Арчибальд Кронин - Мальчик-менестрель
— Мои поздравления, — отозвался я. — Какая у вас прекрасная машина! Вероятно, очень быстрая.
— Лучшая машина в мире. Быстрая? Я вам сейчас скажу. Завтракаю я обычно в отеле, так как держу машину здесь, затем еду в свою контору в Милане, путь лежит вокруг озера по узкой, извилистой и крайне опасной дороге, дальше через перевал Сен-Готтард, не через туннель, дальше через границу и по отвратительным дорогам в Милан, а потом, когда с делами покончено, второй завтрак — и обратно сюда, как раз к чаю.
Звучало это совершенно фантастично, но я ему поверил.
— Вы, должно быть, первоклассный водитель.
— Лучший из лучших, — снова ослепительно улыбнулся он. — Я вожу эту машину так, как объезжают чистокровного жеребца, работая коленями.
— Вы отправляетесь прямо сейчас?
— Конечно.
— Тогда увидимся за чаем.
— Я вас обязательно найду. Я вам покажу класс, — в очередной раз блеснул он зубами.
Я вернулся в гостиницу, чувствуя, что для одного утра событий многовато, и, выпив наконец кофе, решил рассказать обо всем Десмонду, который уже успел позавтракать и ждал меня в номере на балконе.
— Мне кажется, я уже видел этого парня, — спокойно сказал Десмонд. — Такой большой и сильный. Должно быть, родом с севера Италии. Только такой и сможет удержать Клэр в узде. И какая удача, что ты встретил госпожу Донован. Теперь нам не дадут от ворот поворот. Хотя, насколько я понимаю, она вряд ли меня примет.
Итак, в десять часов мы прошли по деревенской улице, миновали стариков, сидевших под старым дубом, и оказались перед массивными коваными воротами поместья, которые тотчас же распахнулись перед нами, хотя привратник и сказал Десмонду по-итальянски:
— Мадам сегодня не принимает, сударь. Но вы можете пройти на террасу.
Мы медленно пошли к дому между высоких деревьев, над которыми в лучах солнца кружили галдящие грачи. Идущая в гору подъездная дорожка была тщательно разровнена, а зеленый газон вокруг нее аккуратно подстрижен. Слева раскинулся окруженный стеной сад. Сам дом, сложенный из серого камня, отличался простотой и лаконичностью. Квадратный и очень большой, он был окружен крытой террасой — незаменимой защитой от холодных швейцарских зим.
В южной части террасы шли какие-то приготовления, заставившие Десмонда ускорить шаг. На покрытом ковром плиточном полу был установлен детский манеж, рядом с которым на стуле с высокой спинкой чинно восседала няня из швейцарских немцев, облаченная в безупречное льняное форменное платье с часиками на груди и высоким тугим накрахмаленным воротничком, свидетельствующим о высоких моральных качествах обладательницы одеяния. А внутри манежа я увидел маленький живой агукающий комочек в ползунках, который умильно смотрел на Десмонда, стоявшего на коленях подле манежа.
— Она узнала меня, мое солнышко, — прошептал Десмонд, сглатывая катившиеся по щекам слезы. — Как только меня увидела, ее милое личико озарила улыбка.
И все же кто знает? Ведь он вынянчил это крохотное существо, купал и укладывал в колыбельку, и его образ мог вполне сохраниться в закоулках ее памяти. Десмонд пришел к своей малышке не с пустыми руками. Он принес ей в подарок серебряную со слоновой костью погремушку, которую предусмотрительно вручил няне. Та приняла игрушку со сдержанной улыбкой благодарности, внимательно осмотрела ее, тщательно протерла чистой белой тряпочкой и отдала ребенку. Воздух вокруг тотчас же наполнился счастливым детским смехом, сопровождаемым звяканьем погремушки. Я счел за лучшее оставить Десмонда наедине с дочкой; более того, я ни минуты не сомневался, что он наверняка сможет снискать расположение и даже доверие чопорной няньки, которая рано или поздно позволит ему взять на руки его дитя. Десмонд, похоже, уже сумел растопить лед, обратившись к ней на швейцарско-немецком диалекте.
Вернувшись в гостиницу, я попросил портье приготовить мне ланч для пикника и отправился к себе в номер, чтобы переодеться в шорты, джемпер и теннисные туфли. Когда я спустился вниз, на стойке портье меня уже ждал упакованный ланч. Да, «Рейн дю лак» — прекрасная гостиница.
Вернувшись в поместье, я оставил ланч на скамейке в парке под деревом и отправился на пробежку, успев за это время здорово соскучиться по физическим упражнениям.
И я начал разминку: пятьдесят ярдов трусцой, затем следующие пятьдесят ярдов быстрым шагом. Замечательный метод, позволяющий двигаться вперед сколь угодно долго и при этом не уставать. Кружа по парку, я выяснил, что Десмонду тоже в каком-то смысле удалось продвинуться вперед. Сперва ему предложили подушку, чтобы подложить под колени, затем — стул, на котором он устроился с ребенком на руках. Но меня не оставляло смутное ощущение, что за мной кто-то наблюдает из занавешенного окна верхнего этажа.
Я все еще продолжал пробежку, когда колокол прозвонил полдень, созывая стариков из дома престарелых, правда, не на молитву, а всего лишь на обед. Мне тоже пора было подкрепиться, тем более что Десмонда, няни и младенца уже не было на террасе. Вместо душа я наскоро обтерся салфеткой, в которую был завернут ланч, надел джемпер и присел на скамью.
Ланч оказался выше всяких похвал. Ничего лишнего, только великолепный сандвич с ветчиной, кусочек эмментальского сыра между аппетитных бисквитов с маслом и фрукты: яблоко, апельсин и божественно сочная груша. После интенсивной пробежки еда показалась мне особенно вкусной. Затем я аккуратно завернул фруктовую кожуру в салфетку и с удовольствием растянулся на скамье в тени деревьев. Я был готов провести в этом райском уголке хоть все лето. И вообще, Десмонд уже изрядно меня утомил. Последнее время мы постоянно были вместе, а если учесть его озлобленность и неустойчивое душевное состояние, легко понять, что он был сейчас не самым приятным компаньоном. Но я дал бедняге честное слово и, как бы там ни было, был обязан его сдержать.
Должно быть, меня сморил сон, так как когда я проснулся, на часах было уже половина третьего. Неожиданно на аллее, ведущей к обнесенному стеной саду, я заметил совершенно очаровательную процессию: няню, Десмонда, толкавшего перед собой открытую коляску с ребенком, и двух керри-блю-терьеров.
Я несколько минут наблюдал за ними, весьма довольный тем, что все прошло тихо и мирно, без вспышек ярости и откровенной враждебности. Я понял, что моя помощь больше не требуется, и решил вернуться в гостиницу. Я уже пересек парк и вышел на центральную аллею, когда заметил на террасе женщину, сделавшую мне знак подойти поближе. И хотя мне не слишком хотелось снова встречаться с госпожой Донован, я не осмелился пренебречь ее приглашением.
— Я не могла вас отпустить, не извинившись за свое оскорбительное замечание сегодня утром.
— Ради бога, не волнуйтесь, мадам. Профессия сделала меня привычным к нападкам.
Она замялась и наклонилась вперед, словно желая доказать, что намерения у нее самые лучшие:
— Разрешите угостить вас чаем. Здесь, на террасе.
— Благодарю вас, мадам, — вежливо улыбнулся я, не в силах отказаться.
— Не сомневаюсь, вы просто умираете от жажды после такой пробежки. Посидите секундочку, пойду скажу Марии.
Она вернулась буквально через несколько минут в сопровождении дородной итальянки, которая несла хорошо сервированный чайный поднос. Взяв предложенную мне чашку, я задумался над тем, как лучше завязать разговор.
— Мадам, у вас прекрасное поместье. И очень большое.
— Да, когда я еще только приехала сюда, цены были не слишком высоки, и я решила не дробить поместье. Даже прикупила еще ферму и теперь нисколечко не жалею. У меня трудятся итальянцы, причем очень хорошо. Полагаю, вы знаете, что итальянцы едут в Швейцарию в поисках работы и приличной зарплаты.
— Мадам, так вы здесь навсегда обосновались?
— Я люблю Швейцарию. В основном, конечно, за красоту. Но в любом случае это со всех точек зрения замечательная страна. Здесь люди трудятся в поте лица, поезда ходят по расписанию и вообще всюду образцовый порядок, — произнесла она и, помолчав, добавила: — Естественно, раз в год я на три месяца уезжаю домой в Ирландию.
— Я уже не раз подумывал, чтобы переехать в Швейцарию. Причем по вполне тривиальной причине. Из-за налогов.
— Да, они очень добры к нам и к своим жителям тоже, — улыбнулась она. — А вы не хотите осесть в Голливуде?
— Ни за что на свете, мадам. Там не слишком уважают писателей. Смотрят на них с презрением. Как на прислугу.
— И тем не менее вы туда едете, причем уже завтра.
— Я еду по двум причинам. В первую очередь из-за Десмонда. Но хочу попробовать продать и свой последний роман.
— Какая жалость, что Десмонд не может вернуть себе доброе имя как-то иначе, более достойным способом, — помолчав, проронила она. — Как раз сегодня я снова читала о молодом священнике, который всю жизнь провел в самых удаленных и нищих китайских провинциях, посвятив себя не пустым разговорам, а реальным делам — борьбе с болезнями, страданиями и голодом.
