Джумпа Лахири - Низина
Ей пришлось прочесть письмо дважды, чтобы понять его смысл и цель. Оказалось: после всех этих долгих лет он просто-напросто просил у нее развод.
Глава 2
Удаян и Гори поженились, не сказав об этом никому из родственников, даже Манату. Это было в январе 1970 года. Регистратор пришел прямо в дом в Четла. Тот дом в Четла принадлежал одному из товарищей Удаяна, старшему другу, члену партии, профессору литературы. Мягкий, добрый человек был, поэт. Они называли его Тарун-да.
На том собрании присутствовали и другие товарищи. Они задавали ей всякие вопросы и объяснили, как она теперь должна себя вести. Перед подписанием бумаг Удаян поклялся ей в верности на… Красной книге. Он тогда уже носил усы и бороду. После окончания процедуры он повернулся к ней и улыбнулся. Этой улыбкой хотел передать ей то, как он счастлив.
Ей не было никакого дела до того, что станут говорить о поступке ее тети, дяди и сестры. Таким оборотом дела она отделила себя от них. Единственным человеком в ее семье, чье мнение ее волновало, был Манаш.
В комнату внесли блюдо с котлетами и жареными рыбными биточками, коробки со сладостями. Собственно, в этом угощении и состояло празднование. Первую неделю супружества они жили в доме в Четла, в свободной комнате, выделенной им профессором.
Именно там однажды ночью после долгих разговоров они начали общаться по-другому. Именно там он впервые протянул к ней руку, чтобы потрогать ее тело. Именно там она почувствовала рядом с собой его твердое плечо, когда они спали вместе, его теплые коленки, подпиравшие ее сзади.
В доме было полно книг, они лежали повсюду стопками высотой в рост ребенка. Ими были забиты все шкафы и полки. Гостиная имела маленький балкончик, нависавший над улицей. Их с Удаяном попросили не выходить туда, чтобы не привлекать к себе внимания.
Через несколько дней она послала Манашу письмо, где призналась, что не поехала с подругами на экскурсию в Сантиникетан, а вышла замуж за Удаяна и больше не вернется домой.
Потом Удаян отправился в Толлиганг сообщить родителям о женитьбе на Гори. Он сказал им, что они не собираются жить дома. Родителей это сообщение потрясло. Но его брат уже жил тогда в Америке, и родителям хотелось, чтобы дома остался другой их сын. А Гори втайне надеялась — родители Удаяна не пустят их к себе. Ведь в Четла, в вечно переполненном людьми, но веселом доме, где они прятались с Удаяном, она не должна была ничего бояться и смущаться. Там она чувствовала себя свободной и счастливой.
Удаян обещал: когда-нибудь они будут жить самостоятельно. Он не приветствовал идею совместной жизни с родителями. Но в какой-то момент они должны были срочно освободить комнату в профессорском доме для кого-то еще, поскольку дом служил явочной квартирой партийцев. Денег же на съемное жилье у Удаяна не хватало, поэтому он повез ее в Толлиганг.
Путь туда в общем-то не считался далеким — всего несколько миль, но по дороге Гори почувствовала разницу. Здесь уже был большой город, и огни ярче, и деревья гуще.
Родители встречали их во дворе — им не терпелось увидеть невестку. Дом оказался просторный, но устроенный как-то утилитарно и примитивно. Она сразу поняла, в какой атмосфере вырос Удаян, какие условности он отвергал.
Первым делом ее голову накрыли краем ее сари — знак принадлежности теперь мужу. Голова свекрови также была накрыта сари кремового цвета, с золотой узорной нитью. Свекор ее оказался высоким худым мужчиной с усами, невозмутимым выражением лица и зачесанными назад седеющими волосами.
Свекровь спросила Удаяна, не возражает ли он против нескольких укороченных обрядов. Тот ответил, что возражает. Но мать его слушать не стала, а подула в морскую раковину и повесила им на шею гирлянды из тубероз. К голове, к груди и к животу Гори подносили плетеное блюдо с разными полезными подарками и с фруктами, символизирующими плодородие.
Гори получила в подарок коробочку с ожерельем. На подносе также стояла баночка с порошком киновари. Мать объяснила Удаяну, как он должен посыпать этим порошком пробор в волосах Гори. Потом она надела на руку Гори железный браслет.
Какие-то чужие люди, ставшие теперь ее соседями, наблюдали за всей этой картиной из-за забора.
— Ты теперь наша дочка, — сказали родители Удаяна и осенили ее голову благословляющим жестом. — Все наше теперь принадлежит и тебе.
Гори поклонилась им в ноги.
Каменные стены двора в честь приезда невесты были украшены узорами. На пороге дома на угольной жаровне грелось в кастрюле молоко, начавшее закипать к моменту ее приближения. Две чахлые банановые пальмочки высились по обе стороны входной двери. Внутри ее ждала другая кастрюля с молоком, только выкрашенным чем-то красным. Ей пришлось наступить в эту красную жижу и подняться наверх по лестнице. Лестницу еще не достроили, еще не сделали перила.
Белое сари устилало ступени, через каждые несколько ступенек стояла перевернутая вверх донышком глиняная плошка. Гори надлежало наступить на нее со всей силы и раздавить. Это было ее первое действо, когда она вступала в дом Удаяна.
Улицы квартала показались ей ужасно узкими, там редко слышалось шуршание шин или скрипы велорикш. Удаян объяснил: любой транспорт ходит только до угловой мечети, а оттуда все обычно добираются пешком. Большинство домов было обнесено каменными оградами, но из-за них до Гори все равно доносились звуки чьей-то жизни: как готовят и подают еду, как наливают воду для купания. Как отскребают от гари сковородки и ополаскивают их водой. Как ругают детей и как они плачут, как зубрят свои уроки. Как по крыше цокают коготки ворон, как птицы хлопают крыльями и тюкают клювами, роясь в объедках.
По утрам она вставала в пять часов, поднималась на новый надстроенный этаж дома и получала от свекрови чашечку чая с печеньем из жестяной коробки. В дом еще не успели провести газ, поэтому день приходилось начинать с разжигания огня спичками и керосином в глиняной печурке, куда подбрасывали уголь и сухие коровьи лепешки.
От едкого дыма щипало глаза и застилало все вокруг, когда она раздувала огонь. Свекровь в первый же день после брачного обряда велела ей оставить книжку и заниматься хозяйственными делами.
Приходила бригада рабочих с обмотанными вокруг головы засаленными тряпками. Целый день они орали и стучали молотками, так что заниматься в доме было просто невозможно. Вокруг все покрывала серая известковая пыль, на проходе вечно лежали груды кирпичей, предназначенных для недостроенных еще комнат.
Когда свекор приносил с базара рыбу, задачей Гори было выпотрошить ее, порезать на куски, посолить, посыпать куркумой и пожарить в масле. Пока рыба жарилась, Гори сидела на корточках перед печкой и караулила, чтобы не пригорело. Потом она готовила соус по рецепту свекрови, с ним эту рыбу подавали вечером к столу. Помогала рубить капусту, выбирать из стручков горошек, вытряхивать из листьев шпината песок.
Когда служанка задерживалась или ее отпускали на выходной, Гори вместо нее толкла в каменной ступке корни куркумы и жгучий перец, горчичные и маковые зернышки. От жгучего перца ладони жгло так, словно с них содрали кожу. Сливая из кастрюли с рисом отвар, она должна была следить, чтобы ни одна рисинка не уплыла с водой. От тяжелых сковородок у нее ныли суставы запястий, лицо обдавало жаром, если она не успевала вовремя отвернуться.
Гори выполняла всю работу по хозяйству и еще дважды в неделю ездила на трамвае в северную Калькутту, чтобы позаниматься в библиотеке и посетить лекции. Удаяну она не жаловалась, но он сам все понимал и просил ее потерпеть немного.
Он говорил: когда его брат Субхаш вернется из Америки и женится, то в доме появится еще одна невестка, тогда станет полегче. Гори иногда пыталась представить себе, какой будет эта женщина.
По вечерам она ждала возвращения Удаяна, высматривала его с террасы. Входя во двор через калитку, он всегда задирал голову и смотрел на нее — как когда-то на перекрестке смотрел на нее, стоящую на балконе бабушкиной и дедушкиной квартиры. Но теперь все происходило по-другому, его приходы не были неожиданными, она — его жена, и они жили вместе в одном доме.
Он умывался, ужинал, а потом она надевала красивое сари, и они отправлялись на прогулку. Гори обожала эти прогулки с ним, хотя тишина кварталов Толлиганга казалась ей непривычной и настораживающей.
В северной Калькутте она привыкла к пестрой многолюдной толпе, к громкой музыке на улицах, к грохоту транспорта, к шуму и суете.
А здесь не происходило ничего интересного, за чем она привыкла наблюдать с балкона бабушкиной и дедушкиной квартиры. Только другие дома, белье, вывешенное сушиться на крышах, кокосовые пальмы и другие деревья. Кривые извилистые улочки, а еще пруды и низина, густо поросшая водяным гиацинтом.
