Владислав Булахтин - Девушка, которой нет
Кратер и не думал их останавливать – просто вышел на середину дороги и стал тоскливо вглядываться в облака приближающейся пыли.
Метров за сто в головной машине разобрались, кто замаячил на горизонте. Относительно руководства компании «Наше Небо» существовала четкая установка – «крайне опасны, в переговоры не вступать». Еще свежа была память о бесследно исчезнувших боевых группах, штурмовавших здание «Федерации».
В принципе, Кратер мог организовать на пути колонны Великую Китайскую стену шириной метров в пятьдесят. Но он не стал нагружать голову во второй последний миг своей жизни. Поднял тяжелый взгляд хронического забулдыги. Мысли постепенно остывали и теряли прежнюю горечь: «У меня в жизни ничего не было… Я легко смирюсь с мыслью, что уже ничего не будет. Нет-нет-нет!.. У меня случилось „Наше Небо“, Оля и Витек. Витек – вот наказание всем тем, кто останется после нас…»
Он просто отдал честь надвигающемуся танку – Кратер всегда уважал танкистов.
* * *
– Так он не был Спасителем?
Идеолог пожал плечами:
– Откуда я знаю? То, что произошло с нами… с ними (Президент понял – речь идет о душевнобольных на разбившемся дирижабле), – чудо. – Идеолог помолчал. – Я знаю только, что кто-то должен быть Им. Только так организуется круговорот человеческого существования. Общая на всех вина. Общая на всех жажда искупления. Вера. Восстановление пошатнувшейся духовной жизни. В этот раз все то же самое – сгоревший как спичка дирижабль, распоясавшиеся толпы людей, которые завтра вспомнят ошибки…
Президент чуть слышно проговорил:
– Люди больше не исчезают. Кто виноват? Кто герой?
Идеолог покачал головой:
– Некоторые демиурги достигли такой степени могущества, что сами могут назначать правых и виноватых. Спасителей и их палачей.
– А воскрешать?
Идеолог молча вышел из кабинета. В приемной ждали четверо бойцов, маскирующихся в штатское. На трех машинах они рванули в Останкино. Там ковалось Воскресение.
Все, что осталось сделать последним усилием воли и воображения, – сохранить в памяти людей факты чудотворных поступков. Образ чумазого паренька с невероятно усталыми глазами.
* * *
Нечеловеческое усилие – словно она зачерпнула пригоршней Северный Ледовитый океан вместе с давно растаявшим ледяным панцирем. Фея была уверена – в этот момент фигуру Витька увидели тысячи людей. Они вспомнят, что именно этот пацан помог десяткам тысяч (из года в год эти цифры будут расти) попасть на дирижабль и спастись. Одним он просто улыбнется, другим расскажет анекдот, с третьими будет спорить о каком-нибудь сериале. Споет под гитару, сочинит четверостишие.
Из таких мелочей на века куется Вера.
Он спасал. Он был милосерден. Он был весел и добр.
Но они убили его!
На этот последний рывок души у Феи ушли все силы.
* * *Шаман надвинул на нос огромные солнцезащитные очки и включил портативный компьютер, чтобы записать первую фразу в биографии скончавшегося на его глазах ребенка.
«О настоящих родителях Виктора Иконникова ничего неизвестно…»
Над Москвой плыли гигантские дирижабли. Как облака. Как архипелаги облаков.
«В сущности, мы ничего о нем не знаем. Два-три высказывания, несколько выражений лица. Ни биографии, ни то, что он любил поесть. Впрочем, белые пятна никогда не были проблемой для духовной историографии – пять-шесть лет, и их замалюют пестрым. Подлинная реальность образуется памятью. Короля коронует его свита».
После погромов восстановили только семь дирижаблей. Розовый остался в вечной памяти.
За гигантскую плату – четыре тысячи рублей двухчасовая экскурсия – дирижабли катали многочисленных желающих. После былой финансовой вакханалии у Шамана почти не осталось денег, но он все равно купил билет. Теперь это мог сделать каждый.
Шаман яростно стучал по КПК, не обращая внимания на суету, царившую при отправлении дирижабля. Он пропустил мимо ушей торжественное пожелание приятного пути, которым грохотал из динамиков генеральный директор «Нашего Неба» Светик.
Уже не торопясь спасать, дирижабль медленно взмыл в небо.
Шаман завороженно смотрел на златоглавую. Взгляд нырял в окружающий корабль воздух, как в бездну, – проваливаясь, не находя опоры. Уже упав, уже почти внизу он натыкался на плотные контуры высотных домов, непрерывно шумящие автобаны и островки зелени, похожие на высадившийся иноземный десант.
«Может, Он перетряхнул миры не ради новых чувств, не ради нового Человека? Не ради сохранения системы сообщающихся сосудов, а просто для того, чтобы мы не забыли обреченного на забвение мальчика? Или чтобы научилась чувствовать одна очень грустная девушка, которая не освоила при жизни простых движений души?»
В небе уже угадывались признаки осеннего увядания. Пол покачивался. От иллюминатора к иллюминатору бегали люди с бокалами.
«Как быстро рубцуются раны…» – Шаман физически ощущал, как пошатнувшаяся Вселенная вновь обретает свое равновесие.
Накрывая тенью целые кварталы, плыли гигантские дирижабли. На земле не хватало одного отражения – от розового дирижабля. В искусственных, радужных очках Бога сломалась оправа.
* * *В ярком видеоролике грустный мальчик помогал благодарным потомкам ступить на борт дирижабля. Все было празднично, душещипательно. На глаза навертывались слезы. Звучал текст. Кучерена и Вепрь захлебываясь рассказывали о доброте своего лучшего друга и наставника. Фея слышала отдельные слова: «Он был лучшим, тра-та-та, тра-та-та» – перечисление достоинств и подвигов, частью истинных, частью ложных. Мир создавал нового идола.
Девушка выключила телевизор, запахнула пальто.
Она смогла уговорить Кораблева поехать в Очаково. Спустя полгода об уцелевших руководителях «НН» словно забыли, поэтому они, уже не маскируясь, отправились из своей уютной скворечни на улицу Пржевальского. С трудом набрали по карманам денег на метро и автобус. Допетляли до нужного дома.
Дверь была опечатана. Конечно, это не остановило молодоженов.
Коридор пуще прежнего завален обувью.
– Сколько же их можно носить? – Кораблев кивнул на разношенные до дыр экземпляры.
«Всю жизнь», – эхом вопроса пронесся в головах ответ.
– Ну что, снимаем обувь свою? – попыталась пошутить Фея, краем зрения зацепив в куче свои потрепанные красные кроссовки.
Саня подхватил:
– Зачем? Мы с тобой и так почти невесомы.
«Мы, мы… Он не знает, что нас уже трое. Теперь у меня есть тело и его продолжение», – Фея робко понимала, что строгая материальность возвращенного ей мира – не самое главное из свершившихся чудес.
– Наверное, люди в этих башмаках отходили по несколько жизней.
– Ага, и вернулись сюда. – Почему она так ответила, Фея не знала.
Она вспоминала день встречи с Витьком – собрав чужое шмотье, он смотрел таким взглядом, будто ни за какие коврижки не расстанется с ношей. Он хотел украсть эти вещи у отца, чтобы люди сами нашли свой путь спасения.
Она распахивала шкафы. Их внутренности, оказавшиеся в десятки раз больше, чем казалось снаружи, были под завязку завалены хламом. Крайний у окна забит утварью тех, чья жизнь спасена «Нашим Небом». Фея замечала эти реликвии в офисе. Наверное, видела и в первую встречу с Викентием.
Девушка достала из маленького рюкзачка ракетницу и положила на полку. Оружие больше не требуется – она спасена. Фея непроизвольно провела ладонью по животу.
На столе – точно посередине – лежало письмо Викентия Сергеевича.
Фея не хотела читать, но…
Я сам придумал собственное наказание – знать все наперед, вечно надеясь, вечно ожидая собственной, увы, невозможной ошибки. Я заранее знал, что ты не подойдешь на роль Спасителя. Но я все равно пробовал и пробовал тебя. Дорогая Фея Егоровна! Ты не прошла кастинг, и мне пришлось отдать людям своего сына. Это регулярная дань, чтобы вы не чувствовали того одиночества, на которое обречен я…
– Почему все так глупо? – спросил Кораблев, чтобы нарушить тишину этой пыльной комнаты.
– Внутреннее противоречие между Отцом и Сыном. – Голос подводил Фею, ломался на поворотах фраз. – Он хотел спасти меня и… – слезы из глаз прочертили на ее бледных щеках две параллельные полосы, – …спас.
Не стоило этого делать здесь, но Саня рискнул – обнял ее:
– И ты научилась любить?
– Неужели ты не чувствуешь? Как я могу не любить, когда из-за этого погибли люди? Каждому, кто умер, не открыв себя, даруется еще один шанс. Ты мой шанс.
Потом она попросила его уйти. Он ждал на обжигающем ветру, выхватывая из пачки сигарету за сигаретой красными от мороза руками. Ему ни разу не захотелось согреться в подъезде. Он надеялся – ветер выдует все сомнения. Кристально ясным навсегда останется робкое пока понимание – шрамы не зарастут. Постоянное кровотечение не позволит притупить болезненно восторженное восприятие жизни.
