Чарльз Буковски - Из блокнота в винных пятнах (сборник)
– Пойдемте же, – сказал я.
– Хорошо, – сказал человек с бородкой.
В это время ночи все едальные заведения были закрыты, а в город ехать далеко. Обратно к себе в комнату я привести его не мог, оставалось рискнуть с Милли. У нее всегда много еды. Во всяком случае, всегда есть сыр.
Я оказался прав. Она сделала нам сэндвичи с сыром к кофе. Кот меня узнал и запрыгнул мне на колени.
Я ссадил кота на пол.
– Смотрите, мистер Бёрнетт, – сказал я. – Поздоровайся! – сказал я коту. – За руку!
Кот сидел столбом.
– Забавно, раньше он всегда это делал, – сказал я. – Здоровайся!
Я вспомнил, как Шипки сказал мистеру Бёрнетту, что я разговариваю с птичками.
– Ну давай же! За руку!
Я стал ощущать себя глупо.
– Да-вай! Поздоровайся за руку!
Я прижался головой к голове кота и вложил в слова все, что мог.
– За руку!
Кот сидел столбом. Я вернулся на стул и снова взял бутерброд с сыром.
– Смешные животные коты, мистер Бёрнетт. Поди их знай. Милли, поставь 6-ю Чайковского мистеру Бёрнетту.
Мы послушали музыку. Милли подошла и села мне на колени. На ней было только неглиже. Сев, она привалилась ко мне. Сэндвич я отложил в сторону.
– Прошу отметить, – сказал я мистеру Бёрнетту, – ту часть, с которой в симфонии начинается марш. Мне кажется, это один из самых красивых фрагментов во всей музыке. А помимо красоты и силы, у него идеальная структура. Видно, как тут работает большой ум.
Кот запрыгнул на колени человека с бородкой. Милли прижалась своей щекой к моей, положила руку мне на грудь.
– Где ты был, малышок? Милли по те скучала, знашь.
Пластинка доиграла, и человек с бородкой снял кота с колен, встал и перевернул ее. Надо было найти в альбоме пластинку № 2. Перевернув ее, до кульминации мы бы добрались довольно рано. Но я ничего не сказал, и мы слушали до конца.
– Как вам? – спросил я.
– Прекрасно! Просто отлично!
Кот у него сидел на полу.
– Поздороваемся! За руку! – сказал он коту.
Кот поздоровался с ним за руку.
– Видите, – сказал он, – я могу здороваться с котом.
– За руку!
Кот перевернулся.
– Нет, за руку! За руку здоровайся!
Кот сидел столбом.
Он нагнулся головой к коту поближе и произнес ему прямо на ухо:
– Здороваемся за руку!
Кот вытянул лапу прямиком ему в козлиную бородку.
– Видите? Я заставил его поздороваться! – Мистер Бёрнетт казался довольным.
Милли крепко прижалась ко мне.
– Поцелуй меня, малышок, – сказала она, – поцелуй меня.
– Нет.
– Батюшки-светы, совсем с дуба рухнул, малышок? Какая муха тя укусила? Ты сегодня что-то сам не свой, сразу видать! Расскажь-ка Милли! Милли за тя в прейсподню пойдет, малышок, даж не сомневайсь. Что такое, а? Ха?
– Теперь заставлю кота перевернуться, – сказал мистер Бёрнетт.
Милли туго обхватила меня руками и вгляделась в мой запрокинутый глаз. По виду ей было грустно, матерински, и она пахла сыром.
– Расскажь Милли, что тя гложет, малышок.
– Перевернись! – сказал мистер Бёрнетт коту.
Кот сидел столбом.
– Послушай, – сказал я Милли, – видишь этого человека?
– Ну, вижу.
– Так вот, это Уит Бёрнетт.
– Эт кто?
– Редактор журнала. Кому я свои рассказы посылал.
– Всмысь, это от него такие манькие записочки приходят?
– Отказы, Милли.
– Так гадкий он. Мне он не нравится.
– Перевернись! – сказал мистер Бёрнетт коту. Кот перевернулся. – Смотрите! – заорал он. – Я заставил кота перевернуться! Вот бы купить этого кота! Он изумителен!
Милли сжала на мне свою хватку и вгляделась мне в глаз. Я был вполне беспомощен. Будто еще живая рыба на льду в лотке у мясника в пятницу утром.
– Слушь, – сказала она, – хошь, я заставлю его напечать твой какой-нибудь рассказ. Да хоть и все!
– Смотрите, как я заставлю кота перевернуться! – сказал мистер Бёрнетт.
– Нет, Милли, нет, ты не понимаешь. Редакторы – это тебе не усталые деловые люди. У редакторов есть принципы!
– Принципы?
– Принципы.
– Перевернись! – сказал мистер Бёрнетт.
Кот сидел столбом.
– Знаю я про все эть ваши принципы! Ты за принципы не перживай! Малышок, я его заставлю напечать все твои рассказы!
– Перевернись! – сказал мистер Бёрнетт коту. Ничего не произошло.
– Нет, Милли, я на такое не согласен.
Она вся вокруг меня оплелась. Трудно дышать, а она довольно тяжелая. Я чувствовал, как у меня немеют ноги. Милли прижалась щекой к моей и терла рукой меня вверх и вниз по груди.
– Малышок, те неча сказать!
Мистер Бёрнетт опустил голову к голове кота и заговорил ему в ухо:
– Перевернись!
Кот сунул лапой ему в бородку.
– Мне кажется, этому коту хочется поесть, – сказал мистер Бёрнетт.
С этими словами он сел обратно на стул. Милли подошла и уселась ему на колени.
– Ты де се эту миленькую бородку надыбал? – спросила она.
– Прошу прощения, – сказал я, – схожу воды выпью.
Я зашел и сел в обеденном уголке, посмотрел на цветочные узоры на столе. Попробовал соскоблить их ногтем.
И без того было трудно делить любовь Милли с торговцем сыром и сварщиком. Милли с ее фигурой до самых бедер. Черт, черт.
Сидел я, сидел, а немного погодя вытащил отказ из кармана и вновь перечел. Там, где записка складывалась, бумага уже бурела от грязи и рвалась. Надо прекратить ее рассматривать и заложить в книжку, как розу в гербарий.
Я задумался о том, что в ней говорится. У меня с этим всегда был непорядок. Даже в колледже меня тянуло к мохнатой черноте. Преподавательница по рассказам повела меня как-то вечером ужинать и на концерт и прочла нотацию о красотах жизни. Я сдал ей свой рассказ, и там я, как главный герой, ночью спускаюсь на пляж, на песок и давай там медитировать на смысл Христа, на смысл смерти, на смысл, полноту и ритм всего сущего. Затем, посреди моих созерцаний, распинывая песок мне прямо в лицо, подходит мутноглазый бродяга. Я с ним разговариваю, покупаю ему бутылку, и мы выпиваем. Нас тошнит. Потом мы отправляемся в дом со скверной репутацией.
После ужина преподавательница по рассказам открыла сумочку и вытащила мой рассказ о пляже. Развернула его на середине, где появляется мутноглазый бродяга, а смысл Христа исчезает.
– Вот досюда, – сказала она, – досюда вот было очень хорошо, даже красиво на самом деле.
Потом зыркнула на меня таким взглядом, какой бывает только у художественно осмысленных, кому как-то перепали деньги и положение.
– Но прошу прощения, очень прошу прощения, – она постукала пальцем по нижней половине моего рассказа, – какого черта вот это тут делает?
