Борис Екимов - Родительская суббота (рассказы разных лет)
– Ну, може…
В поселок, в наш старый дом я приезжаю лишь в теплую пору, летом. А время, словно под гору, быстро катит.
Вроде вчера еще Вовка Грибанов по улице с внучкой шел, весело сообщая:
– В магазин! Ей – шоколадку, а мне – пивка. Для рывка!
Генка Миней, принаряженный, с пробором в светлых густых волосах, шепотом сообщает:
– У женщины день рождения. На подарок… С получки отдам…
И вот уже – ни внучки, ни жены, ни женщины с днем рождения.
– Петрович, ты понимаешь… Ну хоть на пиво дай. – Это Вовка.
Сосед его Генка объясняет детально:
– Петрович, работаю у Комиссарова. Ты знаешь его. В субботу обещал заплатить.
Генку соседи хвалят: «Рукастый…» – и призывают порой для работ домашних, дворовых: яму выкопать, навоз ли, глину на тачке перевезти, подправить, прибить и прочее. Но расплачиваются известно как. Хорошо, если покормят, а то – «на поллитру», и все.
– Петрович, я нынче у Чебаковых, ты их знаешь, завалинку кладу…
– Петрович, завтра иду огород копать, просили…
– Я, Петрович, работаю. Это Вовка – лодырь. Ему лишь в кухне лежать.
Вовка – не лодырь. Он сроду был словно малое щеня. Но прежде хоть петушился, шумел: «В бога мать!..» А теперь и вовсе: щуплый, недужный. В светлых глазенках болезнь ли, боль: «Понимаешь, Петрович…»
Понимаю… С чего ему здороветь? Хорошо, если тетка Шура, мать его, которая рядом живет, наварит щей да покормит. Но это – в праздник. А всякий день – вонючее пойло, корка хлеба да старая, еще бабкина, хибара, в которой бобылем обретался.
В летнюю пору, изредка, он приходил к моей матери побалакать.
На ее увещевания Вовка вздыхал, соглашался. Но жизнь свое правила.
– Петрович, дай на хлеб.
«На хлеб» я никогда не отказывал: свои люди.
Мать умерла осенью, по теплу. Хоронили, потом поминали, потом день девятый да сороковой. На всех поминках они были вместе: Вовка и Генка Миней – наши соседи. Слава богу, ели и пили, да еще дали им с собой выпивку да закуску, потому что день долгий и все равно им «не хватит».
А Вовка той же зимою слег и весною умер. Он пролежал всю зиму в доме своей матери. Лечить его никто не собирался. «Там нужны деньги да этот самый полис. А его нету, – объясняла тетка Шура, мать его. – И денег – лишь моя пенсия. Врачиха приехала и глядеть не стала. Говорит, воняет».
К весне он умер. «Заплохел, заплохел, и все», – сообщила мать его.
А Генка Миней, с которым они вместе росли, рядом жили и вместе пили, господи прости, тот и вовсе: взял и вены себе на руках перерезал. Говорят, что вся хата была в крови. Видно, не сразу умер. Большой мужик, крови в нем много.
Вот и все. Нынче еще одна весна в нашем краю. Старый дом наш ветшает. Особенно это заметно ранней весной, когда вокруг голо и пусто. Но потом, когда все зазеленеет, он вроде укроется от глаз людских, в молодой листве и ветвях, словно отступая и прячась. С улицы его почти не видать. И вокруг селится народ приезжий. Ни я их не знаю, ни они меня. Друг дружке не докучаем.
Рано утром меня теперь никто не тревожит. В окошко не постучит, не позовет: «Выйди, Петрович… дело есть…» – «Знаю я ваши дела…» – «Ну, Петрович, ты понимаешь…»
Понимаю. Какие понять. Сироты, птицы Божьи…
Мимоходом
Иду переулком. Так спокойней и памятнее. Когда-то здесь жили Пономаревы, Кулюкины, Горкушенковы, Быковы, Шамины, Чебаковы, Афонины, Басовы… Переулок был людный, детвора кишела. Теперь – тишина. У своего двора – Геннадий Ефремов. Геннадий Иванович. Человек нашенский. Всю жизнь провел в этом переулке.
Мы – сверстники, но глядится он моложавей: телом крепок, невеликое, но пузцо завел; лицом гладок, всегда чисто выбрит, сияет, словно чищеный самовар, отдавая медью. Это – загар рабочий, от жаркого огня. Сварщиком он долго работал. У нас в поселке, после школы, много ребят в свое техническое училище шли. Там готовили плотников, электро– и газосварщиков да токарей по металлу. Но почему-то все стремились сварщиками стать. Считали, вроде «железная» профессия, мужская.
В нашем краю оказались сплошные сварщики: Толя Варлаха, Витя Блоха, целых четверо Басят – Андрей, Павел, Сашка, Володя. Басовы они по фамилии, но их – муравейник: три ли, четыре двора рядом, кишмя кишат – словом, Басята. А еще – Леша Попов, Жора Габитов, сосед Володя… Всех не перечтешь. Техучилише, потом наш судоремонтно-судостроительный завод. Сам работал, помню «сварных»: тяжелые, брезентовые робы, темные очки, защитные маски, слепящая электросварка, газовые горелки, кислородные резаки. Потому и лица у них – красноватые, медью отливают.
Вот и Геннадий Иванович – из «сварных». Давно уж на пенсии. Но вовсе не старец. К вечеру иногда «выпитый», но никогда не пьяный.
Короткий разговор.
– Щучку я ныне поджарил, – сообщает он доверительно. – Я сам жарю, с лучком. Я люблю так. Поджарил, съел…
– Рюмочку – под щучку… – догадываюсь я.
– Три рюмочки, – уточняет Геннадий. – Щучка такая сладкая, всю съел.
Теперь он красит забор. Рядом – банки с краской да кисти. Красит, но не больно торопится. Куда спешить?.. Сообщает обстановку:
– На огурцах у меня уже опупята. Внучка привезут на неделе, будет грызть. Помидоры цветут, и картошка цветет. Я люблю, чтобы у меня порядок… Ныне – крашу.
У него и вправду – не только яблони, вишни, помидоры, картошка, тюльпаны, сирень, георгины, петуньи, но каждую весну расцветает понемногу все подворье: дом, летняя кухня, забор, иные строенья.
Осень, зима, дожди, ветры… Пузырится, лупится, облезает ненадежная нынче краска на ставнях, воротах, калитке. Апрель, май – теплое время, в эту пору Геннадий начинает все красить, подновляя старинное жилье, где родился, вырос и теперь уже остарел вместе с этим жильем, но еще крепок: большое тело, немалый рост, пузцо конечно, но еще могутной мужик. Не ленится, работает. Грядки вскопал, жена высадила рассаду, семена посеяла: огурцы, помидоры, перец. Геннадий железные дуги поставил, пленку натянул – получились теплички, от холодных ночей да утренников. Картошку посадил. И тогда уж за дом и двор принимается: железной щеткой обдирает старую краску, а потом все сызнова красит.
Сначала забор – густым синим цветом, таким же – наличники окон и ставни, но с белым обводом, для красоты. Летняя душевая, бак для воды – яркой охрой. А рядом – земная зелень ухоженного сада и огорода. Всё вместе – получается праздник для глаза и для души. Хозяевам и тем, кто мимо идет. Мне, например. Даже идти мимо такого двора – удовольствие.
На почту ли, в магазин, по иным делам хожу я не улицей, а этим переулком. Здесь дорога покойней. Без машин. И конечно ефремовского двора не минуешь.
Месяц май. Хозяин, не торопясь, красит забор. Здороваемся. Недолго стоим, беседуем.
– Крашу. А чего зря сидеть? Я люблю, чтобы у меня – порядок.
Это правда. Он всегда гладко выбрит, аж светится, подстрижен, в одежде опрятен. Если выпьет, то в меру. В разговоре спокоен: не шумит, как иные, руками не машет.
Везде у него порядок: во дворе, в огороде, в доме, на кладбище. Там – родители. А еще – сын у него погиб, на машине разбился. Милиционер, гаишник. Двадцать три или двадцать четыре годка. Женился, только-только ребенка завел – и погиб. Это – горькое горе. Но – тихое. Могилки на кладбище всегда прибраны; ограда покрашена, все долгое лето – цветы. В свою пору: тюльпаны, душистая сирень, розы, циннии, бархотки, а потом, уже до самого снега, белые, желтые, синие хризантемы. Такие же, как во дворе. Вижу их, когда иду нашим тихим переулком мимо подворья Ефремовых.
Синие ставни окошек с белым обводом, синий забор, яркой желтизны душевая и бак для воды. Если даже не вижу самого хозяина, то знаю, он где-то здесь: поливает картошку, подвязывает на шпалеры огуречные плети, а может, занимается погребом, заранее готовит его к зиме, по-хозяйски.
Легкий ветер доносит сначала струей, а потом волной накрывает дразнящим духом жареного лука и рыбы.
Вот он – хозяин! Ликом сияет, словно подсолнух, зовет:
– Красноперочку жарю, по-нашенски, с лучком… В розовой корочке! Заходи… И рюмочка есть.
Вот и пройди мимоходом.
Музыка старого дома
Майское утро. Солнечно. Ясно. Сочная зелень деревьев, травы. Озерняются абрикосы. На вишне, на смородине – дробь зеленых ягод. За двором могуче вздымается к небу белое, пахучее облако цветущей акации. Малая птаха славочка допевает тихую утреннюю песнь.
Дремотно воркование горлицы. Высокое голубое небо с редким пухом облаков. По земле – зеленые метелки вейника, склонились, отягченные утренней росой; белые головки одуванчиков чуть подсохнут и полетят; золотые лучистые цветы козелика не жмурясь глядят на яркое солнце.
Звяканье ведра. Тихий говор. Это сосед возится в огороде, грядки поливает. Рядом с ним внук в нарядной яркой рубашке. Тоже – цветок живой, человечий.
Мягкий солнечный свет. Гудение пчел. Нежный переклик золотистых щуров в далеком небе. Негромкие людские голоса, тихие шаги. Летнее утро на земле, возле старого дома. Тихая музыка жизни.
![Борис Екимов - "Говори, мама, говори..."[рассказы]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
