Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул
Я уже два года не видела в одном месте столько людей. Станция, состоящая из двух платформ, кишела народом, и, насколько я поняла, в основном это были солдаты и военнопленные, которых выдавали нарукавные повязки да изорванная грязная одежда. И все как один стояли, понуро опустив голову. Когда меня вели через толпу, я напряженно вглядывалась в их лица, словно пыталась отыскать Эдуарда, но конвоир настойчиво толкал меня в спину, и все они превратились в одно большое расплывчатое пятно.
«Hier! Hier!» Дверь вагона отъехала в сторону, и меня запихнули в багажный отсек, набитый похожими на призраков людьми. Дверь за мной закрылась, я осталась стоять, вцепившись в сумку, пока глаза не привыкли к тусклому свету.
Вдоль стен вагона тянулись длинные скамьи, на которых плотной массой сидели люди; кому не хватило места — теснились на полу. Те, кто был ближе к краю, лежали, подсунув под голову узелки с одеждой. Вокруг стояла такая вонь, что невозможно передать словами. Воздух был тяжелым от отвратительного запаха немытых тел и испражнений.
— Français? — спросила я в полной тишине, но ответом мне были только пустые, безразличные взгляды.
— Ici, — послышался чей-то голос, и я стала медленно пробираться по вагону, стараясь не тревожить спящих. В гомоне голосов мне послышалась даже русская речь. Я кому-то наступила на волосы, и мне вслед полетели проклятия. Наконец я все-таки попала в конец вагона. На меня смотрел мужчина с обритой налысо головой. Все его похожее на череп лицо, с обтянутыми кожей, выступающими скулами, было изрыто шрамами, точно он недавно переболел ветряной оспой.
— Français? — удивился он.
— Да, — ответила я. — Где мы? И куда едем?
— Куда едем? — удивленно переспросил он, но, поняв, что я вовсе и не думала шутить, грустно улыбнулся: — В Тур, Амьен, Лилль. Откуда мне знать? Они устроили бесконечную поездку через всю страну, чтобы никто из нас не понимал, где находится.
Я уже собиралась продолжить разговор, но неожиданно заметила на полу чей-то неясный силуэт. Черное манто было знакомо до боли, поэтому поначалу я даже не рискнула присмотреться получше. И все же я протиснулась вперед и опустилась на колени.
— Лилиан? — Теперь я хорошо видела ее обезображенное побоями лицо, со свисавшими по бокам жидкими прядями когда-то роскошных волос. Она приоткрыла один глаз, будто решила, что ослышалась. — Лилиан! Это я, Софи.
— Софи! — выдохнула она, изумленно посмотрев на меня. Затем осторожно дотронулась до моей руки: — Эдит? — В ее голосе звучал неприкрытый страх.
— Она с Элен. В полной безопасности, — сказала я, но в ответ она только устало опустила веки. Лицо ее покрывала смертельная бледность. — Ты что, больна?! — ужаснулась я, только сейчас заметив пятна засохшей крови на юбке. — И давно она в таком состоянии? — спросила я француза.
Тот лишь равнодушно пожал плечами, словно за это время насмотрелся такого, что уже не способен был испытывать ничего даже отдаленно похожего на сострадание.
— Когда нас посадили в вагон несколько часов назад, она уже была здесь.
Губы у Лилиан потрескались, глаза ввалились.
— У кого-нибудь есть вода?! — закричала я, но увидела лишь безучастные лица.
— Ты что, думаешь, здесь вагон-ресторан? — с горечью спросил француз.
Тогда я сделала вторую попытку, еще сильнее повысив голос.
— Найдется у кого-нибудь хотя бы глоток воды? — (Люди недоуменно переглядывались, но продолжали молчать.) — Эта женщина рисковала жизнью, чтобы передавать информацию о действительном положении дел. Если у кого-то есть вода, дайте хоть каплю! — (По толпе пробежал тихий ропот.) — Пожалуйста! Ради всего святого!
И, к моему величайшему удивлению, буквально через минуту мне передали эмалированную миску, на дне которой плескалось что-то, похожее на дождевую воду. Крикнув спасибо, я осторожно приподняла голову Лилиан и влила ей в рот драгоценную влагу.
Француза мой поступок, похоже, явно вдохновил.
— Пока идет дождь, мы должны подставить кружки, миски — словом, все, что есть! Мы не знаем, когда нас в следующий раз будут кормить или поить.
Лилиан с трудом проглотила воду. Я села на пол, чтобы она могла ко мне прислониться. А поезд, скрежеща колесами о металлические рельсы, через всю страну увозил нас в пугающую неизвестность.
Не помню, как долго мы находились в том вагоне. Поезд еле полз, то и дело беспричинно останавливаясь.
Я сидела, обняв притулившуюся ко мне Лилиан, и сквозь щели в обшивке смотрела на бесконечное передвижение войск, военнопленных, мирных граждан по моей несчастной, разграбленной и разрушенной стране. Дождь зарядил сильнее, и люди в вагоне стали передавать по кругу добытую воду. Я замерзла, но все равно радовалась дождю и холодной погоде: страшно было даже представить себе, в какое адское пекло с невыносимой вонью превращается такой вагон в жару. Чтобы как-то скоротать время я завязала беседу с тем самым французом. Я спросила, что означает номер, нашитый на его кепи, и красная полоска на рукаве куртки. Он объяснил, что его перевели из Zivilarbeiter Battalion (ZAB), где пленных использовали на самых тяжелых работах, отправляли прямо на линию огня, подставляя под пушки союзных войск. Француз рассказал мне о поездах, которые видел каждую неделю; они везли юношей, женщин и совсем молоденьких девушек на принудительные работы в сторону Соммы, Эско и Арденн. Сегодня вечером, объяснил он, нас определят на ночлег в разрушенные бараки, школы или здания фабрик в эвакуированных деревнях. И он точно не знает, отправят ли нас в лагерь или рабочий батальон.
— Нас специально плохо кормят, чтобы не осталось сил на побег. Некоторые благодарят Бога уже за то, что выжили.
Он поинтересовался, есть ли у меня в сумке хоть какая-нибудь еда, и был страшно разочарован, когда я сказала «нет». Я отдала ему носовой платок, который Элен положила с остальными вещами, так как чувствовала себя обязанной хоть как-то его отблагодарить. Он смотрел на чисто выстиранный платок из простого хлопка так, будто держал в руках тончайший шелк, но, подумав, вернул его мне.
— Оставь у себя, — сказал он, снова замкнувшись в себе. — Отдашь своей подруге. В чем ее преступление?
И когда я рассказала ему о ее беспримерном мужестве, о ее помощи в передаче информации, благодаря которой наш город имел связь с внешним миром, он посмотрел на нее совсем другими глазами: она теперь была для него не просто очередным лежащим на полу безжизненным телом, а человеческим существом. Я поведала ему, что хочу разузнать о судьбе мужа, которого отправили в Арденны. Лицо моего собеседника сразу помрачнело.
— Я пробыл в том лагере несколько недель. Ты знаешь, что там свирепствует брюшной тиф? Остается только молиться, чтобы твой муж остался в живых.
— А где остальные люди из вашего батальона? — проглотив комок в горле, спросила я, чтобы сменить тему разговора.
Поезд замедлил ход, и мы увидели еще одну колонну устало бредущих военнопленных. Ни один из них не поднял головы, чтобы посмотреть на проходящий поезд, словно их мучил стыд за то, что они невольно оказались на положении рабов. Пристально вглядываясь в серые измученные лица, я боялась увидеть среди них Эдуарда.
Именно в этот момент мой собеседник устало обронил:
— Я единственный, кому удалось уцелеть.
Уже через несколько часов после того, как стемнело, поезд остановился на запасном пути. Двери со скрежетом открылись, и немцы криками стали выгонять нас наружу. Люди устало подымались с пола и, прижимая к груди миски, проходили по вагону к выходу. Мы шли между двумя рядами пехотинцев, которые ружейными прикладами загоняли нас в строй. И я вдруг почувствовала себя уже не человеком, а животным, которое гонят на убой. Мне вспомнился смелый побег молоденького военнопленного там, в Сен-Перроне, и только теперь я поняла, что подвигло его на столь отчаянный поступок, заранее обреченный на провал.
Я вела под руку Лилиан, крепко прижав ее к себе. Она шла медленно, слишком медленно. Какой-то немец стал подгонять ее пинками.
— Оставь ее! — закричала я, но в ответ получила прикладом по голове. Пошатнулась и упала на землю. Чьи-то руки подняли меня, я снова шла в общем строю, мутная пелена застилала глаза. Когда я дотронулась до виска, рука стала липкой от крови.
Нас пригнали на огромную пустую фабрику. Пол был усыпан осколками стекла, ледяной ветер свистел в разбитых окнах. Вдалеке слышались раскаты орудий, небо озаряли вспышки от рвущихся снарядов. Я пыталась понять, где мы находимся, но все кругом было скрыто под покровом ночи.
— Сюда, — услышала я чей-то голос. Оказывается, француз нашел для нас с Лилиан свободный угол. — Смотрите, а вот и еда.
На длинном столе в двух огромных котлах дымился суп, который разливали несколько заключенных. Я не ела с самого утра. Суп был водянистый, в нем плавали какие-то странные ошметки, но у меня уже совсем подвело живот от голода. Француз налил суп в свою миску, а потом — в кружку, которой снабдила меня Элен. Мы пристроились в уголке, хлебая суп и заедая его куском черного хлеба. Так как у Лилиан были сломаны пальцы левой руки, нам пришлось ей помогать. Покончив с супом, мы дочиста вылизали посуду.
