Там мое королевство - Демишкевич Анастасия

– Но ты ничего плохого не делаешь! – возмущаюсь я.

– Надеюсь, – грустно говоришь ты.

– Странно, мой отец в бога не верит, но заставляет меня делать примерно то же самое – рассказывать ему, что я сделала плохого, а потом просить у него прощения.

– Лучше уж просить прощения у бога.

– Это точно, бог хотя бы не может погладить тебя по голове и сказать – «больше не ври папе». Вот это особенно мерзко.

– Фу! – говоришь ты, видимо, в красках представив моего отца.

Думать об отце мне не хочется, и я начинаю разглядывать карту королевства, нарисованную тобой.

– А тебе не кажется, что рай чем-то похож на наше королевство? – лукаво улыбнувшись, спрашиваешь ты.

– Нет, не похож. – Меня удивляет, как жестко звучит мой голос. – Рай – он для всех, а королевство только для нас. Он мало чем будет отличаться от мира, в котором мы живем, если туда отправятся все те же самые люди, что живут здесь. К тому же, чтобы попасть в рай, нужно умереть.

– Вот это правда странно, – соглашаешься ты.

Мы могли бы проговорить еще часа два, но в комнату заглянула твоя мать, чтобы выпроводить меня до того момента, как у вас на пороге появятся правильные, верующие люди.

К себе домой идти мне не хочется, я медленно спускаюсь по ступенькам, не зная, куда себя деть, и между вторым и первым этажом прямо напротив надписи «Егор – лох» натыкаюсь на твоего соседа Диму. Он младше нас на год, у него рыжие волосы и противный вздернутый нос, ты говорила, что он тебя обижает.

– Была у бомжихи? – спрашивает он.

– Чего?

– Твоя подруга – бомжиха, – скалясь наполовину беззубым ртом, сообщает Дима. – От нее воняет!

Я вспоминаю о том, что над тобой часто смеются из-за зашитых колготок и недостаточно опрятной одежды, и чувствую, как что-то горячее сжимается у меня в животе, кидается в голову и разливается по глазам.

Плакать я и не думаю, хотя мне очень обидно за тебя. Я знаю, что будь бы Дима побольше, как отец, например, я бы с ним ни за что не справилась, но он такой же, как я, а значит, получит свое. Почему-то мне не хочется выдумывать никакие заклинания, тем более, я все равно не увижу, как они сработают. А увидеть, как наглая ухмылка сползет с Диминого лица, мне хочется прямо сейчас.

Я размахиваюсь и ударяю его прямо в противный вздернутый нос. Он вскрикивает, такого он явно не ожидал от девчонки. На секунду я думаю, что теперь-то надо бежать, но меня останавливает чья-то ледяная рука. Она снова разворачивает меня лицом к мальчишке и, больно ущипнув, толкает закончить начатое. Кажется, я знаю, чья эта рука…

Я пинаю все еще ошарашенного Диму и, когда он падает на подъездный пол, сажусь ему на ноги и начинаю беспорядочно молотить по лицу. Он извивается и орет. Я не знаю, сколько это длится, наверное, пока на шум не прибегает кто-то из соседей.

Вечером на пороге возникают родители Димы, они кричат, что я психованная и меня бы надо подлечить.

– Что из нее дальше-то вырастет, если она сейчас так дерется?! – визгливо вопрошает мать Димы, обращаясь к моей.

Моя мать бесконечно извиняется, а отец к ним даже не выходит – надвигаются выборы, и он очень увлечен коробками с агитационными листовками. Кажется, ему совершенно наплевать на то, что я украсила лицо соседского отпрыска двумя фингалами и разбитым носом.

Сидя в своей комнате, я понимаю, что не смогу тебе об этом рассказать, хотя сделала это для тебя. Мне почему-то очень стыдно, но вместе с тем и очень приятно. Теперь я знаю, что смогу защитить себя и тебя.

Несмотря на наши старания, проклятье черной курицы настигает нас в пятом классе: твои родители разводятся из-за того, что твоя мать любит Иисуса, а твой отец любит выпивку и других женщин. Теперь в нашем окружении, со слов твоей матери, появляется еще один сатана, и мы радуемся, что мы обе – дочери сатаны.

Наша радость длится недолго, твоя мать решает переехать вместе с тобой в большой город в тридцати шести километрах от нашего.

Перед отъездом мы не знаем, что нас ждет, поэтому готовимся к худшему.

– А что, если мы больше никогда не увидимся?

– Увидимся. Ну, хотя бы тогда, когда станем старше.

– А если я встречу тебя только через много лет и не смогу узнать? Или еще хуже – кто-нибудь притворится тобой? – спрашиваю я.

Кажется, такая перспектива не на шутку тебя пугает.

– Это ужасно! Мы должны что-то придумать. Может быть, нам обменяться рисунками и всегда носить их с собой, чтобы по ним мы смогли друг друга узнать?

– Нет, рисунки могут украсть.

– Но ведь все на свете могут украсть! – возмущаешься ты. – Одна девочка из класса украла у меня карточки с английскими буквами, а потом сказала, что у нее такие же!

– Кое-что все-таки украсть не могут.

– И что же это?

– Имена! – радостно кричу я. – У нас не могут украсть имена!

– У нас слишком обычные имена – никто не захочет их красть, – грустно говоришь ты. – В мире так много людей с такими же именами, разве мы сможем узнать друг друга по ним?

– Конечно, нет, вот поэтому я и говорю про наши настоящие имена, их-то никто не знает.

– Точно! Но тогда мы должны дать их друг другу. Ну, знаешь, как будто посвятить в рыцари, – предлагаешь ты.

– Хорошо, что имена у нас уже есть, нужно только отречься от наших ненастоящих, чтобы заклинание имен непременно сработало!

– Отличная идея. Для такой церемонии нам нужны свидетели.

Мы собираем по квартире все горшки с растениями и расставляем их по кругу в центре комнаты. Эти цветы живые, а значит, они могут быть нашими полноправными зрителями.

Мы аккуратно пересекаем цветочную границу и садимся в центр круга.

– Я называю тебя Кимберли, – торжественно объявляешь ты, заткнув мне за ухо воронье перо.

– Я отрекаюсь от имени Аня и принимаю имя Кимберли. А тебя я называю – Джеральдиной, – говорю я и передаю перо тебе.

– Я отрекаюсь от имени Лера и принимаю имя Джеральдина, – повторяешь заклинание ты.

Теперь у нас есть имена, которые знаем только мы, чтобы по ним узнать друг друга, если вдруг так случится, что мы потеряемся в наших новых жизнях. А еще эти имена из другого мира, из нашего собственного, потому что там нас не могут называть так же, как и здесь. Мы отрекаемся от имен, данных нам нашими странными родителями, чтобы принять имена, выбранные самым лучшим другом.

Перед самым твоим отъездом мы на всякий случай пишем письмо канцлеру:

Ты уезжаешь.

Тут-то и должна была закончиться наша преступная дружба, потому что расстояние в тридцать шесть километров для ребенка непреодолимо. Но мы не сдаемся. Я закатываю отменные истерики маме – на отца-то они не действуют, – и иногда она возит меня к тебе в гости. Ты же ведешь себя очень-очень хорошо, выполняешь всю работу по дому и по секте, чтобы эти встречи были возможны.

Мы не видимся неделями, а иногда месяцами, но именно это и делает каждую нашу встречу настоящим праздником, с которым не сравнится ни Рождество, ни годовщина Октябрьской революции.

В школе без тебя становится совсем мрачно. Пока ты была здесь, у меня не было никакой необходимости замечать еще хоть кого-то. Теперь я вынужденно смотрю на всех – и то, что я вижу, мне не нравится. Кто-то все еще играет в куклы, кто-то бегает за мальчишками, кто-то занят тем, что создает свою маленькую армию и нападает на каких-нибудь одиночек вроде меня. Мне не интересно ни то, ни другое, ни третье, но я делаю вид, что интересно, чтобы просто пережить школу. К тому же, какая разница, что происходит здесь, когда там ждешь меня ты.