Грэм Грин - Комедианты
— Он меня ждет.
Негр пошел в караулку, и я увидел, что он говорит по телефону (я уже забыл, что телефон может работать). Потом он отпер ворота и дал мне значок, сказав, что я не должен его снимать, пока нахожусь на территории рудников. Я могу доехать до следующего заграждения. И я проехал немалое расстояние вдоль тихого синего Карибского моря, мимо небольшой посадочной площадки с ветроуказателем, повернутым в сторону Гаити, и мимо пристани, где не было лодок. Все вокруг было припорошено красной бокситной пылью. Наконец я добрался до следующих ворот, перекрывавших дорогу, и до следующего негра в металлической каске. Он взглянул на мой значок, снова спросил мою фамилию и зачем я приехал и опять позвонил по телефону. Потом он велел мне подождать. За мной приедут. Я ждал десять минут.
— А у вас что, Пентагон? Или Центральное разведывательное управление? — спросил я стражника.
Он не ответил. Наверно, ему запретили разговаривать. Я был рад, что у него хоть нет револьвера. Потом подъехал мотоцикл с белым мотоциклистом в металлической каске. Он почти не говорил по-английски — а я по-испански — и знаком предложил мне следовать за его мотоциклом. Мы проехали еще несколько километров красной земли и синего моря, прежде чем добрались до первых административных зданий — прямоугольников из бетона и стекла, где не видно было ни души. Дальше показалась роскошная стоянка передвижных фургончиков, где дети в костюмчиках космонавтов играли с космическими ракетами. Из окон выглядывали женщины, хлопотавшие у кухонных плит, и пахло стряпней. Наконец мы остановились перед большим стеклянным зданием. Лестница, широкая, как в парламенте, вела на террасу с шезлонгами. Наверху стоял большой толстый человек с невыразительным лицом, гладким, как мрамор. Его можно было принять за мэра, готового вручить ключи от города.
— Мистер Браун?
— Мистер Шюйлер Уилсон?
Он угрюмо на меня поглядел. Может, я неправильно произнес его имя? А может, ему не понравилась моя спортивная машина?
— Выпейте стаканчик кока-колы, — неприветливо предложил он и жестом указал на один из шезлонгов.
— А виски у вас не найдется?
— Посмотрим, — сказал он без особого удовольствия и удалился в большое стеклянное здание, оставив меня одного.
Я почувствовал, что мной остались недовольны. По-видимому, виски полагалось только приезжим директорам и руководящим политическим деятелям. Я же был только потенциальным управляющим рестораном, нанимавшимся на работу. Однако он принес мне виски, держа в другой руке как наглядный упрек стакан кока-колы.
— Вам писал обо мне мистер Смит, — сказал я.
Я едва удержался, чтобы не добавить: кандидат в президенты.
— Да. Откуда вы друг друга знаете?
— Он жил у меня в гостинице в Порт-о-Пренсе.
— Верно. — По-видимому, мистер Шюйлер Уилсон сопоставлял факты, чтобы выяснить, не соврал ли один из нас. — Вы не вегетарианец?
— Нет.
— А то наши парни предпочитают бифштекс с жареной картошкой.
Я отпил немного виски — оно было так сильно разбавлено содовой, что почти не чувствовалось. Мистер Шюйлер Уилсон не спускал с меня глаз, словно ему было жаль каждой капли. Я все больше и больше чувствовал, что работы мне здесь не видать.
— Есть у вас опыт в ресторанном деле?
— Ну, еще месяц назад мне принадлежала гостиница в Гаити. А прежде я работал в «Трокадеро» в Лондоне и, — добавил я старую ложь, — в Париже, у Фуке.
— У вас есть рекомендации?
— Не могу же я написать самому себе рекомендацию! Я уже много лет сам себе хозяин.
— Ваш мистер Смит немножко псих, а?
— Мне он нравится.
— Его жена вам рассказывала, что он даже выставлял свою кандидатуру в президенты? От вегетарианцев.
Мистер Шюйлер Уилсон захохотал. Это был злой, невеселый смех, похожий на урчание притаившегося зверя.
— По-моему, это была просто пропаганда своих взглядов.
— Я против всякой пропаганды. Нам тут подсовывали листовки под проволоку. Пытались подобраться к нашим людям. Но мы им хорошо платим. Хорошо кормим. Что вас заставило уехать из Гаити?
— Неприятности с властями. Я помог одному англичанину бежать из Порт-о-Пренса. Он спасался от тонтон-макутов.
— Это еще что такое?
Мы находились меньше чем в трехстах километрах от Порт-о-Пренса; странно, что он задал такой вопрос, но, должно быть, в газетах, которые он читает, давно ничего не писали о тонтон-макутах.
— Тайная полиция, — пояснил я.
— Вы-то сами как сюда попали?
— Его друзья помогли мне перебраться через границу.
За этой краткой справкой скрывались две недели изнурительной усталости и неудач.
— Какие там еще друзья?
— Повстанцы.
— Вы хотите сказать, коммунисты?
Он допрашивал меня с таким пристрастием, словно я нанимался агентом в Центральное разведывательное управление, а не директором ресторана на рудники. Я слегка вспылил:
— Не все повстанцы коммунисты, пока их ими не сделают.
Мой гнев позабавил мистера Шюйлера Уилсона. Впервые он улыбнулся; это была самодовольная улыбка, словно он путем ловких расспросов разоблачил нечто такое, что я хотел утаить.
— Вы большой специалист, — сказал он.
— Специалист?
— Ну да, имели собственную гостиницу, работали в этом, как его — парижском ресторане. Думаю, вам у нас не понравится. Нам нужна простая американская кухня, без всяких фокусов. — Мистер Шюйлер Уилсон встал, давая понять, что беседа окончена. Он с нетерпением смотрел, как я допиваю виски, а потом, не подавая руки, сказал: — Рад был познакомиться, значок сдайте у ворот.
Я проехал мимо частного аэродрома и частной гавани. Сдал свой значок; это напомнило мне о том, как сдаешь разрешение на въезд иммиграционным властям в Айдлуайлде [аэропорт в Нью-Йорке].
Я поехал в гостиницу «Эмбассадор» на окраине Санто-Доминго, где остановился мистер Смит. Здешняя обстановка как-то не гармонировала с ним, или так мне по крайней мере казалось. Я привык видеть его сутулую фигуру, кроткое скромное лицо и беспорядочную копну седых волос среди окружавшей его нищеты. А в этом огромном сверкающем зале сидели мужчины, вооруженные вместо револьвера кошельком, а если они и носили темные очки, то лишь для того, чтобы предохранить глаза от яркого света. Трещали игорные машины, и из казино доносились возгласы крупье. Здесь у всех были деньги. Нищету убрали подальше: вниз, в город. Какая-то девушка в бикини шла из бассейна, накинув яркий купальный халат. Она спросила у портье, не приехал ли мистер Хохструдель-младший. «Мистер Уилбур К.Хохструдель», — пояснила она. Портье ответил: «Пока нет, но мистеру Хохструделю заказан номер».
Я попросил передать мистеру Смиту, что я внизу, и сел. Мужчины за средним столом пили ромовый пунш, и я вспомнил Жозефа. Он готовил ромовый пунш лучше, чем подавали здесь, и я почувствовал, как скучаю по Жозефу.
У Филипо я провел только сутки. Он был со мной сдержанно вежлив, но это был совсем не тот человек, которого я знал раньше. Когда-то я был ему нужен, чтобы слушать его стихи, написанные под Бодлера, но я был слишком стар, чтобы воевать. Теперь ему нужен был Джонс, и он искал только общества Джонса. С ним скрывалось девять человек, а если послушать его разговоры с Джонсом, можно было подумать, что он командует по крайней мере батальоном. Джонс слушал с умным видом и помалкивал, но в ту ночь я проснулся и услышал, как он говорит:
— Вам надо о себе заявить, а для этого занять позиции не слишком далеко от границы, чтобы туда могли приехать журналисты. Тогда вы добьетесь признания...
Неужели, сидя в этой дыре среди скал (а им приходится, как мне сказали, каждый день отыскивать новую дыру), они уже подумывали о временном правительстве? У них было три автомата старого образца, захваченные в полицейском участке, — вероятно, эти автоматы впервые были пущены в дело еще при Аль-Капоне, несколько винтовок времен первой мировой войны, дробовик, два револьвера, а у одного из партизан было только мачете... Джонс добавил, как старый вояка:
— Такая война требует прежде всего хитрости, не меньше, чем от жулья. Был у нас верный способ надувать япошек...
Он так и не стал владельцем гольф-клуба, но, по-моему, он был счастлив. Люди смотрели ему в рот; они не понимали ни слова из того, что он говорил, но у всех было такое ощущение, что в лагере появился вождь.
На следующий день меня отправили, дав в проводники Жозефа, к доминиканской границе. К этому времени мою машину и трупы убитых, наверно, уже обнаружили, и мне было опасно оставаться в Гаити. От Жозефа с его искалеченной ногой в горах было мало толку, а провожая меня, он мог выполнить и другое поручение. Филипо предложил мне перебраться через Международное шоссе, которое разделяет обе республики на участке длиною в пятьдесят километров к северу от Баники. Правда, по обе стороны шоссе через каждые несколько километров были расставлены гаитянские и доминиканские сторожевые посты, однако поговаривали — и Филипо хотел в этом убедиться, — будто солдаты на гаитянской стороне по ночам бросают посты, опасаясь нападения партизан. Из пограничной полосы выселили всех крестьян, но ходили слухи, что в горах еще действует та группа из тридцати человек, с которой Филипо хотел установить связь. Если Жозеф вернется, он принесет важные сведения, а если нет, эта потеря будет менее ощутимой, чем любая другая. Вероятно, они также считали, что благодаря его хромоте за ним может поспеть даже человек моих лет.
