Йоханнес Зиммель - История Нины Б.
Она посмотрела на меня прищурившись:
— Так, значит, у тебя все-таки есть какой-то план?
— Нет.
— Не отнимай у меня надежду. Ты что-то задумал. И это то, чего я не знаю. И не хочу знать. Единственное, что я хочу знать, — это то, что у тебя есть какой-то план. Роберт, только эта мысль заставляет меня жить.
— Нет, Нина, я ничего не задумал — пока не задумал, — ответил я, и у меня защемило сердце. — Иди домой. Уже почти шесть часов. Я должен заехать за твоим мужем. Иначе у него может возникнуть подозрение.
— Ты действительно не имеешь к письму никакого отношения?
Я не имел права открыть ей свою тайну, я не хотел ставить ее под удар. То, что я задумал, я должен был осуществить в одиночку. И, мысленно прося у нее прощения за то, что смог дать ей так мало, после того как она отдала мне так много, я отрицательно покачал головой, поцеловал ей руку и сказал:
— А теперь, дорогая, иди домой.
И она, низко опустив голову, медленно пошла в сторону дороги.
На шоссе уже началось оживленное вечернее движение. На остановке «Хофгартен» то и дело тормозили автобусы. Здесь выходило много людей. Я тоже впервые приехал сюда на автобусе. Как давно это было. Среди выходивших пассажиров было много парочек. Обнявшись, они проходили мимо меня, глядя друг на друга влюбленными глазами, о чем-то беседовали и смеялись.
Я посмотрел вслед Нине, уходящей все дальше и дальше по Цецилиеналлее. Она ни разу не обернулась. Мне было очень больно оттого, что она уходит от меня именно так. Это было самое печальное зрелище в моей жизни еще и потому, что я только что был на вершине счастья.
Я остановил такси, сел на заднее сиденье и назвал адрес — Грюнторвегштрассе. На этой улице стоял «Кадиллак». Сев в машину, я поехал к следственной тюрьме. Я подъехал через десять минут, но опоздал: Бруммер уже стоял на улице.
Когда я открывал перед ним заднюю дверь машины, он внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Вы не пунктуальны, Хольден!
— Прошу прощения, господин Бруммер. Когда я приехал, портниха уважаемой госпожи еще не закончила работу.
— Не закончила работу? — Он ухмыльнулся и растянул свой розовый ротик в улыбке. — Вам что, пришлось ее ждать?
— Так точно, господин Бруммер.
— Ох уж эти женщины!
Он сел в машину, я захлопнул за ним дверь, и мы поехали. На улице уже горели фонари. Осень в этом году была ранняя…
— Давно пора, — сказал Бруммер.
— Простите?
— Я сказал, что моей жене давно пора отказаться от услуг этой портнихи. С такими нервами часами ждать, пока твой заказ будет выполнен! Да за это время можно обокрасть весь Дюссельдорф!
Мне удалось удержать ровный ход машины. Мы плавно остановились у светофора, так как зажегся красный.
— Сегодня после обеда я приказал зарезервировать ей авиабилет, — сказал он. — Она улетает послезавтра. Пусть как следует отдохнет от всех этих треволнений. Доктор Цорн сообщил мне адрес первоклассного отеля на Мальорке. Сейчас для отдыха там самое лучшее время. Немецкие туристы уже уехали, а погода стоит просто отменная. Пусть проведет там месяц-другой — верно, Хольден?
— Так точно, господин Бруммер, — сказал я и почувствовал, как пот стекает мне за воротник.
— А может, она пробудет там и дольше. Я и сам слетаю туда на Рождество. Пробуду до Нового года и проведу там пару приятных деньков. Кстати, Хольден, я совершенно, забыл: завтра вы отвезете Милу.
— Милу?
— Наша добрая старуха уже пакует вещи. Вы отвезете ее вниз, на озеро Шлирзее.
Мне показалось, что через ком ваты внезапно прорвался чей-то голос:
— Эй, парень, да что с вами такое? Вы что, уснули за рулем? Не видите, что светофор уже давно переключился на зеленый?
19
Мила обошла всю виллу, она заходила в каждую комнату. Вчера вечером старая кухарка попрощалась с Ромбергами, а теперь она прощалась с домом, где проработала так много лет. В то утро на ней было черное платье и темное пальто, на седых волосах — маленькая черная шляпка. Иногда останавливаясь, она поглаживала красными морщинистыми пальцами то одну, то другую вещь, и тогда, как часто бывает у старых людей, ее взгляд устремлялся в далекое прошлое.
Милу провожали Бруммер, Нина и я. Я не мог и словом обмолвиться с Ниной, так как Бруммер все время был рядом и развлекался тем, что постоянно находился между нами. Он с любопытством разглядывал нас, как диковинных зверей. Нина выглядела просто ужасно: под глазами темные круги, неаккуратно причесана, с плохо наложенной косметикой. После того свидания на берегу реки мне ни разу не удалось поговорить с ней, и уже было ясно, что до ее отлета на Мальорку не удастся. Я постоянно твердил себе, что все, что я до этого сделал, будет напрасно, стоит мне только распустить нервы.
Мы переходили с Милой из комнаты в комнату, поднимались наверх, на второй этаж, потом опять спускались на кухню. Все, чем она владела на этой земле, было упаковано в два больших чемодана. Мила нежно погладила плиту и дотронулась до холодильника.
— В доме еще достаточно пива, госпожа, — сказала она. — Этих запасов хватит до нового урожая. Новой кухарке надо будет сразу сказать, что, если поставить регулятор на цифру «пять», в холодильнике образуется сильная наледь. Надо почистить и отремонтировать утюг, а то меня на прошлой неделе опять ударило током.
— Сделаем, Мила, сделаем, — сказала Нина. Она почти не могла говорить. В ее глазах стояли слезы.
— Йезус Мария, почему вы плачете? Я же скоро навещу вас.
— Ты можешь приходить к нам всегда, когда захочешь, — сказал Бруммер и при этом внимательно посмотрел на свою жену, — всегда, когда захочешь!
— Но ведь госпожа тоже скоро уедет! — вдруг вскрикнула Мила, как бы успокаивая себя. — Мы все равно не сможем видеться, даже если бы я жила здесь!
— Ты права, Мила, — сказал Бруммер, потирая руки. — Ты очень разумный человек. Всех своих женщин я отправляю в разные стороны.
Да, всех своих женщин он отправляет в разные стороны…
Юлиус Мария Бруммер подходил к делу очень осмотрительно: слишком многое для него было поставлено на карту в этот последний раунд его великой борьбы. Он удаляет от себя тех людей, критики которых опасался и уважения которых терять не хотел. Он освобождал для себя плацдарм — а для последнего раунда ему нужен был большой плацдарм.
Я поднял два чемодана Милы, но она ухватилась за мою руку:
— Можно мне еще всего одну минуточку!
— Разумеется.
— Нам всем надо присесть на дорожку. Это нужно для того, чтобы мы в здравии встретились снова. У нас дома мы всегда так делали.
У нас дома…
Пока мы рассаживались на кухонные стулья, я думал, что все, что у меня укладывалось в понятие «дом», — это одна только Нина, и вот уже завтра она улетает на Мальорку и ее здесь не будет. То, что произошло тогда у реки, делало наше расставание вообще невыносимым. Затем я подумал, что нет худа без добра и это расставание положительно скажется на осуществлении моих планов. Ибо я тоже очень многое поставил на карту в этот последний раунд нашей борьбы, и мне тоже нужен плацдарм, мне тоже нужно много места, спокойствия и времени, чтобы справиться с Юлиусом Бруммером раз и навсегда.
Пока я размышлял над всем этим, я услышал, как Мила тихо шепчет:
— Всемогущий Боже, огради и защити отъезжающих, а также всех, кто остается здесь. Обереги от болести мою Нинель, досточтимого господина, господина Хольдена, старую Пуппеле, моего племянника, его жену и Микки. Возьми их под свое крыло, оберегай во всех их поездках и сделай так, чтобы они встретились вновь, все, кто любит друг друга. Аминь. — Она подняла глаза и произнесла с мягкой улыбкой: — Ну вот, теперь мы можем тронуться в путь.
Я нес чемоданы к «Кадиллаку» через осенний парк. На газонах было уже много опавших листьев, а клумбы являли взору унылый вид. Накрапывал мелкий дождь. На небе висели мрачные тучи, и к тому же было холодно. Старая собака трусцой бежала за старой кухаркой и грустно повизгивала. Мила время от времени наклонялась и гладила собаку. Бруммер приходил в необычайный восторг, глядя на свою Пуппеле:
— Она знает, что ты уезжаешь, Мила. Она все чувствует, как человек!
На какой-то момент он упустил нас из виду. Нина прошептала:
— Отель «Риц».
Я ответил тоже шепотом:
— Я позвоню. Завтра вечером.
Это была единственная возможность обменяться парой слов. Бруммер выпрямился и обнял Милу. Он поцеловал ее в щеку, а она перекрестила его. Потом она обняла Нину и заплакала:
— Как глупо, что я в этот момент еще и плачу. Да хранит тебя Бог, моя дорогая Нина! — Она гладила морщинистыми ладонями лицо Нины. Бруммер бодро произнес:
— Ну хватит, хватит! Давайте расходиться, а то ты еще простудишься, моя дорогая!
Заплаканная кухарка уселась в «Кадиллак», а я поклонился Нине:
