Законы границы (СИ) - Серкас Хавьер
В последующие дни желтая пресса охотно тиражировала высказывания Марии, тему с жаром обсуждали на радио и телевидении, и в понедельник утром я прочитал в глазах всех вокруг — и у себя в офисе, и в суде, — что это только начало. Днем моя секретарша перевела мне звонок, которого я не ждал. Звонил продюсер той программы, в которой Мария приняла участие пару дней назад. Он назвал свое имя — Лопес де Соль — и предложил мне прийти в следующую субботу к ним в студию, чтобы ответить на обвинения Марии. Предполагалось, что это будет интервью в то же время, на той же площадке и с участием тех же журналистов, что и в прошлый раз. Я поблагодарил за это приглашение, но отказался. Продюсер же сказал, чтобы я не торопился и подумал, а он снова позвонит мне вечером. Я ответил, что уже подумал, так что ему не стоило утруждать себя лишним звонком. После этого продюсер заговорил несколько по-иному: дружеским и одновременно покровительственным тоном предложил мне довольно скромную сумму денег и пояснил, что выступление Марии в их программе имело огромный успех и в следующую субботу они планировали продолжение. Если я не соглашусь на интервью, то героем их передачи снова станет Мария. В тот момент я потерял над собой контроль и принялся кричать, что он мог поступать, как ему вздумается, но, если Мария опять начнет говорить про меня гадости, я подам в суд за клевету и оскорбление чести и достоинства — как против нее самой, так и против создателей передачи. Моя угроза не произвела впечатления на продюсера. Он пощелкал языком, вздохнул и, прежде чем положить трубку, сказал: «Вы так ничего и не поняли, господин адвокат».
В субботу вечером Мария вновь появилась в той программе на телевидении. Я решил не смотреть ее, и в воскресенье мне стало известно, что второе выступление оказалось еще более скандальным. Несколько дней я размышлял над тем, чтобы исполнить свою угрозу и подать в суд на Марию и создателей передачи. Однако Кортес и Губау уговорили меня отказаться, и с их доводами трудно было не согласиться: несомненно, с подобным иском непросто было добиться победы, но даже если бы это удалось и суд заставил бы Марию взять назад свои обвинения, а создателей передачи — выступить с опровержением, все равно сильнее всего в данной ситуации пострадал бы я сам. Этот процесс испортил бы мою репутацию, а все прочие стороны остались бы в выигрыше: судебные дрязги могли лишь увеличить известность Марии и повысить рейтинг программы. В общем, я предпочел молчать, сдерживать себя и делать вид, будто ничего не произошло. Наверное, я поступил неправильно. Кто знает? В последующие недели поселившееся у меня в душе чувство поражения и стыда сделалось острее и стало съедать меня изнутри, словно рак.
— Вы не пробовали поговорить с Тере? Не пытались связаться с ней?
— Пытался, но мне не удалось. Я позвонил ей по телефону, однако мне никто не ответил. Потом я поехал к ней домой, но ее там не оказалось. Мне сказали, что она уже не живет в Виларрохе. Впрочем, вряд ли встреча с ней могла бы чем-либо помочь. Что касается Сарко, то, разумеется, я даже не подумал о том, чтобы выяснить, в какую тюрьму его поместили, хотя воспоминания о нем посещали меня часто. Знаете, о чем больше всего я вспоминал? О той ночи в Ла-Креуэте, когда Сарко бросил мне в лицо неприятную правду, назвав кретином и недоумком и заявив, что я выставляю себя на посмешище. Да, да, это была правда, я действительно чувствовал себя кретином и недоумком, выставившим себя на посмешище самым нелепым образом.
Следующие месяцы я снова пытался забыть о Тере. И о Сарко тоже. Но забыть о Марии было намного сложнее, потому что после двух ее выступлений в вечерней программе она стала настоящей звездой и начала постоянно появляться в журналах, на радио и телевидении, заслонив своей персоной фигуру Сарко. Нет, не образ Сарко сразу стерся из памяти людей, но он стал иным — размытым и далеким, как второстепенный отрицательный персонаж из трагедии или мелодрамы. Прежде Мария была лишь женой главного героя, но теперь ведущая роль перешла к ней самой, а Сарко превратился в мучителя и злодея, издевавшегося над своей жертвой. Для меня же это был тяжелый период. Мне исполнилось сорок лет, но я чувствовал, что жизнь не удалась, и мне казалось, будто я находился в каком-то зловонном болоте, из которого невозможно выбраться. Меня стало преследовать ощущение, что я по ошибке свернул на чужую дорогу, и все мое дальнейшее существование стало одним большим недоразумением. Я потерял интерес к работе, утратил способность радоваться жизни и чувствовал, что физические силы тоже покидают меня. Иногда я просыпался утром в слезах, порой плакал ночью в подушку, и бывали дни, когда я даже не находил в себе сил, чтобы подняться с постели и отправиться на работу. И в то время я наконец сделал открытие — осознал правду, которую не хотел замечать прежде, хотя она постоянно находилась у меня перед глазами, и эта правда заставила меня на многое взглянуть по-другому, хотя не избавила от ощущения, что я был кретином и недоумком, выставившим себя на посмешище.
Прозрение произошло самым тривиальным образом, утром, когда я разговаривал со своими коллегами в коридоре суда и кто-то упомянул в беседе Ихинио Редондо, друга моего отца — не знаю, помните ли вы его…
— Тот самый друг, который предоставил вам свой дом в Колере после налета на отделение банка в Бордильсе?
— Да и еще мой наставник. Под его крылом я начал свою адвокатскую карьеру. Имя Редондо послужило для меня детонатором: я перестал слышать и видеть, что происходило вокруг, и внезапно ко мне пришло осознание той правды, которая находилась у меня перед носом: она была словно скрыта под полупрозрачным покровом, слетевшим в одно мгновение при неожиданном упоминании о Редондо. Я не помню, что произошло потом и чем закончился разговор. Несколько дней я пребывал в оглушенном состоянии из-за пришедшего ко мне унизительного осознания, что мой случай был на самом деле банальной копией истории Редондо — очередной вариацией старой как мир, и нелепой истории. Я уже рассказывал вам, что Редондо влюбился, как школьник, в жену своего разорившегося клиента, и та использовала его, чтобы вытащить своего мужа из тюрьмы, после чего бросила.
— Вы решили, что ваша история с Тере представляла собой нечто подобное?
— Это казалось мне очевидным. И она не только была чем-то подобным: она была еще хуже. Более нелепой. Унизительной. Внезапно мне стало ясно, что все сходилось: Тере была девушкой Сарко, когда я познакомился с ней в игровом зале «Виларо». Она продолжала быть ей во времена расцвета мифа о Сарко и, вероятно, оставалась и тогда, когда он своими руками разрушил свою легенду и обрек себя на пребывание за решеткой до конца своих дней. Это не означало, что Тере совсем меня не любила или, по крайней мере, не была в меня влюблена, когда мы встречались с ней у меня дома, чтобы заниматься любовью и слушать старые песни, или даже в то лето, как меня уверяли в том Сарко и она сама. Почему бы ей и не влюбиться в меня? Кто сказал, что любовница Редондо не была тогда по-своему в него влюблена? Все женщины таковы: они умеют подстраивать чувства под свою выгоду. Они всегда так поступали. В общем, как я уже сказал, нельзя утверждать, будто Тере вовсе меня не любила: просто она любила меня временно и на определенных условиях. А ее любовь к Сарко была постоянной и безусловной. Все или почти все, что Тере делала со мной, она делала из-за Сарко. Соблазнила меня в туалете игрового зала «Виларо», потому что я нужен был Сарко в его банде, и в то же лето Тере переспала со мной на пляже в Монтго, желая отомстить ему за то, что он ушел с другой. Через двадцать лет она снова решила соблазнить меня, чтобы быть уверенной в моем максимальном рвении в освобождении Сарко. Когда он стал получать отпуска на выходные, Тере отдалилась от меня, продолжая удерживать меня словно на привязи, чтобы я не отказался от защиты Сарко, прежде чем он окончательно выйдет на свободу, и она сможет убежать с ним… Да, все сходилось. И хуже всего то, что я всегда знал эту правду, но в то же время не желал ее знать. Все было настолько очевидно, что Тере с Сарко даже не пытались скрывать это от меня, но именно поэтому я смог закрывать на все глаза или делать вид, будто пребываю в блаженном неведении. Мне стало понятно, почему Тере в ту ночь в Ла-Креуэте упорно старалась заставить Сарко замолчать, когда он под действием алкоголя и наркотиков чересчур разошелся и стал выливать на меня поток откровений, называя меня кретином и недоумком и говоря, что они просто использовали меня, а я ничего не понимал. Ирония судьбы: два таких опытных профессионала, как Редондо и я, попались в одну и ту же, давно известную и банальную ловушку! Мне стало понятно бегство Редондо, в которое он пустился, узнав, в какую ситуацию попал, и я хотел последовать его примеру, оставив свою контору на Кортеса и Губау и надолго покинув город. Я понял, что самым большим недоразумением моей жизни являлось то, что в ней не было никакого недоразумения.
