Владимир Киселёв - Весёлый Роман
Я не решился сказать Мише, что нужна еще и машина, чтоб вывезти эти трубы за город. И напрасно. Я долго голосовал у моста Патона, пока уговорил какого-то солдата с ЗИЛа захватить мои трубы — он шел порожняком до Чернигова. Мне важно было проехать участок, на котором за каждым кустом можно встретить автоинспектора. А дальше я был намерен укрепить эти трубы по бокам мотоцикла. Насос я сразу установил на багажник.
Ну и жмут же эти солдаты. До самого Чернигова этот паренек в гимнастерке с расстегнутым воротом не снимал ноги с педали газа. Я шел за ним впритирку, стараясь держаться чуть левей. Я боялся, что он может неожиданно затормозить. За Черниговом мы сгрузили трубы, и я принялся их укреплять по бокам мотоцикла.
— Привет, — сказал солдат, а когда я полез в карман за деньгами, царственным жестом махнул рукой: — Не возьму.
Странно выглядел мой мотоцикл. Впереди и сзади торчали связанные в пакет трубы. Поворачивать мне приходилось осторожно, увеличивая радиус, выбирая минуты, когда поворот свободен, — я боялся врезаться в кого-нибудь этими трубами.
Инструменты я взял у колхозного кузнеца Павла Ивановича Филимоненко. Я соединил трубы муфтами, на конце сделал что-то на манер фильтра — набил щебня в большую дырявую кастрюлю. От насоса я пустил гибкий шланг. Такой, каким дворники поливают улицы. Кроме того, я сделал что-то вроде «сегнерова колеса» — под напором воды оборачивалась трубка с загнутыми в противоположные стороны концами. Она и разбрызгивала воду.
Говоря по чести, мое участие в создании всего этого сооружения было минимальным — все делали пацаны. Они же сумели настолько заинтересовать моей установкой местное население, что на пуск пришло буквально полсела.
Зато уж дело это мы организовали по всем правилам. Думаю, что пуск гидроэлектростанции на Енисее был не более торжественным. Рубильник я укрепил в небольшом ящике на старой акации у плетня. Дорогу к акации мы загородили красной ленточкой, которую укрепили на двух кольях. Меня очень беспокоило музыкальное оформление, но Сергейка принес электропатефон и запас пластинок. Я выбрал песню «Як засядуть наші коло чари» 42 в исполнении Гмыри, которая, если бы существовал интернационал пьяниц, могла бы у них быть превосходным гимном. Электропатефон мы соединили с двумя динамиками, и голос Гмыри звучал весьма внушительно.
Ножницы, чтоб разрезать ленточку, я торжественно вручил Оксане Митрофановне. Она покраснела, застеснялась, но перерезала ленточку с торжественным и серьезным видом. А рубильник под аплодисменты присутствующих включила Люда.
Когда завертелось мое колесо и во все стороны забрызгала вода, пацаны стали толкать друг друга под струи. В общем, как выражается Виля, с большим подъемом встретили трудящиеся.
Так и я попал в число великих людей села Залесье.
Люда повела меня за село к неглубокому оврагу, где, по ее словам, жили древние люди.
Несколько лет тому назад археологическая экспедиция, раскапывая оставшуюся с войны глубокую воронку, нашла глиняные черепки. После этого археология вошла в жизнь села Залесье такой же полноправной частью, как заботы о подкормке льна или уборке сена.
Оказалось, что под толстым слоем земли скрывалось поселение эпохи бронзы и что еще в конце второго тысячелетия до нашей эры люди покинули это поселение. Археологи привлекли сельских школьников-старшеклассников. Тут рыли шурфы, чтоб определить границы поселения. Как и во многих современных селах, жилища наших далеких предков размещались цепочкой вдоль берега.
Жилища эти уходили в глубь земли на полтора метра, а площадь их достигала восьмидесяти квадратных метров, то есть была большей, чем в современных хатах. Почти каждая землянка состояла из двух комнат, разделенных деревянной перегородкой. Одна, более глубокая, как утверждали археологи, служила спальней, а вторая — кухней. Стены — из древесных стволов, изнутри обмазанных глиной. В каждом жилище в углу стояла большая печь. Расположение столбов-подпорок показывало, что над землянками были двускатные крыши, очевидно, из камыша.
В жилищах нашли много орудий труда — каменных топоров, серпов из кремня, зернотерок. Возле печей обнаружили кости коров и овец, свиней и лошадей. Археологи считали, что именно эта территория была заселена предками славян, именно тут сформировались их первые племена.
Тут было найдено и обследовано тридцать три жилища. Поселение погибло от пожара. Деревянные стенки и подпорки обуглились и только поэтому сохранились на протяжении тысячелетий.
— Может быть, и тогда, — сказал я, — среди этих первобытных славян была девочка по имени Люда… Это имя славянское. Людмила — людям милая… И тоже проявила себя на этом пожаре — спасла жизнь жене завфермы. И она также доливала молоко коров, от которых остались кости у печей, водой из этой же реки. Может, даже этой самой водой, потому что если закон сохранения материи, который ты изучала в школе, правильный, то с тех пор не пропала ни одна капелька, ни одна молекула воды. И первобытная Люда так же, как ты, делала этой доярке искусственное дыхание, разводя ей руки в стороны…
— При искусственном дыхании руки не разводят в стороны, — возразила Люда. — Теперь это делают иначе.
— А как? Ты б мне показала на практике. Вот, скажем, я потерял сознание…
Я лег на землю и раскинул руки.
— Ты в самом деле хочешь, чтоб я тебе это показала? — искоса, странно, испуганно решаясь на что-то очень важное, посмотрела на меня Люда.
— Конечно.
— Теперь искусственное дыхание делают изо рта в рот… Два вдувания воздуха и пятнадцать толчков в грудь. Закрытый массаж сердца…
Она опустилась на колени и прижалась губами к моим губам. Это было как поцелуй. Я обнял ее, и руки мои сами потянулись, чтоб погладить ее так, как я привык и как мне хотелось. Но я не сделал этого. Я осторожно ее приподнял и встал сам. Сердце у меня колотилось так, что не помог бы никакой закрытый массаж.
Вечерело. Мы возвращались домой. Люда шла рядом со мной, легкая, молчаливая, как-то сразу повзрослевшая.
Воздух, хорошо промытый, очищенный рядом фильтров — лесом, лугом, рекой, — застыл и льдисто блестел. Он удерживал все накопившиеся за день запахи, и, если бы они обладали цветом, можно было бы увидеть, как мы вступили в розовато-фиолетовое облачко запаха чабреца, в зеленую лужу духа глухой крапивы, в коричневатый поток грибной затхлости.
Николай говорил когда-то, что наука делается тремя способами: либо путем строгого планирования и последовательного выполнения всего намеченного, либо способом «проб и ошибок», или, наконец, внезапными озарениями, серендипити.
Но не так ли все происходит и просто в человеческой жизни? И в любви? И в жизни всего не спланируешь, и так же точно приходится идти путем проб и ошибок, и хорошо, если это такие ошибки, что их можно исправить. А изредка у всех людей, у каждого человека вспыхивает серендипити. И ты в такую минуту не выбрасываешь попавшийся тебе на глаза клочок газеты, а прячешь его в карман, а потом оказывается, что девочка, к которой ты приехал, станет твоей судьбой, а все, что было до нее, — лишь пробы. Пробы и ошибки.
— А откуда ты все это знаешь — про искусственное дыхание? — спросил я.
— В школе учили, — не сразу ответила Люда. «Всему в школе не научишь», — подумал я. Была когда-то такая бодрая песенка:
Когда страна быть прикажет героем,
У нас героем становится любой.
Пряталась в этих словах очень утешительная и прелестная мысль: не рыпайся. Занимайся своим делом. Когда понадобится — прикажут. И ты станешь героем. Не хуже других. Твой героизм зависит не от тебя, а от того, кто приказывает. А ты только исполнитель героических указаний.
Но в жизни все это не совсем так, как в песне, а чаще совсем не так. Героем становятся не по приказу. И не все герои, наверное, даже сознают свой героизм. Как Люда. Обыкновенная девочка, а «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет».
А какими, в самом деле, были эти герои? Писатели, которые рассказывали, ну, хоть о молодогвардейцах, люди серьезные. И в своих сочинениях они думали и рассуждали вместо своих героев и придали им черты серьезные. Но в действительности молодогвардейцы не были такими, как эти писатели. Они были такими, как Люда. А может быть, и такими, как я.
— Рома, — сказала Люда. Она смотрела под ноги. — Мы в школе по литературе учили про девичью гордость… И я все это понимаю… Но все равно я должна тебе сказать… Если б ты знал, как я не хочу, чтоб ты уезжал! Неинтересно мне без тебя.
— Мне без тебя тоже неинтересно.
Удивительная девочка. В самом деле. Без дураков. Ее нельзя не уважать. И ее всегда будут уважать, как всегда уважают человека, способного с такой беззаветной отчаянностью говорить правду.
