– А когда эта тряпка кончится, тогда что жечь? – интересуюсь я на всякий случай. – Так ведь и до своего одеяла дойдешь…
– На то она и тюрьма, чтобы рогами шевелить. Петруха, расскажи новичку, где мы дрова берем, хе-хе.
– Раз в неделю водят в баню. Берем с собой все одеяла и эту драную половину. Сдаем в прожарку на пересчет. Обрывок тоже считается за единицу. На выходе получаем другие, тоже на пересчет, только целые. Одно одеяло в камере всегда есть лишнее. Им и топят. На неделю хватает.
– Откуда лишнее?
– Человек, когда на этап уходит, оставляет. Тебе тоже придется, это в тюрьме – закон.
Между чаем с пряником и сигаретами «Прима» знакомлюсь с особенностями местного быта. Почти как в фильме «Джентльмены удачи»: хороший коридорный – «попкарь». Плохой – «хуйло». Звонок – «фуганок». Фуганок, потому что по-тюремному сдающий, предающий или вопящий о помощи называется «фуцман». Броситься на звонок и в случае конфликта звать коридорного – «фугануть». Отсюда и название. Такой же глубинный смысл и у других. Швабра – «гитара». Заначка – «курок». Ложка – «весло». Решетка – «решка». Пол – «палуба». Унитаз – «светланка». На воле не запоминается, а в тюрьме – легко за один вечер.
…Ботинки – «коцы». Штаны – «шкеры». Рубашка – «шаронка». Пиджак – «лепень». Сапоги – «прохоря». Носовой платок – «марочка». Карты – «стиры». Грязный, неумытый, глупый мужичок – «черт». Место под шкона– рем – «шахта». Самая низшая градация «черта» – «шахтер». Ниже уже только «дырявый», «петух», «обиженник» или просто и ясно – «пидор».
Знакомство с языком проходит легко и естественно. Не в виде экзамена или урока, а просто потому, что Нахимыч с Петрухой говорят на нем уже давно и непринужденно. Оттого и мне все понятно.
…Пьяница – «кодцырь». Девушка – «бикса». Передача – «дачка». Нелегальная передача – «грев». Обман – «фуфло». Брага – «сапогуха». Лампочка – «солнце». Зубы – «цанги». Руки – «царги». 1лаза – «шнифты». Ноги – «ходули». Уши – «лопухи»…
Очень понятно и содержательно.
Рассказываю о вольной жизни, про общих знакомых, про ресторан, в котором ни я, ни Нахимыч уже давно не работаем. За последние годы он открыл в городе еще несколько. Все они считались лучшими и самыми модными. Рассказываю про них и еще про что-то, от чего у Нахимыча на глазах слезы. И ему, и Петрухе, и мне становится теплей. Стены тюрьмы расходятся, и мы вместе с дымом мыслями улетаем каждый к своему дому. А в нем так хорошо, так легко и не тревожно. Минует полночь. Расселяемся по шконарям: они – по привычке, с маленькой радостью еще одного перечеркнутого крестиком дня, я – с чувством грустного новоселья.
…Волосы – «грива». Голова – «жбан». Наколки – «пор– тачки». Симуляция – «мастырка». Сошел с ума– «погнал». Притворился – «закосил». Покончил с собой – «актировался». Умер – «крякнул»… И только мама везде, даже здесь, – «мама».
Утро возвестило о своем наступлении грохотом поочередно открывающихся дверей. Дошло до нашей.
– Стройся! Дежурный, докладывай.
Все трое встаем в ряд.
– Гражданин начальник! Камера в составе трех человек к вашему приходу построена. Дежурный по камере подследственный Терняк.
Майор с красной повязкой на рукаве переступает порог, окидывает глазами камеру, потолок, решетку и безразличным тоном повторяет:
– Тридцать восьмая… Трое.
Делает пометку в журнале и выходит. Сопровождающий старшина с силой захлопывает дверь.
– Это что, как в армии? – спрашиваю у Терняка.
– Хуже. Не дай бог не успел вскочить со шконаря. Могут запросто пять суток дать.
– А кто дежурного назначает?
– Сами. Здесь в маленьких камерах дежурным быть не западло.
– А в больших?
– В больших всегда – «черти». Или «петухи».
Через час завтрак. Открывается кормушка, просовывается рожа баландера. Драматично и спешно спрашивает:
– Новиков есть?
– Есть, есть…
– Ему малява.
На пол падает плотно скрученная, заплавленная в полиэтилен записка с надписью – «Х-38. Новикову».
– Эй, баланда, больше никому нет? – бросается к кормушке Петруха.
– Нет, нет… Держи шлюмак.
– Передай это в 26-ю хату, – сует что-то в руку баландера Петруха.
– Подожди, не сейчас… Возьму, когда посуду собирать буду.
Диалог прерывает крик «попкаря» из глубины коридора:
– Эй, чего там распизделись! Давай корми наскоряк, а то сейчас черпаком вдоль хребтины охуячу!
Содержание реплики понятно – «кормушка» с грохотом захлопывается.
Присланную маляву читаем вслух и вместе – послание из женской «хаты», веселое по содержанию, с предложением дальнейшей переписки.
– Здесь, если ни с кем не переписываться, с тоски сдохнешь. А так и время летит быстрее, и хоть ждешь чего-то. От завтрака до обеда. От обеда до ужина. Глядишь – и день прошел, – поясняет Терняк, – главное, по делу не писать – может спалиться или баландер сдать. А так, пургу мети… Их это не интересует. Но за тобой, Новик, будут глядеть во все шнифты, поэтому пиши про любовь, хе-хе. Бедным бабам здесь без этого – вообще тоска.
