Ирина Степановская - Круговая подтяжка
– Предатель! Иуда! Уговаривал идти меня к нему на работу, а сам… Обещал, что я буду получать нравственное и материальное удовольствие от этого труда и тут же бросил на растерзание какой-то стервозной недоучке! – шептала Тина сквозь слезы, когда, не разбирая дороги, бежала короткой тропинкой к воротам усадьбы, чтобы никогда, никогда, уже не возвращаться назад. На лугу, как всегда в середине лета, буйно цвели колокольчики, возносился к небу пирамидками иван-чай, еще звонко пели птицы, готовясь ставить птенцов на крыло, вдалеке за оврагом зеленел неподвижной гладью старый пруд. А Валентина Николаевна, не замечая всю эту красоту, горько плакала, вытирая лицо марлевой салфеткой. Она не успокоилась, даже когда оказалась в набитом дачниками автобусе, а красная кирпичная кладка ворот клиники с фонарями под старину скрылась в дорожной пыли за поворотом. Мраморная Афродита с лицом Юлии, стоящая на лестнице между колонн под сводом крытой галереи, у входа в дом, слепыми глазами равнодушно смотрела ей вслед.
3
«Господи, никогда с первого раза невозможно ее найти!» – ругался про себя Аркадий Петрович Барашков, плутая во дворах между старыми хрущевскими домами. Каждый раз, когда он навещал Тину – а было это достаточно редко, может быть раз-другой за прошедшие два года, – он не мог сразу отыскать ее дом среди других точно таких же серых кирпичных домов, стоящих в беспорядке среди зарослей сирени и черемухи, высоченных берез и старых тополей.
– Где здесь корпус три? – крикнул он девчонке лет десяти, возвращающейся из школы с тяжеленным рюкзаком за плечами.
– Вон там! – неопределенно махнула девочка и, перепрыгивая через лужи, побежала к своему подъезду. На все том же своем белом пикапчике Барашков медленно проехал в указанном направлении и завернул за угол.
«Кажется, этот дом, но может, и нет». Аркадий Петрович вышел из машины и зачем-то посмотрел вверх, будто ожидая, что Тина высунется из какого-нибудь окна и помашет ему рукой. Дождь, переставший было, опять разошелся вовсю. Барашков, поежившись, поднял воротник куртки и чертыхнулся.
За последнее время Аркадий Петрович сильно похудел, сбрил свою кудрявую бороду, состриг рыжие кудри, стал носить ежик. Новая прическа ему, в общем, шла, делала моложавее, но с рыжими кудрями ушла эпикурейская благодушность греческого бога, а в карих глазах доброта с оттенком цинизма превратилась в жесткость с большой долей скепсиса.
«Если стемнеет, вообще ничего не найду! Хоть бы вышел кто, не у кого даже спросить!»
И действительно, двор как вымер. Косой разошедшийся дождь поливал переполненную помойку, листья берез тут же утонули в лужах, разлившихся потоками вдоль бордюров. И единственное, кроме Барашкова, живое существо во дворе – худой черный кот, застигнутый дождем врасплох, выскочил из крайнего помоечного контейнера и со всех ног припустил к хорошо знакомому ему подвальному окну. В раздражении Аркадий Петрович машинально пнул попавший под ногу упругий зеленый плод неизвестного растения и не мог, несмотря на дождь, отказать себе в удовольствии посмотреть, закатится ли колючий шар от его пинка в водосточную ямку.
«Так это же плод каштана!» – вдруг догадался Барашков. Тина говорила, что выбрала квартиру, потому что ей понравился каштан, весной распускающий свечи прямо под ее окнами. Барашков огляделся. Он был небольшим знатоком флоры, но отличить березу от каштана все-таки мог. Возле подъезда, около которого он интуитивно встал, как раз и рос единственный во всем дворе огромный каштан, дотянувшийся роскошной макушкой до голубого балкона на пятом этаже, показавшегося Барашкову знакомым. Сейчас, осенью, каштан, естественно, не цвел, а был покрыт огромными желтыми листьями, сквозь которые виднелись шарики плодов, щетинившиеся шипами. Но даже при небольшой доле воображения любой человек мог бы представить себе, что весной, приблизительно в конце мая, огромные розово-мраморные кисти цветов как раз упирались в этот балкон.
«Наверное, здесь!» – Барашков решительно дернул за ручку подъезда. К счастью, никаких кодов на подъездных дверях здесь никто не завел, и он беспрепятственно поднялся по неожиданно чистой лестнице на последний этаж. По пути он отметил, что даже железные двери и то не везде были установлены в этом забытом богом краю развитого хрущевского социализма. Не было железного щита и на предполагаемой двери Валентины Николаевны. «Звонок не работает, стучите громче» было нацарапано фломастером на бумажке, прикрепленной чуть ниже звонка. Почерк этот был хорошо знаком Барашкову. Значит, действительно, здесь. Аркадий Петрович облегченно вздохнул и стал стучать.
Тина после ванны лежала в постели под одеялом. Приятная слабость владела ею. Заснуть ей опять так и не удалось. Она лежала, а в голове крутился цветной калейдоскоп обрывков событий, воспоминаний, давних сновидений. На постели рядом с ней в беспорядке горой лежали альбомы: «Третьяковская галерея», «Импрессионисты», «Русская кухня», «Десерты», «Двести блюд из картофеля», «Как стать красивой». Первые два были раскрыты, остальные валялись как попало. Было непохоже, что их вообще когда-нибудь открывали. Хотя нет, Тина точно помнила, что она с интересом разглядывала первые страницы этих изданий, на которых красовались дарственные надписи. «Как стать красивой» двадцать лет назад, еще до своей травмы, подарила ей сестра Леночка. «Десерты» – мама, когда Тина собралась замуж, а «Двести блюд из картофеля» с намеком, видимо, на нищую студенческую жизнь вручили однокурсники на свадьбу Альбомы с музейными репродукциями купила Тина сама.
«Если бы Чарли был жив и лежал бы тут, рядом со мной, мне было бы легче уснуть», – думала Тина. Кого ей было жаль из всей прошлой жизни, так это старого, преданного черно-белого друга. Она любила Чарли так, что даже не могла представить себе, что на его месте может появиться какая-нибудь другая собака. «Те люди, что после смерти одного питомца тут же заводят другого, любят не животных, а себя. Все равно что мужчины, которые, только похоронив одну жену, тут же женятся на второй, потому что не в силах перенести страх, тоску и, кроме всего прочего, бытовые неудобства, – думала Тина. – Никто не сможет заменить мне Чарли».
Она прикрыла глаза, и темный силуэт собаки вдруг возник возле нее на полу. Тина умела всматриваться в видения внутренним взором и ясно различила умную черную мордочку, живо подрагивающие светлые брови, вопросительный взгляд, белый воротник шерсти на шее, благородной формы вытянутые лапы.
– Милый мой, дорогой, – прошептала Тина. Вдруг ей показалось, что собака привстала, навострила уши, чудесные черные бархатные ушки со смешными, мягкими, чуть завернутыми внутрь кончиками. Но сейчас кончики ушей настороженно встали. Впрочем, Тине показалось, что собака не обнаружила особенного беспокойства. Она не стала лаять, а только развернулась корпусом к двери и слабо помахала хвостом. Тина ясно различила стук в дверь.
