Жоржи Амаду - Большая Засада
От гамака шел сильный запах — это был, конечно, запах негра. Он обволакивал ее. Здесь он потел жаркими ночами в объятиях женщин, и пот пропитал ткань своим мужским запахом, вонью самца, его ароматом. Густой опьяняющий запах сводил ее с ума. Это было точно так же как на прошлую ночь Сан-Жуау, когда Дива перебрала наливки из женипапу. Все поплыло, голова отяжелела, почти закружилась.
Дива не смогла уснуть глубоко, освободившись от недавних воспоминаний, но и не бодрствовала, убаюканная раскачивающимся гамаком, отравленная этим запахом, который она почуяла уже в кузнице, когда негр смеялся, возвышаясь над наковальней. Здесь, в гамаке, настойчивый и властный, этот запах проникал ей в ноздри, заполнял поры, обволакивал кожу, заставляя твердеть соски маленьких грудей, он закрадывался ей в бедра и лоно, обжигал девственные губы — ох, Матерь Божья! Она чувствовала его тело рядом, в гамаке, и шкура кайтиту покачивалась, то пряча, то открывая срам. Своими сильными руками он обнимал ее и прижимал к груди.
Наконец сон победил. Дива спала беспокойно. Негр был рядом с ней до самого утра. Вот только он был не черный. Не черный, но и не белый, и не мулат, и не кабоклу, и не кабо-верде[80] — он был сияющим, и язычки пламени полыхали у него между ног. Почти на все время этого долгого и бурного пути Каштор обернулся необычным кайтиту — его можно было бы назвать диким кабаном, если бы Дива знала, что это такое. Он пронес ее через долину, пролетая над холмами и рекой к полной луне. Она оказалась заперта в углу кузницы под градом сверкающих искр, и тогда он оседлал ее. Дива почувствовала, как освобождается, как растекается лавой.
Когда она проснулась от плача племянника и шума уходящих караванов, из ее лона текла кровь. Темная, обильная, она стекала по ее бедрам. Это сделал запах — он проник в нее и сделал ее женщиной.
На грязной ткани гамака осталось красное пятно — как знак того необычного дела, которое совершил здесь неф Каштор Абдуим да Ассунсау по прозвищу Тисау. А сам он, подковав два копыта осла Ласароте, спокойно проспал остаток ночи. В одиночестве, что случалось с ним крайне редко.
4Когда Офересида — Случайная Радость — такую кличку дал Каштор новому щенку, потому что получил его в подарок и потому что сучка сызмальства была самонадеянной и бесстрашной, — подстрекала Гонимого Духа, прыгая вокруг него, кусая за лапы и бодаясь, пес включался в игру, стремглав бросался за ней, катал ее по полу, клал ей лапу на брюхо, так чтобы она и двинуться не могла. И никогда в нем не просыпались иные инстинкты, ему ничего не хотелось, кроме веселой игры и шутовских, дурашливых драк.
Случайная Радость росла и становилась со временем менее игривой. Она часами спала в жаркой кузнице рядом с Гонимым Духом, прижавшись к нему. Но все равно задирала его, заставляя бегать по пустырю, раззадоривая, провоцируя на стычки, которые всегда были не больше чем невинной шалостью. Каштора забавляла эта парочка дворняжек, катающаяся в пыли, рыча и лая, как будто они вот-вот вцепятся друг другу в горло. Потом, усталые, со свисающими языками, они ложились у ног своего друга в ожидании ласки. Гонимый Дух выказывал неудовольствие, только когда Случайная Радость, пользуясь положением щенка и маленькими размерами, прыгала на руки Тисау, чтобы он почесал ее за ухом и по животику. Почувствовав укол ревности, пес вставал на задние лапы и, опираясь на ноги кузнеца, прогонял маленькую нахалку и клал на ее место на коленях у Тисау свою большую уродливую морду.
Но однажды все изменилось. Без всякой на то причины в один прекрасный день Офересида не узнала своего товарища. Казалось, это было вчера, но все же полгода уже минуло с того первого приезда Зилды в Большую Засаду, когда жена капитана вытащила зверька из запряженной ослами повозки и поставила на землю возле домика Бернарды. Уже тогда щенок начал подстрекать Гонимого Духа, а тот принялся от души волтузить этот подарочек. Случайная Радость — так Тисау ее и назвал.
События наконец ускорились, и вдруг Офересида показала зубы, увидев пса, который приближался к ней, чтобы приступить к их обычным ежедневным шалостям. Она разъяренно залаяла и укусила его, когда он настойчиво приглашал ее побегать и покувыркаться во дворе.
На мгновение Гонимый Дух оторопел, не понимая, что происходит. Но и он тут же изменился, перестал быть дурашливым шутником. Отношения между ними претерпели решительные метаморфозы. Она начала ускользать, будто боялась его, избегать, будто выказывая презрение, и отталкивать, когда он приближался. Но если она отбегала, то недалеко, если избегала его, то недолго, если отталкивала, то сама же потом и искала, искоса погладывая и демонстрируя ему зад.
Оставив свои прежние степенные, достойные всяческих похвал привычки, Гонимый Дух уже не лаял на караваны, не прыгал вокруг ослов. Его уже не мучил голод — тот самый голод Гонимого Духа, который никакая еда не могла утолить. Он дошел даже до того, что отпустил Каштора одного на охоту на восходе солнца. Он бродил за сучкой, плененный запахом, который источала ее распухшая, кровоточащая промежность.
Несколько дней Гонимый Дух обхаживал Офересиду, перенося с терпеливым упрямством обман, пренебрежение, отказы и боль от укусов. Он хотел завоевать ее и завоевал. Пожалуй, именно этого сучка и желала. Она понемногу перестала рычать, убегать, скалить зубы, позволила ему приблизить морду и понюхать распухшую вульву, провести по ней жадным языком и слизнуть сочившуюся из нее кровь.
Однажды вечером во дворе перед кузницей на глазах у взбудораженных Нанду и Эду, которые его подзадоривали, в присутствии нефа Тисау, Фадула Абдалы и Короки, занятых пустой болтовней, Гонимый Дух сумел наконец забить свой гвоздь — «У собаки хозяйство что гвоздь», — объяснял Эду, специалист в разведении дворняжек, — в плодородное лоно Офересиды. Когда все закончилось, сучка и кобель так и остались сплетенными. Нанду хотел полить их водой, чтобы разъединить, но Каштор не разрешил: «Пусть природа обо всем позаботится».
5Сравнение напрашивается само собой, и можно сказать, что нечто подобное, а точнее — совершенно то же самое, произошло с кузнецом Каштором Абдуимам да Ассунсау и Дивой, уроженкой Сержипи, по крайней мере в том, что касается их знакомства, и в том, как он обращался с ней в течение многих месяцев, более полугода. Да и удивление его, когда в один прекрасный день он обнаружил, как все изменилось, было точно таким же. Это даже удивлением нельзя назвать — масштаб не тот. Это было настоящее откровение.
Для остальных жителей селения этот день ничем не отличался от любого другого, но не для влюбленного кузнеца. Как и для девушки, более порывистой и дикой, чем сучка Офересида, когда у той течка и кровь сочится из распухшей вагины. Эта и другие необычные вещи, которые припасает для нас жизнь — загадки, тайны и чудеса, — природа должна объяснять и разрешать. Так считал Каштор Абдуим и учил этому торопливого Нанду. Не стоит повторять столь мудрое и благоразумное суждение.
6Однако то, как изменилась Дива, еще раньше заметил Баштиау да Роза — популярный в Большой Засаде плотник. Это был мужчина видный, белый, с голубыми глазами, что считалось редкостью в этих краях. Он пользовался успехом у женщин, и проститутки даже спорили из-за него.
Из всех немногочисленных тогда еще строений, возведенных на Ослиной дороге из кирпича и черепицы, сделанных в гончарной мастерской Меренсии и Зе Луиша, дом Баштиау да Розы, а точнее — Жозе Себаштиау да Розы, был самым видным и удобным, что легко объяснимо: работая на себя, он позаботился о прочности фундамента и совершенстве отделки. Синие стены, розовые окна, деревянные перила, желоб для стока дождевой воды. И даже такая роскошь, как отхожее место во дворе: глубокая яма, а сверху — деревянный ящик для сидения. Как в домах Такараша и Итабуны. Это была первая уборная в Большой Засаде, и примеру плотника сразу последовали Каштор и Фадул. Впрочем, идея вырыть позади лавки колодец посетила сначала Фадула, еще до появления того большого колодца, который по приказу полковника Робуштиану де Араужу сделали для погонщиков и нужд скотного двора.
Для холостяка это был слишком большой дом. По Большой Засаде поползли слухи, будто Баштиау да Роза намерен жениться, стать семейным человеком. Поговаривали о невесте, которую он привезет из Итабуны, откуда сам был родом. Там за ним закрепилась слава неутомимого танцора и волокиты, девушкам на выданье он разбивал сердца. Когда он появился в Большой Засаде, чтобы вместе с Лупишсиниу сладить на скорую руку деревянный дом для Турка Фадула, решившего оставить сумку бродячего торговца, это было всего лишь место ночевки погонщиков. Дело пошло хорошо, место каменщику понравилось. Он частенько работал на ближних фазендах, где его нанимали для строительства сушилен, чанов и корыт, отпустил усы и бороду и при желании мог бы сойти за гринго, достаточно было помалкивать. Проститутки Большой Засады любили его так же, как и Тисау.
