Дэвид Николс - Мы
Отец в принципе не был особо энергичным, но, когда он открыл дверь, мы сразу поняли, что он явно не благоденствует в одиночестве. Зубы желтые, кожа бледная и плохо выбритая – на щеках, от мочек ушей до кончика носа, жесткие, проволочные волоски. И впервые в жизни я понял, что он гораздо ниже меня ростом. Конечно, он улыбнулся своему внуку, поагукал ему и даже обратил внимание на размер ноготков на руке, похвалил волосы и глаза. «Слава богу, Конни, он похож на тебя!» – сказал он и рассмеялся, явно смущенно. Он держал на руках своего внука так, будто хотел определить его вес, затем отдал нам его обратно, и вот опять – знакомые усталость и натянутость.
Однако он никогда и не претендовал на то, чтобы быть специалистом по уходу за детьми. Будучи практикующим врачом, отец видел все, за исключением наиболее серьезных заболеваний, обусловленных некачественным уходом или небрежностью, и, как мне представляется, он настолько пугал больных, что те сразу выздоравливали. Помнится, как-то во время отдыха всей семьей на острове Англси я ободрал голень ржавой железякой и, опустив глаза, обнаружил, что кожа висит лоскутьями, словно вощеная бумага, а из раны струей хлещет кровь, но отец при виде моего увечья только тяжело вздохнул, будто я не поранился, а содрал краску с родительской машины. Тот факт, что это несчастный случай, не имел абсолютно никакого значения. Если бы я не играл, такого бы не случилось. Он выказывал сочувствие с такой же неохотой, с какой прописывал антибиотики.
Но я был на него не в обиде. Отец казался именно таким, каким, по моим понятиям, должны быть настоящие папы: профессиональным, компетентным и уверенным в себе, несколько отстраненным, но серьезно относящимся к своему долгу материально обеспечивать семью. У всех пап имелись любимые кресла, в которых они сидели, точно капитаны космического корабля, отдавая приказы, принимая чашечки чая, покрикивая на всех и при этом не терпя возражений. Папы контролировали телевизор, телефон и пожарную сигнализацию, они определяли время приема пищи, отхода ко сну, а также отпуска. Конни и ее родственники, выросшие в атмосфере анархического социализма, вечно орали и лаялись, если речь заходила о вопросах политики, секса и пищеварения, но мы с отцом за всю жизнь ни разу не поговорили, что называется, по душам, и, положа руку на сердце, мне не очень-то и хотелось. Он научил меня пользоваться логарифмической линейкой и менять велосипедную камеру, но ждать от него отцовских объятий было столь же нелепо, как рассчитывать на то, что он вдруг начнет отбивать чечетку.
Итак, мы провели с отцом долгий, томительный вечер. Меня буквально распирало от гордости за ту новую семью, что мы создали. Посмотри, хотелось мне сказать, посмотри, я нашел эту чудесную женщину или, возможно, именно она нашла меня. Мы вместе пережили такое, пережили ужасные вещи, но вот мы сидим, взявшись за руки, здесь, на твоем диване. Посмотри, как я ухаживаю за своим сыном, как легко и сноровисто меняю подгузники! Не в обиду будь сказано, я, конечно, тебе глубоко благодарен, но я не такой, как ты.
Ох уж это самодовольство и тщеславие новоиспеченного родителя! Посмотри, как мы хороши! Позволь показать тебе, как это делается! Несомненно, мои родители хотели преподать своим родителям такой же урок, и так в глубину веков и обратно; наверняка в один прекрасный день Алби постарается взять реванш и ткнуть меня носом в наши – мои – ошибки. Но, возможно, в том и состоит заблуждение молодежи: считать себя умнее родителей. Хотя если бы это было так, тогда с каждым следующим поколением количество накопленной мудрости увеличивалось бы подобно быстродействию компьютерных чипов и мы бы уже давно жили в утопическом мире полного взаимопонимания отцов и детей.
– Ну, мы, пожалуй, пойдем, – в тот вечер сказал я своему папе, отвергнув его предложение провести ночь в комнате для гостей, заставленной нераспечатанными коробками, с голой лампочкой под потолком.
– Я могу включить батареи, – попробовал соблазнить меня отец.
– Нет, нам довольно далеко ехать назад, – ответил я, хотя мы оба знали, что я лукавлю.
Возможно, все это плод моих фантазий, причем исключительно для очистки совести, однако он вроде бы вздохнул с облегчением и, не успели мы закрыть за собой дверь, снова включил новости. До свидания, папа! Алби, помаши дедушке ручкой! До свидания, скоро увидимся!
Папа умер шесть недель спустя. Конечно, я не верю в загробную жизнь, по крайней мере в ту, что изображают в газетных комиксах, но если он сейчас смотрит со своего облака на поезд на Сиену, то, вполне возможно, произносит свою любимую фразу: Вот видишь? Вот видишь? Тоже мне умник выискался!
131. Винная кислота
Я оказался на дне глубокой ямы.
И дело скорее не в потере пожитков – так или иначе, они были в полной сохранности и я мог всегда получить их назад, – а в потере контроля. Прошло уже достаточно времени после моего последнего разговора с Конни. Я соскучился по ее голосу, но у меня не было стопроцентной уверенности в себе. Однако Сиена должна стать своего рода поворотным моментом, в чем я не сомневался, значит поговорю с женой, когда смогу сообщить ей хорошие новости.
В Эмполи ко мне за столик подсел мальчуган в полосатой безрукавке, возможно, лет трех, не больше, он путешествовал с бабушкой и дедушкой; дородные и жизнерадостные, они с гордой улыбкой смотрели, как малыш выкладывает содержимое пакетика: двенадцать жевательных конфеток ядовитых цветов – четыре красные и восемь синих, – спрыснутых винной кислотой, благодаря которой они пузырятся на языке. Он сосчитал их, потом пересчитал. Затем разложил их по рядам и колонкам: сперва в три ряда и четыре колонки, затем – в два ряда и шесть колонок, выказывая при этом искреннюю радость; почему-то искренняя детская радость имеет обыкновение мгновенно улетучиваться, как только игра получает гордое название «математика». Он облизал палец, размазал по конфетам выступивший сахар и вообще устроил из выбора конфетки, которую собирался съесть в первую очередь, настоящий цирк. Я смотрел на него во все глаза, возможно, даже слишком открыто, если брать в расчет сегодняшний не самый удачный день и возраст мальчугана. Малыш явно чувствовал себя гвоздем программы, и, когда он остановил наконец выбор на красной конфете, а потом сунул ее в рот и скривился, типа какая кислятина, я не выдержал и расхохотался, мы оба расхохотались; бабушка с дедушкой улыбались и кивали.
Он что-то протрещал мне по-итальянски.
– Inglese, – ответил я, – no parlo Italiano[55].
Мальчик в ответ кивнул так, будто все понял, и протянул мне синюю конфетку; его жест показался мне настолько широким и таким до боли знакомым, что я подумал: О боже, это ведь Алби. Малыш точь-в-точь такой, каким когда-то был Алби.
132. Кнопка «запись»
Потому что Алби был прелестным ребенком, пусть немного шкодливым, но вполне добродушным. Конечно, выпадали тяжелые дни, особенно в первые месяцы. Круп! Он где-то подхватил круп, болезнь, одно название которой приводит родителей в ужас, ну а потом были и очередные поводы для паники, например из-за совершенно необъяснимых приступов слез, ведь нервы наши были тогда на пределе из-за хронического недосыпа. Но мы принимали все эти трудности с радостью, а если и теряли самообладание, то крайне редко, хорошо понимая, что нам воздается по заслугам. Я вернулся к работе, с сожалением, но и с благодарностью за небольшую передышку, затем возвращался домой, помогал купать и кормить сына, а тем временем незаметно бежали дни, недели и месяцы.
Должно быть, примерно на это самое время приходятся и его первые воспоминания. В любом случае надеюсь, что так, поскольку невозможно себе представить ребенка, о котором родители пеклись бы сильнее, которого обожали бы больше и который демонстрировал бы столь невероятные успехи. Как жаль, что невозможно контролировать воспоминания ребенка! Должен признаться, мои родители делали все возможное, чтобы организовать пикники в солнечный день или плескание в бассейне, но мне почему-то запомнились музыкальные заставки рекламы, мокрые носки на батарее, бессмысленный телевизионный треп и пререкания насчет зазря пропавшей еды. Что же до моего сына, то временами я мысленно просил его «запомни это» – Алби, падающий в высокую траву летнего луга, наша дружная троица, нежащаяся в кровати в зимнее воскресенье или танцующая на кухне под дурацкую мелодию, – и вообще, мне было ужасно жаль, что невозможно нажать на кнопку «Запись», поскольку нам втроем было действительно хорошо вместе и у нас наконец была настоящая семья.
133. Научное обоснование слепой любви
