Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть II. Превращение
Пора было идти (если только не оставаться здесь ночевать – такой вариант тоже рассматривался). Нервно хихикая, они по очереди протиснулись через несколько тяжелых дверей и в испуге остановились на освещенных заходящим солнцем ступенях.
Никого.
Может, они ждут за углом? Фурман с Пашкой осторожно сходили посмотреть – нет, пусто.
Кажется, казнь откладывалась. Это было здорово. Почти счастье… Но когда теперь – завтра, послезавтра? Слушай, а может, они вообще про тебя забыли?..
Дружно решив, что надо жить сегодняшним днем, они похлопали друг друга по плечам, крепко пожали руки и разошлись (на прощанье Фурман предложил проводить парня до дому, но тот сказал, что это уже лишнее, и он пошел с Пашкой).
Весь остаток дня Фурман не мог избавиться от одолевших его мрачных мыслей.
«…Господи, как же мне жить-то в этом мире? – думал он. – Я ведь так долго не выдержу…»
«Подумаешь, какая цаца, – отвечал внутри него какой-то соседний холодный голос. – Не выдержит он. Одним дураком будет меньше, только и всего…»
После ужина Фурман безжалостно вырвал из тетрадки по истории несколько листочков, закрыл дверь в свою комнату и стал писать обращение к людям планеты Земля. Он призывал их остановиться, пока еще не поздно, одуматься и прекратить ежедневно творимое ими насилие и унижения – от ковровых бомбардировок во Вьетнаме и новых испытаний ядерного оружия до «обычного» уличного хулиганства и издевательств над беззащитными детьми, беспомощными стариками и безответными животными…
Излив душу, он перечитал написанное и удивился: «Да, дружочек, видно, твои дела совсем плохи – похоже, ты уже окончательно сошел с ума». Сначала собственная реакция его рассмешила, но потом он вздохнул и, озабоченно покачав головой, пошел готовиться ко сну.
Когда Фурман еще только собирался идти в математический класс, Боря сказал ему: «О-о, дорогуша, тебе следует знать, что Мерзон – очень непростой человек! Но если тебе сильно повезет и ты сможешь познакомиться с ним поближе…»
Фурман так и не добился от Бори объяснения, что же тогда будет. Но вместе со всем классом он с волнением ожидал того момента, когда легендарный Мерзон наконец займется ими всерьез. У них ведь никогда раньше не было классного руководителя – мужчины. А Евгения Наумовича уважала вся школа, но теперь он как бы принадлежал только им. А они – ему…
Все первое полугодие Евгений Наумович был очень занят: кроме преподавания в школе, он вел то ли районные, то ли городские методические курсы для учителей, писал научные статьи, занимался еще какими-то делами… Осенью, пока было тепло, он сходил с классом в однодневный поход, но никакого «контакта» при этом не произошло. Мерзон посматривал на их детскую беготню с какой-то печально отстраненной иронией, и даже попытки двух «умников» – Бычи и Смирнова – завязать рядом с ним громкую «интеллектуальную беседу» на нравственно-исторические и общенаучные темы не нарушили его погруженности в себя. Сам он обсуждал с классом только практические и организационные вопросы. В конце концов все уже привыкли так жить, и кто-то из троечников самокритично предположил, что Евгению Наумовичу с ними просто неинтересно. Но если и так, то что с этим можно было поделать?
На весенние каникулы Мерзон повез их в Одессу. Фурман поехал в своей вызывающе «чекистской» униформе. Ночевали в какой-то школе, в спортзале. Памятник Дюку Ришелье, здание оперы, лестница из «Броненосца “Потемкин”», порт, грязная морская вода… В свободное время начитанный Быча потащил их в знаменитое кафе «Гамбринус», описанное Куприным. После долгих блужданий по чужому городу (местные жители в ответ на их вопросы о «Гамбринусе» лишь задумчиво пожимали плечами) они нашли его – «Гамбринус» оказался обыкновенной полуподвальной пивнушкой, причем их не только не пустили внутрь, но и чуть не побили, так что им пришлось быстренько ретироваться с этого исторического места… Мерзон же в течение всей поездки был сдержанно ироничен и закрыт, как всегда.
Ему, конечно, нравилось, когда на уроках кто-то проявлял сообразительность или даже просто показывал хорошее знание предмета. В качестве особой награды Евгений Наумович тут же давал таким ученикам задачи повышенной сложности, с которыми они чаще всего уже не могли справиться. Но почетным считался уже сам этот жест доверия со стороны Мерзона. Пару раз подобной почести удостаивался и Фурман – в начале года, когда у него еще были надежды…
А теперь он был весь обвешан злыми двойками и замечаниями за разговоры на уроках; все учителя от него устали, и он от всех устал. Надо было бы только дотянуть до лета, осталось уже немного… Хотя что лето? Разве что Боря приедет со своей Камчатки на каникулы и, может, посоветует ему что-нибудь умное… Про то, как надо жить…
Была уже пятница. Шестой урок, матанализ. Большую часть занятия Мерзон посвятил объяснению новой темы. К концу дня он, как обычно, был уже весь обсыпан мелом и постоянно совершал нервные вращательные движения шеей и плечом, словно ему мешал пиджак. В голове у Фурмана была пробка. Он слушал (записывать Евгений Наумович пока не велел), честно пытался понять, заходя, как учили, то с одной стороны, то с другой, но и там и здесь в конце концов натыкался на нее – казалось, она забита ровнехонько в центре «хода сообщения» между головой Фурмана и этой новой темой.
Закончив объяснение, Мерзон слегка отряхнулся и попросил поднять руки тем, кто ничего не понял. К постыдной радости Фурмана, таких оказалось почти полкласса. Евгений Наумович задумчиво потер лоб рукой, оставив там очередной меловой след. «Ну что же делать, раз так? Будем работать. Ничего другого нам с вами не остается… Итак, еще раз с самого начала. После каждого сделанного шага я буду спрашивать, всем ли это понятно». Дело пошло веселей. Но потом то ли Мерзон заторопился и проскочил какое-то важное звено, то ли Фурман на несколько секунд отвлекся, – в общем, все опять стало непонятно.
Заметив, что еще несколько человек переглядываются с неловкими улыбками, Фурман отважно поднял руку. Мерзон остановился не сразу: «Что такое?» – «Евгений Наумыч, извините, но я опять не понял в одном месте…» – «Опять не поняли? (Он обращался ко всем на «вы».) Странно. Вроде всем остальным понятно… Нет? Еще кто-то не понял? Времени уже в обрез… Ну, хорошо. Говорите, Фурман, что же вы не поняли. Только, пожалуйста, не тяните…»
Фурман стоя начал показывать то место на исписанной доске, где, как он думал, он потерял нить рассуждений. Нахмурившись, Мерзон попросил его выйти к доске и повторить сказанное; Фурман стал объяснять, и, вопрос за вопросом, вдруг выяснилось, что не понимает он что-то совсем другое. Вот тебе и раз, надо же было ему вылезти… Мерзон, поглядывая на часы, уже не скрывал раздражения: «Как же вы можете этого не понимать? Весь класс понимает, а вы – нет. Это же элементарные вещи! Примитив! Программа седьмого класса, если не ошибаюсь. Вы просто попусту отнимаете у нас драгоценное время. Вместо того чтобы заниматься со всеми действительно сложными и важными вещами, я должен объяснять вам лично какие-то азы, которые вы по лени не удосужились изучить самостоятельно! Нет, вы действительно этого не понимаете или только притворяетесь?! Я просто не могу поверить… Ну так что же?» Фурман, мечтая поскорее провалиться сквозь землю, неопределенно качнул головой: не знаю, мол, вам виднее… «До звонка у нас остается чуть больше двух минут. К сожалению, ничего полезного мы уже не успеваем сделать за это время… Вы хотя бы отдаете себе отчет в том, что вы сорвали нам занятие?.. Я не понял вашего ответа. – Он что-то бормочет себе под нос, невозможно разобрать. – Что ж, похоже, нам ничего другого не остается, как посвятить оставшееся время Фурману, раз уж мы начали с ним этот разговор. Пожалуйста, объясните нам, только ясно и отчетливо, что же вам здесь непонятно. Не можете?.. Тогда хотя бы расскажите нам, Фурман, как вы умудрились дойти до жизни такой? Если честно, вы меня сегодня сильно удивили. Вы ведь вроде не кажетесь совсем уж дураком? У вас, по-моему, и брат здесь учился, Борис? Я помню! Ну, как раз с ним-то, если мне не изменяет память, все было в полном порядке… А вот у вас, знаете ли, возникли проблемы! И крайне серьезные! Я так понимаю, что вы больше ничего не хотите нам сообщить? Ладно. Тогда я вам скажу. Только должен вас предупредить, что я человек прямой, говорю то, что думаю, и иногда бываю чересчур резким – а некоторые весьма уважаемые люди даже считают, что и бестактным… Не знаю, так это или нет, но с этим, увы, уже ничего не поделаешь, я слишком стар, чтобы переучиваться. Поэтому придется вам с этим считаться, и заранее приношу вам извинения за мои возможные плохие манеры… Вы, Фурман, конечно, далеко не дурак. Я имею в виду ваше интеллектуальное развитие. Собственно, только поэтому я и трачу на вас свое время. Однако так вести себя, не понимая при этом самых элементарных вещей, на мой взгляд, может либо полный дурак, либо… – Прозвенел звонок. – Вот такая загадка получилась. Урок окончен. Принесите-ка мне свой дневник, Фурман, я хочу поставить вам двойку за то, что вы сорвали мне занятие. А на досуге советую вам как следует подумать над моими словами».
