Федерико Моччиа - Три метра над небом
— Ты даже и мечтать о таком не мог! У тебя было каких-то семьдесят баллов, а у меня целых сто. Да это большая честь — целовать меня. Ты хоть понимаешь, как тебе повезло?
Он улыбается ей.-
— Конечно, понимаю, — и молча прижимает ее к себе.
Вскоре после этого Баби пошла навестить Джаччи. После всех трений учительница наконец стала довольно милой. Стала относиться к ней хорошо, предупредительно, может быть, даже чересчур уважительно. В тот день, придя к ней, Баби поняла почему.
Уважение обернулось страхом. Страхом остаться одной, лишиться единственного друга и единственной компании. Страхом не увидеть больше своей собачки, страхом одиночества. Баби лишилась дара речи. Она молчала в ответ на вспышку ярости, злобы, на ругань. Джаччи стояла перед ней, держа на руках Пепито. Эта немолодая дама выглядела еще более усталой, еще более желчной, еще более разочарованной в мире и нынешней молодости. Баби, извиняясь, сбежала, не зная, что ей сказать, не понимая, кто она сама, кто тот, что с нею рядом, и какую оценку она заслужила на самом деле.
Баби подходит к окну и выглядывает на улицу. На террасах и в гостиных дома напротив мигают рождественские елки. Рождество. «Надо быть добрее. Надо бы ему позвонить. Но сколько уж раз я была доброй и хорошей. Сколько раз прощала его. И за Джаччи в том числе. Сколько раз мы спорили, мы ведь так по-разному все понимали, сколько раз ругались, а потом нежно мирились, надеясь, что все изменится к лучшему». Но этого так и не случилось. Спор за спором, день за днем, война с родителями, тайные звонки по ночам. Мать снимает трубку, Стэп кладет. А мобильный дома не ловит сеть, какая жалость. И ее все чаще наказывают… В тот раз Раффаэлла устраивала дома званый ужин, так что ей пришлось остаться. Мама назвала всякой приличной публики, сына одного из их друзей, очень обеспеченных, кстати. Как же, хорошая партия. А потом явился Стэп. Даниела без задней мысли открыла дверь, не спросила, кто там. Стэп распахнул дверь так, что случайно попал ей по голове.
— Ой, Дани, прости, я не хотел!
Взял Баби за руку и уволок. Напрасно вопила Раффаэлла, напрасно «хорошая партия» пытался его остановить. В результате парень очутился на полу с разбитой губой. А она, Баби, плача, уснула в объятиях Стэпа..
— Как все сложно… Я хочу уехать с тобой куда-нибудь далеко-далеко, туда, где тихо и спокойно, от проблем, от родителей, от всего этого бардака.
Он улыбнулся ей.
— Не плачь. Я знаю место, где нам никто не помешает. Мы там часто бывали, стоит только захотеть…
Баби смотрит на него глазами, полными надежды:
— И где же это?
— Три метра над небесами, там, где живут влюбленные.
Но на следующий день она вернулась домой, и тут-то все и началось. А может, и кончилось.
Баби стала учиться в университете, на факультете экономики и торговли. Целые дни она проводила за книгами. Они стали видеться реже. И вот однажды они встретились днем. Пошли к Джованни выпить по коктейлю. Болтали на крылечке, как вдруг, откуда ни возьмись, вылетели двое кошмарных типов. Стэп даже не успел ничего сообразить, как они набросились на него. Зажав его с двух сторон, осыпали градом ударов, по очереди били кулаком по голове, страшно, до крови, но строго последовательно. Баби закричала. Стэпу наконец удалось вырваться. Те двое на тюнингованных Vespa скрылись в потоке машин. Стэп, оглушенный, так и остался лежать на земле. Потом поднялся с помощью Баби. Бумажными платочками попытался унять кровь из носа, перемазавшую футболку. Проводил Баби домой, оба молчали, не находя слов. Он сказал, что это из-за одной давней драки, тогда они еще не были вместе. Она поверила ему, ну, или хотела поверить. Когда Раффаэлла увидела ее на пороге, в блузке, перепачканной кровью, тут же накинулась на нее.
— Да что же это такое! Ты ранена? Что вообще произошло? Как ты не понимаешь, что все это плохо кончится?
Баби ушла к себе в комнату, молча переоделась. И так там и осталась, одна, растянувшись на кровати. Что-то пошло не так, это понятно. Что-то должно было измениться. А это не так-то просто, это вам не блузку снять и кинуть в корзину с грязным бельем. Через несколько дней она встретилась со Стэпом. На лице у него появилась еще одна рана. Шов над бровью.
— Что с тобой?
— Я не включил свет в коридоре, чтобы Паоло не будить. И врезался в угол. Жуть как больно, что-то зверское.
Как и то, что он на самом деле сотворил. Правду она узнала случайно, от Паллины по телефону. Они пошли в квартал Таленти, нагрузившись в «Американском Дядюшке». С битами, цепями, и Стэп их возглавлял. Огромное сражение, настоящая вендетта. Об этом даже написали в газетах. Баби в ужасе. С ним бесполезно спорить, он всегда поступает как хочет, по-своему. Упрямый он. Она же ему тысячу раз говорила, что ненавидит насилие, драки, уличные банды.
Она приводит в порядок полки, выбрасывает какие-то тетрадки, безучастно швыряет их прямо на ковер. Тетради за прошлые годы, лицейские конспекты, старые книжки.
— Что будем делать сегодня вечером? Может, пойдем на гонки? Туда все идут.
— Издеваешься, что ли? Ни за что! Я туда больше ни ногой. А то припрется туда эта свихнутая сучка, и мне опять придется ее побить. Приходи к нам после ужина, если хочешь.
Стэп надел синий пиджак. Сидел, не вставая, на диване, оглядывался, прислушивался, пытаясь хоть как-то развлечь себя, но безуспешно. Он всегда ненавидел подобные сборища. Накушался по самое горло — все рушить, с наслаждением обчищать всей кодлой спальни, швыряя вещи на пол. Кодла. Интересно, где они сейчас? На гонках, задирая переднее колесо на сто сорок градусов, друзья болеют, Сика собирает ставки, «ромашки», Чиччо и все прочие. Ну и отстойный же вечер. Встречается взглядом с Баби. Улыбается ей. Она раздражена: ясно, что у него на уме.
Баби дотягивается до самой верхней книги. И вспоминает, как все это было.
Надрывается домофон. Хозяйка бежит через гостиную, дверь открывается, на пороге рыдает Паллина.
Страшная ночь. Лучше не думать. Она собирает брошенные на пол книги. Кладет их на стол, нагибается снова — и видит его. Светлый, желтый, высохший, выцветший, как воспоминания. Рассыпавшийся на темном ковре, уже давно безжизненный. Она положила этот колосок в дневник, когда первый раз сбежала с уроков со Стэпом. В то утро ветер нес с собой дыхание лета, губы пахли кожей, а кожа пахла солнцем. Первая любовь. Как же она верила, что другой уже больше никогда не будет! Баби подбирает колосок. Он прахом рассыпается в пальцах, как прежние мысли, как туманные мечты и не сдержанные обещания.
