Доминик Смит - Прекрасное разнообразие
— Ну ладно, всем спокойной ночи, — сказала она устало.
У нее уже не было сил заботиться о гостях. Тоби, тоже сильно уставший, все еще находился в прихожей и постукивал пальцем по раме висевшей у входа картины.
— Буона сера, — произнес он.
— Ты, Уит и я можем лечь в гостевой комнате, это в самом конце коридора, — предложил я Тоби. — А Тереза пусть займет мою.
— Значит, мы будем спать в одной комнате с самим Баком Роджерсом?[93] — спросил Тоби.
— Так точно. И ты сможешь сделать вместе с ним вечернюю гимнастику, — ответил я.
— Чудно! — воскликнул Тоби.
Поцеловав кончики пальцев, он направился в конец коридора, постукивая по полу и стенам тросточкой.
Мы с Терезой уселись на кухне. Я сделал себе и ей горячий шоколад.
— Похоже, здесь никто никогда не готовил, — сказала Тереза, оглядываясь.
— Мама натирает до блеска даже ручки на плите.
— Мне кажется, в этом доме люди вообще не живут.
— Ты меня смущаешь.
— Да, тебе сильно досталось, — сказала она, убирая прядь волос со лба. — Скажи, а почему ты прекратил мне писать?
— Мне было нечего сказать.
— Но я никогда не учила тебя, как надо жить.
— Да, верно, — ответил я. — Меня никто не учил, кроме него.
— Кого?
— Отца.
Я разлил по чашкам горячий шоколад и протянул одну из них Терезе.
— Как твои пациенты? — спросил я.
— Они по большей части лжецы и обманщики, — ответила она, отпивая глоток.
— Мне нравится, что ты осталась такой… прямолинейной.
— Я иногда воровала из больницы пилюли. Но не пила, только складывала их дома в маленькие кучки.
— У тебя что, была депрессия? — спросил я.
— Ну, не то чтобы депрессия. Просто эти люди меня достали. Ты ведь сердился на меня за то, что я рассказала тебе об опухоли? Вот, и ты не один такой. Во всем штате Коннектикут нет человека, которого ненавидели бы больше, чем меня.
— Мне просто хотелось обвинить кого-то.
Тереза взяла чашку обеими руками.
— Скажи, тебе не кажется, что я не нравлюсь твоей матери? — спросила она.
— Ну, она не привыкла к присутствию другой женщины в этом доме. Девушек тут никогда не бывало.
— Что же их заменяло?
— Конденсационные камеры и другие физические приборы. А также клуб любителей путешествий. А также барбекю с астронавтами. У меня никогда не было подружки.
— А, ну да! Я же у тебя первая. Я иногда об этом забываю.
— Нумеро уно!
Осмотрев кухню, она выглянула в окно и полюбовалась на начинавший цвести сад.
Мы допили шоколад и поднялись в мою спальню. Тереза критически оглядела химические приборы и созвездия под потолком.
— Примерно этого я и ожидала, — сказала она.
— В этом доме, как в музее, ничего не трогают с тысяча девятьсот восьмидесятого года.
— Да, твоя мама может брать плату за вход. А посетителям будет разрешено ложиться на твою кровать и рассматривать Млечный Путь.
Она откинула покрывало на кровати, и нашим взорам открылся Супермен в разные периоды своей жизни: обгоняющий локомотив, взбирающийся на небоскреб, летящий с вытянутой рукой.
— Очень сексуально, — заметила Тереза.
— Ну ладно, встретимся утром. Если захочешь ночью сделать гальванический элемент, то все ингредиенты на столе. Спокойной ночи! — И я повернулся к двери.
— Натан! — позвала она.
— Что?
— А ты… когда-нибудь… был с другими?
Я застыл на месте.
вероятность того что вы погибнете от удара молнии — 1: 600 000
— Нет. То есть я целовался, — ответил я, разглядывая обои. — А ты?
— В общем-то, тоже нет.
Я оглянулся. Она легла на кровать, уткнувшись лицом в подушку, как обидевшаяся на кого-то маленькая девочка. Я не мог на нее спокойно смотреть: у меня закипала кровь от одной мысли, что она будет спать в моей постели. Я представил, что снова целую ее. Время стремительно уходило. Снаружи, в саду, стояли яблони, и их плодам было на роду написано сначала расти, а потом падать с веток; где-то далеко, в Калифорнии, сквозь прах отца прорастали гиацинты. Сама природа подсказывала нам, что надо делать.
— Я ужасно рад тебя видеть, — сказал я.
Она забралась под одеяло, и я выключил свет.
— И я тоже, — сказала она.
Я вышел и осторожно прикрыл дверь.
На следующий день мы с Тоби и Терезой поехали покататься на «олдсмобиле». Тоби, как и я, любил мчаться на скорости семьдесят или восемьдесят миль в час и чувствовать, как свистит в ушах ветер. В Айове мы часто предпринимали такие прогулки, причем я обычно рассказывал ему, что вижу вокруг, придумывая каждый раз новые описания для пролетавших мимо домов или для фермеров, гарцующих верхом или обрабатывающих свои поля на тракторах. Тереза таких вещей просто не замечала. В машине она либо читала журналы, либо спала. Обычно я выбирал какую-нибудь деревенскую дорогу, и вскоре мы оказывались в самом дальнем захолустье. На обочинах грунтовых дорог грязные коровы выдергивали сено из круглых тюков сена. Сжатые поля были бурыми и безжизненными.
Тереза села сзади и вскоре заснула. Мы выбрались на большую дорогу, ведущую в Мэдисон, и попали в плотный поток транспорта. Он двигался мимо мелких пятиакровых ферм и сараев, украшенных самодельными вывесками, которые извещали о продаже садовой керамики. Какие-то люди торговали прямо с трейлеров вырезанными из фанеры силуэтами животных для украшения двора. Попалось несколько вывесок с надписью «Камера хранения» и даже одна «Академия бойцовых собак». Количество машин все увеличивалось, и наконец мы плотно завязли в пробке. Далеко впереди раздавался отчаянный звук сирены «скорой помощи». Водители нервничали, ругались и без надобности нажимали разные кнопки на панели управления.
Постояв минут пять, я выключил двигатель. Затем поток сдвинулся, и я повернул ключ зажигания. Машина не завелась. Я попробовал еще несколько раз. Тот же эффект.
— Звук нехороший, — заметил Тоби.
Стоявшие сзади на нашей полосе машины оказались в ловушке. Один водитель просигналил, другие подхватили, и вскоре уже звучал целый хор. Тереза проснулась и высунула голову в окно. Все машины гудели. Легковушки и грузовики перекликались, как птицы, занявшие каждая свою территорию. Никто уже не помнил, с чего все началось. Мне показалось, что в воздухе повисло целое облако стрел с ярким оперением. Я снова и снова пытался завести мотор, но машина вскоре вообще перестала реагировать на повороты ключа. Я включил аварийную сигнализацию, открыл изнутри капот и вышел посмотреть, в чем дело. Пробка продолжала гудеть, рев то стихал, то нарастал. Я поднял крышку капота. Тереза и Тоби стояли рядом. Внутри все было сильно запущено, повсюду виднелись пятна ржавчины и грязи, но явных повреждений, вроде отсоединившегося шланга или разорванного ремня вентилятора, я не увидел. Рев автомобильных гудков стал совсем оглушительным. Лицо Тоби скривилось от отвращения.
— Хреновы сыровары, — сказал он.
— Проблема вот в нем, — сказала Тереза, показывая на двигатель. — Там серьезная поломка.
— Послушай, но это же не человеческий организм! — удивился я.
— Настоящие варвары, — сказал Тоби. — Вы только прислушайтесь к этим звукам. Это же вой гиен в саванне. — Он заткнул уши. Плечи его вздрагивали. — И самое смешное, что я приехал сюда, в деревню, отдохнуть от толпы и городской суеты, — продолжал он. — Ну все, хватит! А ну-ка, закрой!
Он стукнул тросточкой по крышке капота. Я захлопнул ее. Тоби оперся на мое плечо и поставил ногу на крыло машины.
— Господи, да что ты делаешь? — воскликнула Тереза.
Но Тоби не слушал. Он поднялся на капот, а оттуда взобрался на крышу «олдсмобиля». Металл прогибался под его весом. Тоби сунул тросточку за пояс и сказал:
— Волшебный момент!
Гудение усилилось: увидев человека на крыше машины, к прежним водителям присоединились новые. Белая трость свисала у Тоби с пояса, топорщась под острым углом. Он закрыл глаза, напрягся, как олимпиец-тяжелоатлет, собравшийся толкнуть вес, в два раза превышающий его собственный, а затем поднял руки и принялся дирижировать этой какофонией. В этот момент на всей дороге, наверное, не было ни одного водителя, который не подавал бы звукового сигнала: одни выражали негодование, другие — восторг. Люди показывали на Тоби пальцами и аплодировали. Многие наверняка предвкушали, как будут завтра рассказывать своим приятелям на работе, что видели слепого парня, который залез на крышу и, возвышаясь над всеми машинами, дирижировал оркестром разозленных шоферов.
Тоби раскачивался и морщился. Правая его рука руководила альтами и сопрано, левая, опущенная вниз, вела басовые партии — гудки, похожие на звуки фаготов и тех сирен, которыми подают сигнал пароходам во время тумана. Нам показалось, что он дирижировал очень долго, хотя на самом деле все это не продолжалось и минуты. Мы с Терезой наблюдали за ним, утратив дар слова. Машины, стоявшие позади нас на полосе, начали одна за другой выезжать на соседнюю полосу, огибая «олдсмобиль». Проезжая мимо, многие кричали и махали руками. Тоби поклонился им в пояс самурайским поклоном.
