Роман Сенчин - Информация
– Где ты был?! – рыдая, она ударила меня в грудь. – Где?!
– С ребятами сидел…
– Ты специально прятался! Хочешь меня бросить? Бросай!.. Напоил, завез в этот гадюшник – и бросать?!
– Да успокойся. Пойдем ко всем.
– Я хочу домой. Мне нужно лечь. Отвези меня!
Пришлось спешно прощаться с Иваном, Свечиным, кивать остальным.
Кое-как оделись, вышли на улицу. Полина валилась в стороны, ноги на высоких каблуках подламывались. Но это ладно. Плохо, что она без точек и запятых обвиняла меня в том, что оставил ее, позволил уродам хватать… Я думал, в тепле пойманной машины ее укачает, но там она, наоборот, оживилась еще больше. Это алкогольное оживление, граничащее с истерикой, – самое мерзкое.
– А где Максим? – вспомнила. – Где мой друг Максимка?!
– Он уехал раньше, – тихо, мягко, стесняясь водилу, ответил я.
– Почему уехал? Зачем ты его отпустил?! Он бы поговорил со мной… Почему ты молчишь?
– В таком состоянии с тобой никто не будет разговаривать.
– Да-а?! В каком это состоянии? Ну-ка объясни мне, дорогой!
И так всю дорогу до дома, а потом часа два в квартире… Даже во время самых яростных скандалов я не слышал от своей жены Натальи такого потока слов, как от этой девицы, в общем-то, никем мне не являющейся. Оскорблений откровенных, впрочем, было немного, но тем не менее. «Мне нужна любовь! Понимаешь ты или нет?! Любовь и тепло! Я женщина-ребенок, обо мне нужно заботиться!» И так далее, и тому подобное… В какой-то момент я чуть было не засунул ей в рот полотенце. Еле сдержался, изо всех сил старался отключить слух. Сидел на диване, таращился в телевизор, а Полина в задравшемся платье, в колготках, собравшихся гармошкой, прыгала рядом и говорила, говорила.
Во время ее монолога я впервые услышал имя Антон.
И после этого, и после следующих подобных приступов агрессивного помрачения я довольно легко ее прощал. Тем более она всячески показывала, что виновата, ласкалась, называла себя дурой. Но, конечно, развитию во мне любви к ней эти сцены не способствовали… Да и что может способствовать развитию любви?
Вот встречаешь красивую, милую, идеальную просто девушку. Влюбляешься, готов ради нее на все. Она отвечает взаимностью. И вот вы соединяетесь. Даже если у вас просторная квартира, есть место уединиться и вы живете душа в душу, то все равно через два-три-четыре года и у одной половины, и у другой накопится изрядное раздражение друг другом, пресыщение, усталость, и вы начнете собачиться, грузиться, искать возможность поменьше друг друга видеть. И в итоге, если у вас нет потомства, наверняка разбежитесь, а если дети есть, то ради них будете мучиться до конца. Да многих и потомство не останавливает от разбега. И никакие цепи, вроде венчания, тоже препятствием не являются.
Но и в ненависти друг к другу бывшие влюбленные зачастую находят удовольствие. Так бывает сладко поругаться вечером после трудного рабочего дня. Например, мы с Натальей этим частенько занимались, а потом яростно трахались.
Впрочем, человечеству это отлично известно. Только сейчас вспомнил, что о подобном течении супружеской жизни отлично написал Толстой в «Крейцеровой сонате». Ссора, секс, мир, ссора, секс, мир, ссора… Убийство, это, конечно, нечто из ряда вон выходящее, хотя, если посмотреть криминальную хронику, из ряда вон выходящее вполне может показаться нормой.
Тысячи и десятки тысяч некогда безумно любивших и любимых режут, душат, травят, топят, выбрасывают из окон некогда любимых и любивших…
Несколько раз во время Полининых приступов мне приходила мысль, что я вполне могу ее убить. Вот возьму и хряпну молотком по черепу, и наступит долгожданная, животворящая тишина… Мысль была несерьезная, почти игрушечная, и я не пугался ее. А вот то, что Полина схватит нож и бросится на меня, казалось иногда вполне реальным.
Но, как я написал выше, несмотря на эти наши стычки (я-то в основном молчал, иногда огрызаясь или же пытаясь ее успокоить), мы продолжали встречаться, выпивать, совокупляться. Наверняка, если бы Полина переехала ко мне, расстались бы скорее – месяцок беспрерывного общения в таком духе стопроцентно довел бы меня до того, что я отвез бы Полину родителям и настоятельно посоветовал сдать ее в психбольницу. Но мы жили все-таки порознь, и за два-три дня я успевал по ней соскучиться – Полина все же была очень сексуальна, притягательна; от французов в ней осталась не только фамилия…
В общем, таким образом – встреча, выпивка, секс, Полинин припадок (а иногда, кстати, и его отсутствие), мир, расставание на два-три дня – мы пережили зиму, добрались до весны.
Я был измучен алкоголем, рваным распорядком жизни, перепадами настроения, несправедливым решением суда по поводу квартиры. Мечтал совсем бросить пить, но это все время оказывалось несбыточным. То Полина предлагает, и отказаться как-то глупо, то со Свечиным встречусь, то Макс примчится на выходные, то просто так захочется зайти в кафе и проглотить рюмку ледяной водки, что никакой разум удержать не в состоянии. Хотя с мая прошлого года я не входил в серьезные запои, но чувствовал, что здоровье все равно рушится, как размокшая кирпичная кладка…
Завязать хоть на время помог случай. Без преувеличения, я чуть не погиб. На самом деле.
В тот день я поехал на работу на метро – накануне перебрал пива, садиться за руль сил не было. После работы решил побродить по центру. Вечер оказался хороший, особенный – в природе произошел перелом, и весна победила зиму. Снег еще лежал, но ветер надувал теплый, пахло оживающей землей, оттаивающими прошлогодними листьями… Да, потянуло побродить по самому центру – по переулкам между Тверской и Петровкой.
Я гулял здесь вечерами и раньше – это очень интересный район в это время суток. И особенно ранней весной. Людские потоки схлынули, переулки тихи и пусты, скоро наступит ночь (сейчас солнце светит сбоку, почти с кромки горизонта, но ярко, пробивая, кажется, даже стены), и станет жутко, а пока – хорошо, свободно и слегка нереально. Будто в некой потусторонней Москве. В Москве, из которой исчезло девяносто процентов жителей…
Побродил, завернул в кафешку, тоже малолюдную, тихую, и выпил двести граммов водки. В три приема, заедая слойкой. Потом спустился в метро. Нужно было проехать четыре станции с одной пересадкой… Я присел и уснул. Так глубоко, как это бывает именно в метро. Редко лично со мной, но бывает, и каждый раз кончается опасным приключением.
На этот раз я проснулся в пустом вагоне. Поезд стоял в туннеле, двери открыты. Тревожная тишина, и – главное – ни одного человека нигде, и темные пыльные плиты за стеклами… И тут в моем не то чтобы хмельном, а каком-то именно помутившемся (другого слова не подберу) сознании всплыли московские страшилки про то, как заснувших пьяных отлавливают в таких вот поездах и делают рабами в подземельях, отправляют в лаборатории… Такой какой-то бред, но очень в тот момент правдоподобный.
Я вскочил и выбежал из вагона. Оказался на металлической узкой платформе. Слева заметил лестницу вниз, на рельсы… Почему-то был уверен, что до станции совсем недалеко, вроде бы даже свет ее видел… Взял и спустился, пошел.
– Эй! – Возглас ужаса сзади. – Ёбнулся?!
Глянул назад, продолжая шагать и готовясь уже ломануться от этого возгласа.
На платформе стоял мужчина в голубой рубашке. Навверняка машинист. Лицо искажено.
– Стой, – уже не крикнул, а выдохнул он, – там рельс контактный.
В мозгу опять щелкнуло, я вспомнил про этот рельс, через который пропущен ток огромной силы. В нескольких сантиметрах бьет так, что от человека остается лишь пепел… Я остолбенел, боясь двинуться с места, даже развернуться всем телом.
– Иди сюда, – говорил машинист почти ласково. – Сейчас обратно поедем. Не бойся. По центру иди… Давай. У меня ж график… Ну давай, парень.
И это «парень» меня ободрило. Я переместил ноги носками к поезду, посеменил. Поднялся по лесенке. Прошел мимо машиниста, ожидая оплеухи (я был ее достоин), шагнул в поезд. Упал на сиденье.
Совершенно вареным, будто пил беспробудно несколько дней, добрался до дома; кое-как раздевшись (всё, вплоть до пальто, было пропитано едко воняющим потом) и оказавшись под одеялом, я в очередной раз поклялся, что больше не выпью ни капли. Никогда.
Опять заметил, что спрессовываю прошлое, а это меняет его, – получается, что наши с Полиной дни почти всегда сопровождались ее истериками, пьянством, но это не совсем так. В том-то и проблема, что истерики возникали не так часто и потому казались мне какими-то случайными, и всякий раз я был уверен, что больше они не повторятся. Еще хуже – из-за спрессовывания теряется логическая связь событий, возникает совершенно ненужная интрига, – вот, например, несколькими страницами раньше я упомянул имя Антон. Дескать, во время Полининой истерики после концерта я впервые услышал это имя. И не объяснил, не рассказал, увлекшись другими вещами.
