Анатолий Агарков - Самои
Среди ночи тревожно забарабанили в окно веранды.
— Ягор, Ягор. Беда, Вставай скореича. Коней покрали.
— А? Что? — Пестряков вскочил с кровати, путаясь в обрывках сна.
За стеклом маячила бородатая морда. В свете яркой луны оба с удивлением и беспокойством вглядывались друг в друга. Во дворе заходилась дворняжка.
Агапов, натягивая кожушок на голые плечи, мимо веранды выскочил на крыльцо. Пестряков следом. Шли улицей, залитой лунным светом, широко шагая, размахивая руками, бригадир животноводов Ланских вещал:
— У меня сердце томило: Митрич на дежурство пришёл с запашком — кабы не продолжил да не набрался. Лёг, уснул, проснулся — и не могу больше. Пойду, проверю. Оделся, пришёл — конюшня нараспашку, Митрича нигде… Лошадей тоже. Потом нашёл сторожа нашего — тюкнули его, связали — кулем лежит под забором. А лошадок увели… Сволочи.
Картина была, как её нарисовал Ланских — только Митрич не лежал связанным под забором, а сидел на колоде у ворот конюшни и ласкал шишку на лбу. Был трезвее трезвого — с испугу, должно быть. Искать животных в пустой конюшне смысла не было, но все вошли и осмотрелись в кромешной тьме, прислушиваясь к шорохам.
— Что будем делать, Егор Кузьмич?
Принимай решение председатель: твоё хозяйство — с тебя спрос.
— Пашка Мотылёв дома?
Каменский участковый Павел Мотылёв жил в Кабанке с матерью.
— А чёрт его знает, — Ланских почесал затылок.
— Узнай и ты.
— Побёг.
— Рассказывай, — Егор подступился к сторожу.
— Так это, — закряхтел, задёргался Митрич. — Подошли двое из темноты, говорят: "Конюшня заперта, дедок? А ключ есть? Покататься страсть хотим". Я вас, говорю, щас покатаю. Хвать ружо, а оно уж у их руках. Ну и, прикладом мне прям суды….
Сторож потрогал новоявленную деталь седовласой головы.
— Узнал кого?
— Ненашенские, Кузьмич, ни лицом, ни говором нездешние. Молодые, здоровушшие… Как не убили?
— Ни к чему им это — конокрады. Что-то не слыхать было про баловство такое, а? — он обернулся к Пестрякову.
Павел Иванович, как проснулся с испугом от бородатого лица в окне, так и не мог унять ручную дрожь, и язык, холодной слюной склеенный, будто прилип к нёбу.
Прибежал Пашка Мотылёв, успел одеться в новенькую форму, хрустел ремнями, пистолет в руке. Оглядел присутствующих, шмыгнул в конюшню, вышел, сунул оружие в кобуру, начал здороваться.
— Ну, что делать будем? — теперь уже председатель задавал вопрос представителю охранительных органов, переваливая на него ответственность.
— Знаю, знаю, что делать, — появился запыхавшийся Ланских. — Надо Петра Михалыча Федякина позвать. Сам охотник, а псина его по следу ходит. Зайку на траве чует, а уж полтора десятка лошадей от ей как запрячешь.
— Верно, — согласился Агапов, — Позвать надо. Так сходи.
Ланских, не отдышавшись, развернулся и припустил трусцой в известном ему направлении.
К Егору начала возвращаться уверенность в себе, растерянность уступала место азарту.
— Где ружьё, Митрич?
— А хтож его знает. Должно — унесли.
— Рассказывай, дед, что видел, что слышал, как коней проворонил, — подступился к сторожу с допросом участковый.
Пётр Федякин был потомственный охотник. Где-нибудь в тайге своим ружьём и собакой он легко бы прокормил большую семью. К пятидесяти годам домочадцев его сильно поуменьшилось — унаследовавшие светлый ум и беспокойную кровь, разъехались по городам в поисках счастливой доли сыновья и дочери. Маленьким хозяйством, рыбалкой да охотой надеялись прожить остаток жизни Федякины — Пётр да Меланья. Но в правлении им сказали: "Кто не работает, тот не ест" и послали на ферму — его скотником, её дояркой. Труд не в радость, никчемные заработки — сделали из Федякиных не то чтобы лодырей колхозных, безактивных каких-то. Таким и представлял себе Егор Петра Федякина, пока не поел с ним ушицы у ночного костра, не повечерял долгой и спокойной беседой за жизнь, общество и место каждого в нём. С тех пор зауважал охотника и не упускал случая напроситься на зорьку или на заячий гон. Собака у него была отменная.
Она и появилась первая, напугав неожиданностью Пестрякова — тот и спички уронил, прикуривая.
— Разбой! Разбой! — позвал из темноты Федякин, и тут же они подошли с Ланских, который не пыхтел уже паровозом.
— Пётр Михалыч…
— Да всё знаю, председатель, — отмахнулся охотник. — Вы постойте здесь без суеты — нам с Разбоем оглядеться надо.
— Человек пять-шесть было, — докладывал, время спустя. — Отсюда верхами пошли и коней гуртом погнали — должно в Казахстан. Пешком, боюсь, Кузьмич не догоним.
— Ага, щас мотоциклетку подгоню, — разозлился Пашка участковый. — Вперёд, мужики, по горячим следам.
Увлечённые его энтузиазмом, все присутствующие устремились в чистое поле вслед за Разбоем. Собака металась в азарте погони, то пропадая в ночи, то вдруг появляясь.
— Возьми ты её на повод, — сердился Мотылёв.
— Учи отца ругаться, — ворчал Федякин.
Шли споро, дружно — старики закряхтели, засипели, но не отстали.
У реки следы повернули вправо. Берег густо зарос ивой, тальником, вербой — к воде не подступишься.
— Однако, обшибся я, — признал Федякин. — К городу повернули — в Челябу метят или куда поближе. Говорю, на колбасу, Кузьмич, скакунов-то гонят.
Шли — подгоняла надежда, что близкий рассвет заставит конокрадов забиться в колок от посторонних взглядов. А может, здешние воры-то — загнали лошадок под навес на каком-нибудь хуторе да завалились отдыхать. Тут снег-то им на голову…. Такие мысли прибавляли сил.
Небо посветлело. С реки пополз туман, причудливо изменяя окрестные контуры. Разбой залаял.
— Мать чесная, — самым зорким оказался самый старый.
Из клубящегося тумана, будто гигантские призраки, выплывали силуэты лошадей.
— Мать чесная, — Митрич присел с испугу на корточки.
Следом Пестряков уменьшился в росте. Пашка выхватил пистолет и прикрикнул на Федякина:
— Да убери ты псину — щас положу.
Охотник свистнул условно, собака тут же смолкла и вынырнула из зыбкого тумана, лоснясь сырой шерстью.
— Лошади, Егор Кузьмич, — участковый понизил голос до шёпота.
— Вижу, — так же тихо ответил Агапов. — Где же люди?
Федякин взял пса за лохматую морду:
— Ты что, дурень, лошадей пугаешь? Людей ищи, понял?.. людей…. Ищи!
Разбой, вильнув хвостом, кинулся в туманное месиво. Участковый обернулся на охотника и повертел дулом пистолета у своего виска. Егор Кузьмич пожал плечами.
Ждали. Туман добрался до холмов, замер, задрожал и потёк назад, пригибая травы опадавшей влагою. По верхушкам берёз ударил первый луч невидимого ещё солнца. Разбой появился с другой стороны.
— Всё. Пуста округа, — сказал Федякин громко. — Бросили лошадей и ушли.
Туман пал росою на траву, она заискрилась, засверкала слепящими искрами, приветствуя солнечное нашествие. Собрали коней, осмотрели следы, разобрались в обстановке. Федякин докладывал:
— Сунулись через брод, а кони не пошли — так и бросили гурт, а сами через воду ушли верхами.
Верно определил старый следопыт число воров — из четырнадцати лошадок девять остались на этом берегу.
— Теперь они быстрее побегут, — заметил Митрич.
— Да бежать-то некуда, — ликовал Мотылёв и тыкал пальцем. — Там "железка", там тракт. Всё, приплыли.
Егор бригадиру:
— Иван Савельич, гоните с Митричем косяк домой. Управитесь?
— А то нет, — повеселел Ланских — погоня его шибко вымотала.
Колхозный сторож сел на кочку и разулся — крепкий запах нестиранных портянок заставил даже собаку, отдыхавшую в траве, вздрогнуть и оглянуться на их владельца.
— Ну, что, мужики, — Агапов оглядел поредевшее воинство. — Вперёд, заре навстречу?..
Пестряков молчал, но видок был кисловатый. Пашка был полон энергии, казалось многочасовая погоня только придала ему сил и желания завершить начатое. Федякин погладил Разбоя по мокрой шерсти и покачал головой.
Пошли. У брода, где прибрежные кусты отступили, обнажив песчаные берега, изрытые следами многочисленных стад, разделись, сняли и исподнее. Кабанка была не широка в этом месте, и не глубока, но вода ледяная. Удивляться-то нечему — конец сентября. За переправой выбитая скотом трава обозначила несколько тропинок. Какую выбрать? Сомнений не было у Разбоя. С ним никто и не спорил.
Прошли поле, обошли лес, снова чисто поле.
— Что это?
— Дома.
— Вижу, что не стога.
— Должно быть, Ключи.
— А перед?
— А это тракт. Видишь, вон машина.
— До тракта вон усадьбу видишь?
— Вижу. Просолы так селились — дом, огород, огурцы малосольные — торгуют у дороги тем, что вырастят, в лесу насбирают, да скрадут где.
