Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик
— Тварь! — крикнула Анечка и со всего размаху влепила ей пощечину.
Та дернулась, схватилась за щеку и выскочила из комнаты. Анечка вышла вслед за ней и хлопнула дверью в спальню. Через несколько минут снова хлопнула дверь, на этот раз — входная…
«Даже Витек мой не поверит, разведчик бля… — подумал Ленчик. — Потому что, когда…»
Достроить гипотезу он не успел. Дверь снова открылась, и голая Анечка решительно, при полном свете направилась к поэту. Она неловко забралась на него верхом и впилась неумелым поцелуем в Ленчиковы губы. Анечка оказалась девушкой…
Утром он встал непривычно для себя рано, напоил Анечку кофе и отвез домой, на ВДНХ. Он нежно поцеловал ее в лоб на прощанье, она прильнула к нему и заплакала.
— Ну, что ты, котенок… — погладил он ее по голове, — все же хорошо было, да?
— Только бы она не узна-ала-а… — сквозь слезы промычала Анечка. — Вы совсем даже не знаете, какая она-а…
— А какая? — так, без особого интереса спросил Ленчик, украдкой посматривая на часы.
Через полчаса у него была стрелка на Рижской, с пьянчугой-реставратором — надо было забрать от него последнюю богоматерь, девятнашку. Он специально приурочил стрелку под ВДНХ, разбудив художника поутру.
— А такая… — Анечка вытерла слезы, — она в МВД работает, майором по бандитам…
— Кем?!. — вскричал Ленчик, забыв про изящный слог. — По кому?..
Анечка посмотрела на поэта, удивляясь такой бурной реакции:
— Ну по жуликам там… всяким… А чего?
Предчувствие не обмануло бойца невидимого фронта, внутреннего эмигранта, психолога, исследователя троллейбусов и поэзии единственного поэта со штампом. Еще с утра, несмотря на почти двойную безоговорочную ночную сдачу в его умелые руки, точнее, уста и руки, всех мыслимых рубежей и границ дозволенного, он ощутил легкий зуд под кожей. Зудело где-то в области между анусом и нижней частью позвоночника, как раз в том месте, где он втыкается в крестец. Но, принимая во внимание, что серьезных причин, не считая ссоры с Витьком, о которой он тогда не помнил, не было, Ленчик не придал зуду существенного значения и скоро о нем забыл. Но он ошибся…
Серьезные причины, оказывается, были уже тогда. Наверное, просто находились еще в стадии разработки, и лоция его не сработала. И, стало быть, по-настоящему, как следует, пока не проявились.
Говорил же Витек: никогда не трогай целок! Н-и-к-о-г-д-а!!!
Все это он понял в долю секунды. Зуд не возобновился, но захолодело теперь где-то внизу живота…
— А сколько тебе лет, котенок? — внезапно спросил он у Анечки, тщательно скрывая тревогу в глазах…
Ответ он уже знал… Кишками чувствовал…
— Восемнадцать… — ответила юная дурочка. «Ошибся…» — выдохнул из себя Ленчик… — скоро будет… — дополнил фразу котенок, — через месяц…
Выпущенный воздух медленно вполз обратно через полуоткрытый Ленчиков рот…
Звонок, которого он ждал, раздался на следующий день, утром.
— Это майор Булыгина, МВД, — раздался в трубке знакомый голос, но с металлической крошкой в бронхах. — Узнаете, Леонид Иваныч?
— Узнаю, — стараясь сохранить спокойствие, ответил Ленчик. — Утро доброе, Марина Дмитриевна.
— Для вас — сомневаюсь… гражданин Кузин… — без тени иронии ответил голос в трубке.
Ощущение было, что обладатель порошкового голоса никогда не приближался к теперешнему его абоненту на расстояние, ближе, чем МВД отстоит от Академической.
— А как вы мою фамилию узнали? — потрясенно спросил Ленчик.
Он действительно не понимал…
— А я тебя еще много чем удивить могу, падло! — спокойно и очень грамотно строился диалог с той, ментовской стороны. — Ты у меня не только за изнасилование малолетки пойдешь, но еще по 88-й загремишь, по полной программе, с конфискацией. За рыжье фуфловое… Понял, я о чем?.. Жалко, на вышак не дотягиваешь, по совокупности… Ну, чем могу, помогу… Не дрейфь…
Ленчик ошалело попытался вставить слово:
— Ну, как же так, Марина Дмитриевна, подождите, вы же знаете, я тут ни при чем… И цепь тоже не моя…
— Я не я, и цепь не моя, — женщина в трубке нехорошо засмеялась. — Не пизди! Я на тебя все подняла, ты у нас восемь лет в разработке сидишь, сучара!.. Погоди, я все на тебя выжму, даже как ты при белом билете с твоей статьей на тачке ездишь… А по доскам — весь Ярославль к тебе подвешу, паровозом… Как оргсообщество…
У Ленчика опустились руки… Обе… Включая ту, что с трубкой… Лицевой нерв дернулся и натянул левую щеку на край рта. Рот ответно подернулся и тоже замер в неудобняке. Безнадегой повеяло ужасающей… Небывалой повеяло безнадегой…
Ленчик снова поднес трубку к уху:
— Что же мне теперь делать, Марина Дмитриевна? — спросил он у майорши через кривой рот. — Петлю мылить прикажете?.. Или в бега подаваться?..
В телефоне ухмыльнулись:
— Ну, дальше Барнаула тебе все одно пути нет. А там таких искусствоведов быстро вычисляют. По роже… Мандельштамповой…
— Ну, а если ближе… То куда? — с глубоко сокрытым, но не для ментовского уха, намеком, соединенным со слабой надеждой на чудо, спросил Ленчик.
Вопрос выплыл сам по себе, ниоткуда, из пупка… И был непростой. Это знали они оба…
— Ну, а ближе если — то поговорим… — задумчиво и без агрессии произнесла трубка. — Потрем вопрос… Но знай… Работать будешь на меня… По-всякому… По делу и… так… По личному… Так что готовь шланг… Понял?..
Ленчик согласно промолчал… В трубке тоже помолчали, и Марина подвела итог беседе:
— Завтра увидимся — получишь что надо и разомнем, а сегодня еще перезвоню, будь на трубке… А Аньку тебе прощаю… Привет…
В трубке раздались короткие гудки…
Это было то, чего Леонид Иванович Кузин ждал всю преступную часть своей жизни…
Он снял со стены Кустодиева и завернул его в простыню. Потом собрал в пару больших рыночных сумок все ценное — деньги с балкона, доски из середины тахты, по которой путешествовала майорша, одежду, парфюмерию. Туфель набралось двенадцать пар, из них четыре — сияющих лаком. Он подумал и взял две сияющих и три таких. Звонить никому из дома не стал. Затем он снял с аппарата трубку и оставил ее рядом. Взвалив все на плечи, вышел из квартиры, не оглядываясь, и захлопнул за собой дверь. «Пирелли» вместе с бронзовым безменом остались лежать на балконе.
— Лучше стучать, чем перестукиваться, говоришь? — задумчиво спросил он у пустоты между открывшимися створками вызванного им лифта. — Поищи себе другой шланг… Помягче…
Холод внизу живота поутих, и там снова стало почти нормально…
Он гнал свою семерку по Калужскому шоссе, удаляясь от Москвы все дальше и дальше. Из географии он помнил, вернее сказать, представлял, что прямо перед ним — Калуга. Это был ближайший и единственный пока план. О прочем подумать времени не было из-за огромной скорости, на которой он несся от беды, — в сторону неизвестности, что, по-любому, было лучше, чем эту неизвестность ждать самому, — и сильного дождя, с которым не успевали справляться дворники. Гаишников он не опасался, по крайней мере, сегодня, пока его телефон дома был еще занят. Да и на этот случай у него всегда в бардачке были отложены упаковки фирменных презервативов со смазкой, которые не подвели еще ни разу, даже когда он бывал в жопу пьян. Причем это касалось как представителей Государственной автомобильной инспекции, так и инспектируемых уже непосредственно им самим девушек и дам. И каждый раз после этого он с удовлетворением вспоминал любимую частушку, простую, как стакан семечек, но очень философичную: «Е…тся вошь, е…тся гнида, е…тся тетка Степанида, е…тся северный олень, е…тся все, кому не лень, е…тся вся святая Русь…» — ну и так далее…
«Витька, главное, предупредить… Шпиона моего… — неотрывно думал он, — разведчика…»
Дорога шла в гору. Было уже темно, и дождь продолжал заливать лобовое стекло. Оно слегка запотело изнутри. Впереди возникли очертания длиннющего прицепа, который еле-еле преодолевал подъем вслед за вонючим тягачом-МАЗом. Ленчик резво взял на обгон и протянул руку, чтобы включить вентилятор обдува лобового стекла. Навстречу его семерке, из мокрой темноты внезапно надвинулся «Икарус» и ослепил ему глаза дальним светом фар. Вспышка была яркой и мгновенной. Она ударила сразу везде и высветила вдруг…
…Он вспомнил, что забыл в прихожей, на крючке, пиджак, в котором слева и справа на пришпиленных изнутри булавках, остались висеть сто пятьдесят белых и примерно столько же желтых контрабандных цепочек.
«Улика! Улика! Улика!» — подумал ослепленный Ленчик, и в этот миг сознание его раскололось вместе с подброшенной в воздух семеркой, Кустодиевым, досками, парфюмерией, лаковыми ботинками и томиком Мандельштама…
Первые пять штук Витек заплатил высококлассному столичному реаниматору сразу после того, как, практически оторвав от операции, посадил его в тачку и привез в Малоярославскую райбольницу, куда в бессознательном состоянии привезли Ленчика после автокатастрофы. Это было уже на третий день сплошной коматозки, и все это время искали кого-нибудь из родных, ну, а самым близким родственником из числа реальных оказался Витек. Врач сделал все, что было в его силах, а это, за такие деньги, надежно означало, что сделал все, чем располагала современная медицина. Травм было восемь, в том числе четыре — несовместимых с жизнью. Правда, за эти же деньги он договорился о перевозке Ленчика в Бурденко, на машине со спецмигалкой. Это позволило больному, Леониду Ивановичу Кузину, продлить коматозку еще на восемь дней.
