Халед Хоссейни - Бегущий за ветром
– Я уже давно уехал из Афганистана. – Вот и все, что пришло мне на ум. Лицо у меня горело. Чтобы не обмочиться, я сжал колени.
Талиб повернулся к стоящим у двери охранникам:
– Это ответ?
– Нет, ага-сагиб, – рявкнули они хором. Хозяин затянулся сигаретой и опять уставился на меня.
– Это не ответ, говорят. Некоторые люди моего круга придерживаются мнения, что покинуть Родину, когда ты ей нужен как никогда, равносильно предательству. Я мог бы вас арестовать за измену, даже если бы вы только задумали эмигрировать. Вам страшно?
– Все, что мне нужно, это отыскать мальчика.
– Вам страшно?
– Да.
– Ну еще бы. – Он раздавил в пепельнице сигарету и откинулся назад.
Я подумал о Сорае и, странное дело, немного успокоился. Перед глазами у меня встала родинка в форме полумесяца, наши отражения в зеркале под зеленым покрывалом, румянец на ее щеках, когда я признался ей в любви. Мы кружились в танце, звучала афганская музыка, цветы, нарядные платья, смокинги и улыбки проносились мимо и тонули в тумане…
Талиб что-то сказал.
– Что, простите?
– Я спросил, вы хотите видеть его? Моего мальчика? – Губы хозяина сложились в усмешку.
– Да.
Охранник вышел из комнаты. Скрип открывающейся двери, отрывистые слова на пушту. Шаги, сопровождаемые звоном колокольчиков. В Кабуле мы с Хасаном хвостом ходили за человеком с обезьянкой. Дашь хозяину рупию, и мартышка станцует для тебя. Колокольчик у нее на шее тоже так гремел.
Охранник вернулся со стереосистемой на плече. За ним шагал мальчик, одетый в бирюзовый пирхан-тюмбан.
Сходство было поразительное. Немыслимое. Невозможное. Снимок Рахим-хана и в малейшей степени не передавал его.
Вылитый отец. Круглое лунообразное лицо, выпирающая косточка на подбородке, низко посаженные уши-раковинки, изящное сложение. Китайская кукла моего детства, лик, сквозивший зимой за картами, а летом – за накомарником, когда в жаркие ночи мы спали на крыше.
Голова у мальчика была обрита, глаза накрашены, щеки нарумянены, на ногах – браслеты с колокольчиками.
Какое-то время он смотрел на меня, потом опустил глаза и стал разглядывать собственные босые ноги.
Охранник нажал кнопку, из динамиков понеслась пуштунская музыка в традиционной инструментовке. Как я понял, талибам слушать музыку дозволялось. Хозяин и охранники начали прихлопывать.
– Вах, вах! Машалла! – подбадривали они мальчика.
Сохраб встал на цыпочки, поднял руки и закружился, то падая на колени, то изгибаясь всем телом, то опять становясь на кончики пальцев, то прижимая руки к груди и раскачиваясь. Шуршали по полу босые ноги, в такт табле[43] позвякивали колокольчики. Глаза у Сохраба были закрыты.
– Машалла! – кричали зрители. – Шабас! Браво!
Охранники свистели и смеялись, талиб ритмично мотал головой. На устах у него застыла гадкая усмешка.
Музыка оборвалась. Колокольчики звякнули раз и затихли, а Сохраб застыл, не закончив очередного па.
– Биа, биа, дитя мое, – произнес талиб, подзывая мальчика.
Сохраб подошел поближе. Талиб обнял его и прижал к себе.
– Какой талантливый у меня хазареец!
Хозяин погладил ребенка по спине и пощекотал под мышками. Один охранник пихнул другого локтем и издал смешок.
– Убирайтесь, – велел талиб.
– Слушаемся, ага-сагиб, – вытянулись в струнку парни.
Хозяин повернул мальчика лицом ко мне, обхватил Сохраба за живот и положил подбородок ему на плечо. Мой племянник смотрел себе под ноги, время от времени смущенно поглядывая на меня. Руки талиба медленно и нежно гладили тело Сохраба, скользя все ниже и ниже.
– Интересно, – выговорил хозяин, глядя на меня поверх очков, – что приключилось со старым Бабалу!
Мне будто кто в лоб засветил. Я, наверное, ужасно побледнел. Ноги у меня похолодели. Талиб засмеялся:
– А ты что думал? Что я куплюсь на фальшивую бороду и не узнаю тебя? Ты, похоже, не в курсе: у меня изумительная память на лица. Абсолютная. – Он поцеловал Сохраба в ухо. – Я слышал, твой отец умер. Тц-тц-тц. Вот бы с кем я хотел потягаться. Ну да ничего. И сынок-слюнтяй сойдет.
Хозяин снял очки. Его злые голубые глаза были налиты кровью.
Дыхание у меня словно отшибло, веки прихватило морозом. Этого не может быть! Мир вокруг застыл. Вот – прошлое опять накрыло меня. Откуда-то из темных глубин всплыло имя, но произнести его – значило сотворить заклинание, призвать темные силы. Только что, как не исчадие ада, уже сидело в трех метрах от меня, явившись по прошествии стольких лет?
– Асеф, – пробормотали мои губы невольно.
– Амир-джан.
– Что ты здесь делаешь? – сорвался у меня глупейший вопрос.
– Я? – поднял бровь Асеф. – Я-то в своей стихии. А вот ты что здесь делаешь?
– Я же тебе уже сказал… – Голос у меня дрожит. Проклятый страх, пронизывающий все мое тело!
– Мальчик?
– Да.
– На что он тебе?
– Я заплачу за него. Мне переведут деньги.
– Какие там деньги! – расхохотался Асеф. – Ты когда-нибудь слышал про Рокингхем? Это в Западной Австралии. Райский уголок. Куда ни кинешь взгляд, пляж. Зеленая вода, синее небо. Там живут мои родители, у них вилла на берегу моря с площадкой для гольфа и бассейном. Отец каждый день играет в гольф. Мама – та предпочитает теннис. У нее отличный левый форхэнд. Еще у них афганский ресторан и два ювелирных магазина, дела идут – лучше не бывает.
Он отщипнул виноградинку и нежно положил Сохрабу в рот. Поцеловал мальчика в шею. Сохраб вздрогнул и закрыл глаза.
– Если мне понадобятся деньги, родители мне переведут. И потому с шурави я дрался не ради денег. И в Талибан вступил не для того, чтобы обогатиться. Хочешь знать, почему я стал талибом?
Во рту у меня пересохло, даже губ не облизать.
– Пить захотелось? – ухмыляясь, осведомился Асеф.
– Нет.
– А мне показалось, у тебя жажда.
– Со мной все хорошо. – По правде говоря, мне вдруг сделалось ужасно жарко, я весь взмок.
И это все происходит на самом деле? Вот я, а вот – Асеф?
– Как хочешь. О чем это, бишь, я? Ах да, зачем я вступил в Талибан. Как ты сам, наверное, знаешь, я никогда особенно не увлекался религией. Но однажды я прозрел. Когда сидел в тюрьме. Хочешь послушать?
Я молчал.
– Так и быть, расскажу. При Бабраке Кармале меня законопатили в Поле-Чархи. Парчами просто явились к нам домой, наставили на нас с отцом автоматы и велели следовать за ними. Причину нам не сообщили, а на вопросы мамы не ответили. В этом все коммунисты. Что с них возьмешь, с голи перекатной. Пока не пришли шурави, эти псы были недостойны лизать мне ботинки, а теперь нацепили свои флажки и взялись искоренять буржуазию. Возомнили о себе, быдло. Богатенький? В тюрьму его, а товарищи пусть намотают на ус. Вот и вся забота. Нет чтобы обставить все как полагается.
