Дафна Морье - Правь, Британия!
Мистер Уиллис настоял на том, чтобы проводить их по лесной дороге. Он не стал слушать никаких возражений. Таффи нес старый корабельный фонарь, искрящий и мигающий, когда он перекладывал его из руки в руку, но тем не менее освещавший дорогу на несколько шагов вперед. Он расстался с ними на краю леса, доведя до границы их владений.
— Передача начнется в двадцать один тридцать, — сообщил он Эмме. — Сначала твой голос, затем мой перевод на оба языка — обидно, в конце концов, не передать это на всех трех языках. Так что впереди у меня напряженный вечер. Спокойной ночи, леди.
Оглянувшись, Эмма посмотрела, как мигающий свет внезапно исчез, поглощенный призрачными контурами деревьев. Внучка протянула руку и прильнула к бабушке.
— Это правда? — шепнула Эмма.
— Что? — ответила Мад.
— Все. Передачи по радио, голоса в эфире, принцы. Или это все розыгрыш, чтобы произвести впечатление?
Мад открыла калитку, и они прошли в сад.
— Не знаю. Но когда мы заглянули в окно, на нем были наушники, а рядом лежало ружье. Он не ждал нашего прихода. Это не была репетиция.
Перед ними возвышался их дом: прочный, надежный, излучающий покой и уют, для полного успокоения не хватало лишь Джо и Терри.
— Так ты ему поверила?
— Не могу сказать, что поверила, не могу сказать, что не поверила. Таффи — шарлатан, так же как и я. Жулики, мошенники, бродячие артисты — все одинаковы. Первым шарлатаном был дудочник в пестром наряде[31]1 , который сначала увел из города всех крыс, а потом всех детей. А кто пойдет, зависит от мелодии.
Она открыла дверь на крыльцо и поднялась по ступенькам в холл. Все оставалось на своих местах. Только Фолли переместилась и ждала на коврике, медленно помахивая хвостом и вывесив из пасти слюнявый язык.
— По-моему, — сказала Эмма, — это самое безнравственное заявление из всех, что я от тебя слышала. Ты подразумеваешь, что правды не бывает, всех нас сбили с пути, что каждый из нас, виновный или невинный, следует за блуждающим огоньком и в конце концов навечно исчезает с лица земли?
— Правильно, — ответила Мад, гладя лоснящуюся голову Фолли, бросившейся лизать ей руки.
— В таком случае, — Эмма огляделась по сторонам. Одинокая свеча, оставленная верной Дотти, отбрасывала неверный свет на знакомые предметы, — почему мы боремся, в чем тогда цель жизни, почему… почему… — Она мучительно искала ответ на никогда прежде не задаваемые вопросы, — почему ты не осталась на сцене до последнего дыхания, а живешь здесь на пенсии, усыновив шестерых мальчишек?
— А, — сказала Мад, сбрасывая сапоги, — это было сделано только для удовлетворения моего эго. Разве я не говорила тебе, что всегда хотела иметь семерых сыновей? Что это?..
Она подняла голову. Впервые за прошедшие несколько дней тишину нарушил звук летящего над их головами самолета.
22
Происходило что-то важное. И в воздухе, и на море. Стрельба, взрывы, глубинные бомбы — непонятно, кажется все это или есть на самом деле. Вспышки света на горизонте в небе. Запах химикатов или нефти. На сей раз никакого какао, никакой болтовни за кухонным столом. Они стащили в подвал матрасы и разложили их на каменных плитах, не пытаясь вновь разжечь огонь среди пепла старого камина — дым может привлечь внимание, а все хотели только одного — остаться незамеченными. Дотти, подложив под спину большую подушку, сидит у холодной стены и убаюкивает Бена. Колин, поначалу охваченный с головы до ног дрожью, как больной в лихорадке, спокоен — Сэм нашел правильный способ лечения: заткнул ему ватой уши и завязал шарфом глаза.
— Животным это помогает, — объяснил Сэм, — если горит конюшня, то лошадям завязывают глаза, так что людям это тоже должно помогать.
Эти практические меры отвлекли внимание от ужаса, происходящего за стенами дома, и через некоторое время заработало воображение.
— Я очень старый человек, — сказал Колин. — Я очень старый человек, голодаю в городе, только что пережившем землетрясение. — Он улыбнулся, когда Эмма закутала его в одеяло и сняла с глаз повязку, оставив, однако, вату в ушах.
Сэм в это время занялся проблемами Фолли, белки, голубя и нового приобретения — очень старого и сварливого грача, свалившегося в комнату Сэма и Энди через трубу. Энди стоял на посту у двери в погреб, сжимая в руке лук и повесив на плечо колчан со стрелами. Мад дала разрешение:
— Если на нас нападут, я встану рядом с тобой и буду сражаться; так или иначе, мы в одном строю. Прекрасная смерть!
Громовой рев низко пролетающих самолетов, взрывы на море, содрогание стен, от которого, казалось, рухнет не только крыша и верхний этаж, но и сам фундамент дома. Бен заерзал во сне и прильнул к Дотти. Колин снова задрожал, а Энди, скрипя зубами и сердито вздыхая, приготовил стрелу, нацелив ее на дверь в погреб и в воображаемого врага за ней. Радиоприемник положения не прояснил: батарейка еще работала, но региональная станция молчала, как и все остальные. Работала только немецкая станция, но они не понимали слов, а пойманный на какую-то секунду голос французского диктора сказал:
«On dit oue les associes de l'USUK sont maintenant…»[32] и пропал, заглушённый.
— Члены СШСК в настоящее время… что?
Эмма подняла глаза на бабушку. Мад спала. Ночь подходила к концу, дети теснее прижимались к взрослым, взрослые прижимались друг к другу, и даже Энди опустился на пол и лег, положив рядом лук и вместо подушки приспособив колчан.
Первым проснулся Бен, его пустой желудок требовал пищи. Он не из кротких, думала Эмма, с неохотой открывая глаза, он не наследует землю. И в самом деле, один лишь Бен посмотрел по сторонам с уверенным видом, — он хорошо выспался, и на его черном лице не была заметна усталость, — а в это время белые его товарищи выглядели будто маленькие старички, посеревшие от усталости, с мешками под глазами. А взрослые… Бедная Дотти, бедная Мад… Старухи без будущего, сгорбленные, поникшие. А я сама, подумала Эмма, я-то знаю, как я выгляжу и как я себя чувствую — желтые, повисшие прядями волосы, побелевший язык и не покинувший глаза испуг.
Она посмотрела на часы. Они остановились в четвертом часу — забыла завести. Сквозь крохотные окошки подвала пробивался серый день. Должно быть, сейчас около семи, а может, и больше. Бен вопросительно смотрел на нее, подергивая трусы. Она приложила к губам палец. Неважно, как мальчишки, но Мад и Дотти должны выспаться. Бен улыбнулся и, доковыляв до дальнего конца подвала, помочился на кучу дров. Вот что нас всех ждет, подумала она, если так и будет продолжаться, если этот рокот никогда не кончится, — хотя дом уже не содрогался и самолеты пролетали выше, чем вечером, но непонятно, в каком направлении: в открытое море или на сушу.
Бен бесцельно слонялся по погребу, жуя найденное на полке яблоко из запасов Джо, но хранил молчание; похоже, интуиция подсказала ему, что утро это необычное и он не может играть и шутить с Колином, пополняя свой словарный запас. Если бы никто из нас, кроме Бена, не проснулся, думала Эмма, он бы питался яблоками и сырой свеклой, играл в одиночестве и так пережил бы весь день, до тех пор пока снова не захотел спать, и тогда он, зевая, улегся бы рядом с Дотти — успокоенный одним ее присутствием. Глядя на Мад, Дотти и троих мальчишек, спящих в темном погребе, куда так медленно проникает свет утра, Эмма думала, что именно так выглядят места погребения, когда их через столетия находят археологи, — разница только в том, что погребены жрецы, короли и королевы, усыпанные драгоценностями, а тот, кто через тысячу лет доберется до подвала Треванала, подумает, что наткнулся на кости крестьян. И Фолли, уткнувшая нос в лапы, могла сойти за сторожевого пса, отлитого в золоте, какие охраняли египетские гробницы.
Странный запах, не то химический, не то нефтяной, который Эмма заметила еще вчера вечером, теперь, казалось, усилился. Она бесшумно поднялась и выглянула в маленький дворик за погребом. Зимой он был заброшен, потому что туда не проникало солнце, а летом Дотти развешивала там белье. На камнях лежала мертвая малиновка. Сэму придется ее хоронить, с жалостью подумала она, и… почему умерла птица, ведь ночь не была холодной? Воздух подернулся бледно-серой дымкой, и, протерев грязное окно, она увидела, что на дворик, закрывая деревья, наплывает с моря туман, неся с собой все более резкий запах нефти. Неужели это случилось? Неужели началась химическая война, от которой люди годами предостерегали друг друга? И неужели эта лежащая малиновка — одна из жертв? Почему Мад, Дотти и мальчишки так крепко спят? Почему даже сам воздух старой подвальной кухни кажется более гнетущим, чем когда они спустились сюда вчера вечером?
Вот оно. Не атомный взрыв, а нечто более тихое, более коварное, выпущенное в воздух самолетами без пилотов и дымкой опускающееся на землю, чтобы просочиться сквозь окна, трещины в стенах, трубы, — воздух превратится в отраву, дыхание прервется и сердце разорвется…
