Остановка. Неслучившиеся истории - Сенчин Роман Валерьевич

– Здесь люди умирают. Им нужна помощь. Если помощи не будет, вы станете убийцей.

– Молодой человек, не нужно мне угрожать.

– Я не угрожаю, я…

Залаяла собака во дворе. Сначала зло, а потом, почти сразу, дружелюбно.

– Секунду, – сказал Свирин в телефон.

– Что?

– Врач, кажется. Не отключайтесь.

– Молодой человек!..

Не слушая, Свирин пошел к двери. Понимал, без помощи местной фельдшерицы ничего он не добьется. Были бы они в городе, была бы машина, привез бы к больнице и – попробуйте не принять.

А если бы не приняли?.. Черт, не знает он, как нужно, как это всё устроено. Всё отводила жизнь, и дети ни разу в больнице не лежали, жена рожала легко, а теперь – как удар по морде. Оглушающий.

– Здравствуйте, Ирина Ви…

– Игоревна, – перебила-поправила фельдшерица. – Приехали?

– Да, вот… Я как раз со скорой говорю. Не хотят приезжать. – И Свирин протянул ей телефон.

Она мотнула головой – не надо, – стала снимать пальто. Свирин поднес телефон к уху.

– Алло. Алло!

В нем было тихо и пусто.

– Я должна сначала осмотреть, измерить температуру, – спокойно объясняла фельдшерица. – Если будут показания – сделаю вызов.

«Да какие еще показания – они ведь полумертвые!» Но Свирин не выкрикнул это вслух, почему-то оробел. Даже покивал согласно. Типа, вам лучше знать…

Фельдшерица подняла с подбородка маску на нос, сполоснула руки под умывальником. Прошла к маме. Свирин остался на кухне, сунул в печку полено потолще, сдвинул на край плиты допревший рис… Очень захотелось есть, но ведь не будешь сейчас… Слышал мамин голос, полный сухих слез, слова не долетали, да он и не хотел знать, что именно она говорит. Хотел одного сейчас – чтобы осмотр прошел быстро, приехала машина и увезла их в больницу. И дней через десять они вернулись…

«Одного», – усмехнулся. Да не одного хотел, а очень многого, наверное, непомерно многого в этих обстоятельствах.

Фельдшерица вышла из комнаты, направилась к дивану, где лежал отец.

– Здравствуйте, поднимаемся, – заговорила и по-доброму, и строго, как умеют воспитательницы в детском саду. – Садимся. Температуру померим, послушаем…

Отец завозился, но сесть, кажется, ему сил не хватало. Свирин подбежал, помог. Почувствовал, какой он худой. Буквально кости, покрытые теплой, иссушенной кожей.

– У вас-то прививка есть? – спросила фельдшерица.

– У меня? Да, оба компонента. – И Свирин уточнил, будто это важно: – Весной делал.

– Хорошо. Майку ему приподнимите. Так, градусник. Прижмите крепче рукой… Тихо. – Приложила кругляш стетоскопа к отцовской груди. Послушала, переместила в сторону. Послушала. Потом – спину.

Отец сидел, опустив голову. Непонятно было, понимает ли он, что с ним делают, бодрствует ли вообще или снова погрузился в тяжелую, медленно утягивающую его из жизни дрему… Свирин, как только вошел сегодня в избу, ощутил эту мертвящую дрему. Если не растолкать, не помочь лекарствами, ободряющими словами, заботой – уснут навсегда.

Мама поседела уже давно – голова стала ровно белой, а отец седел медленно, и черные волосы чередовались с серебристыми. На темени только недавно появилась небольшая проплешина, Свирин же стал лысеть лет пятнадцать назад, и макушка у него была гладкой, словно отполированной, а надо лбом остался некрасивый, какой-то неопрятный клок. Приходилось чуть ли не каждый месяц ходить в парикмахерскую.

Зачем-то сейчас вспомнилось выражение: протер лысину на чужих подушках… Да, он, Игорь Свирин, и студентом был казановой, и жене изменял, и после развода женщин у него сменилось достаточно. А отца он помнил всегда рядом с мамой. Вернее, они всегда были друг с другом. Никаких командировок, поездок по отдельности в другие города и тем более на отдых, как принято стало в последнее время.

Два года назад они отметили золотую свадьбу. Тихонько, без гостей и торжеств – даже администрации района не сообщили, хотя им положен был какой-то подарок. И Свирина не стали звать, а на его предложение коротко прилететь ответили: не надо, лучше летом лишние дни побудь. Он не настаивал – в таком возрасте любой праздник не очень в радость, суета и волнение опасны. Посидели вдвоем за скромно накрытым столом, выпили из хрустальных рюмок, купленных еще в семьдесят каком-то, настойки, сделали косоватое селфи, прислали вместе с комментарием: «Полвека вместе». Даже без восклицательного знака. И правильно – точка надежнее.

– Ничего не слышу. Ни хрипов, ничего, – сказала фельдшерица досадливо. – Температура тридцать шесть и четыре. Ох-х… – И громко, как к глухому, обратилась к отцу: – Как вы себя чувствуете?

– Нормально… Я лягу? Посплю маленько…

– Нельзя столько лежать. Сейчас я вам кофеин поставлю.

Свирин как-то отрешенно, как бы тоже засыпая, наблюдал за фельдшерицей. Вот достала из сумки шприц в упаковке, коробку с ампулами, бутылёк, видимо, со спиртом, вату…

– Надо скорую, – отгоняя сонливость, сказал. – И в больницу. Они ведь совсем… – И запнулся, не находя слова; вернее, слов, обозначающих состояние родителей, было множество, но все пугали. – Слабые, – наконец нашел самое мягкое, нейтральное, что ли.

– Надо, конечно. Только нет гарантии, что примут. Вот если бы результаты ковида были… Завтра должны прийти?

Свирин пожал плечами. Но ответил утвердительно:

– Да, завтра.

– У бабушки-то я слышу хрипы, и температура высокая. У нее пневмония однозначно. А здесь…

Свирина кольнуло, что фельдшерица, сама уже далеко не молодая, называет его маму бабушкой. Хотелось поправить: «Не бабушка, а Галина Павловна». Не стал. Побоялся рассердить.

– Здесь… Не знаю.

– Но ведь вы сами видите, – кивнул Свирин на отца, который медленно, как сухое дерево, валился на диван. Вот голова вмялась в подушку, туловище на простыню, тонкие синеватые ноги, напомнившие вывернутые корни, приподнялись и тоже легли. Руки потянули на них одеяло… Свирин помог укрыться.

– Я позвоню. – Фельдшерица собирала инструменты.

– Куда?

– В скорую. – И, поймав вопросительный взгляд, объяснила: – Я по стационарному. У них высветится номер пункта, а то мало ли… Больницы переполнены все.

– Да.

Свирин хотел помочь ей надеть пальто, она остановила. Догадался: боится заразиться. А может, еще какая причина…

– Спасибо вам, – сказал на прощанье; не выдержал, добавил: – Поскорей бы скорую. Мне кажется, они на последнем… – Снова появилось несколько слов, страшных, которые сейчас нельзя произносить вслух, даже мысленно проговаривать. – Плохо им.

– Я скажу, что требуется срочная госпитализация. Не волнуйтесь. Они и вчера такие же были. – Заметила, наверно, недоумение на лице Свирина, объяснила: – Мама ваша сказала не вызывать. Вас ждала.

Свирин покачал головой.

Фельдшерица вышла. Залаяла и умолкла Чича. Свирин выхватил из кармана пуховика сигареты, но выходить в сени не решился. Вдруг мама позовет. Или отец.

Присел на корточки перед печкой, закурил, дым пускал в сторону дверцы. Тяга подхватывала его, уносила через щели в топку.

Голос мамы из комнаты. Неразборчивый, слабый.

– Иду! – Свирин приоткрыл дверцу кочергой, бросил в огонь окурок. Поднялся.

– Она… позвонила? – кажется, с большим, чем полчаса назад, усилием выдавливала мама слова.

– Да, позвонила. – Он не стал объяснять, что фельдшерица позвонит с работы. – Наверно, едут уже.

– Хорошо… Документы, посмотри… на столе?

Свирин посмотрел.

– Да, паспорта. – Открыл их. – Страховые, пенсионные. Всё здесь, мам.

– Не забыть только. – И после паузы: – Надо… собраться надо.

– Да. Помочь?

– Я пока сама. Потом…

Она попыталась сесть.

– Ох…

Свирин помог. Удивился, какие мягкие у нее плечи. Ни одна жилка, казалось, не напрягалась, ни одна мышца.

– Подай мне… – Показала глазами на лежащий на столике у кровати пакет с трусами.

Хотел подать весь пакет, но понял, что и достать из него пятиграммовую тряпочку для нее сейчас большой труд; вынул, подал. И похолодел от мысли, что мама может попросить надеть. Это была не брезгливость, а страх чего-то противоестественного. Маленького ребенка родителю одевать – это естественно, но взрослому ребенку родителей… Тем более сыну мать…