Уорис Дири - Цветок пустыни
По утрам, сразу после завтрака, наступало время выгонять скот из загонов. Когда мне исполнилось шесть лет, мне доверили выгонять в пустыню на выпас отару овец и стадо коз — голов шестьдесят-семьдесят. Я брала длинную палку и в полном одиночестве гнала их, напевая нехитрую песенку. Если кто-то отбивался от стада, я тут же возвращала его на место. Животные шли за мной охотно, они знали: раз их выпустили из загона — значит, пора кормиться. Главное было выйти как можно раньше, тогда можно найти место получше, где и вода есть, и травы больше. Всякий раз я первым делом старалась отыскать воду, чтобы успеть раньше других пастухов, иначе их скот быстро выпил бы то немногое, что удается найти в пустыне. К тому же в разгар дня земля становится такой сухой, что она впитывает все до последней капли. Я старалась, чтобы мои козочки и овечки напились как следует, ведь следующий источник, возможно, найдется через неделю. А может, и через две. Или через три — кто знает? Когда приходила засуха, печальнее всего было смотреть, как погибает скот. В поисках воды с каждым днем приходилось забираться все дальше и дальше. Стадо пыталось добраться туда, но наступал момент, когда животные уже не могли идти. А когда они в изнеможении падают на землю, ты необычайно остро ощущаешь свою беспомощность — знаешь, что им настал конец, а поделать ничего не можешь.
Пастбища в Сомали никому не принадлежат, поэтому я была вольна проявить смекалку и найти такое место, где моим козочкам и овечкам хватит зелени. Мои природные инстинкты обострялись в поисках признаков дождя, и я внимательно оглядывала небо, высматривая тучки. Другие органы чувств тоже включались: предсказать дождь может и особенный запах или дуновение ветра.
Пока стадо паслось, я следила за хищниками, которых в Африке хватает. Бывало, гиены подкрадывались незаметно и хватали отбившегося от стада козленка или ягненка. Приходилось опасаться и львов, и диких собак: они же охотятся стаями, а я одна.
Глядя на небо, я старательно высчитывала, насколько далеко можно зайти, чтобы успеть вернуться до наступления темноты. Не раз я ошибалась, тогда-то и начинались неприятности. Спотыкаясь в темноте, я искала дорогу домой, и вот тут нападали гиены: они же знали, что их не видно. Стоило отогнать одну, как за моей спиной появлялась другая. И пока я отгоняла эту, с другой стороны подбегала еще одна. С гиенами труднее всего, они настырные, ни за что не отвяжутся, пока не добьются своего. Каждый вечер, возвратившись домой и загнав своих овец и коз, я несколько раз пересчитывала их — все ли на месте? Однажды я вернулась и, пересчитывая коз, увидела, что одной недостает. Я сосчитала снова. И еще раз. И вдруг поняла, что не вижу Билли. Я лихорадочно пробиралась среди коз, отыскивая его. Потом побежала к маме с криком:
— Мама, Билли пропал! Что делать?
Конечно, было уже поздно, и мама только погладила меня по голове, а я зарыдала, поняв, что моего любимца сожрали гиены.
Что бы ни происходило вокруг, забота о стадах неизменно оставалась нашей первой и самой важной задачей — несмотря ни на засуху, ни на болезни, ни на войну. Постоянные политические смуты в Сомали создавали серьезные трудности для горожан, мы же жили в такой глуши, что нас редко кто беспокоил. Но однажды, когда мне было лет девять, пришли солдаты и разбили лагерь недалеко от нас. Мы уже слышали рассказы о том, как солдаты насилуют девушек, если те ходят в одиночку. Я даже знала девушку, с которой такое случилось. Не имело значения, сомалийские это солдаты или марсианские, — они все равно были не нашими, не кочевниками, и мы старались держаться от них подальше.
Как-то утром отец поручил мне напоить верблюдов, и я погнала стадо. Очевидно, солдаты пришли сюда ночью. Они разбили лагерь вдоль дороги: палатки и цепочка грузовиков тянулись, насколько хватало глаз. Я спряталась за деревом и смотрела на людей, одетых в военную форму. Я здорово испугалась, вспомнив рассказ той девушки. Рядом не было никого, кто мог бы меня защитить, и эти мужчины были вольны сделать со мной все, что им придет в голову. С первого же взгляда я возненавидела их. И их самих, и их мундиры, и грузовики, и оружие. Я даже не знала, зачем они здесь. Может быть, они защищали Сомали от врагов, но все равно они мне очень не понравились. Но надо же было напоить верблюдов! Единственный известный мне путь в обход военного лагеря был слишком длинным и извилистым, со стадом там не пройти, а потому я решила отвязать верблюдов — пусть идут через лагерь без меня. Верблюды прошли прямо через толпу солдат, направляясь к воде ближайшим путем, на что я и рассчитывала. Я стремглав обежала лагерь, хоронясь за кустами и деревьями, и догнала верблюдов у колодца с другой стороны. Потом, когда уже темнело, мы повторили свой маневр и благополучно добрались домой.
Каждый вечер, когда я возвращалась на закате и загоняла стадо, надо было приступать к дойке. Мы вешали на шею верблюдам деревянные колотушки. Для кочевника их глухой перестук в сумерках, когда наступает время дойки, звучит слаще всякой музыки. Этот перестук служит маяком тем, кто в наступающей темноте ищет дорогу к дому. Пока мы заняты вечерними обязанностями, огромный в пустыне купол небес чернеет, на нем появляется яркая планета, возвещая, что пришло время запирать скот в загонах. В других землях эту планету называют Венерой, планетой любви, но в моей родной стране это Макал Хидхид, то есть «время прятать ягнят».
Нередко именно в эту пору со мной случались всякие неприятности. Работая с самого восхода солнца, я уже не могла бороться со сном, глаза слипались сами собой. Я шла в темноте и, бывало, засыпала на ходу, а козы натыкались на меня. Или же я присаживалась подоить корову и начинала дремать. Если отец ловил меня за этим — ну, тогда берегись! Я люблю отца, но он человек сурового нрава. Если он видел, что я засыпаю за работой, то нещадно лупил меня — для науки, чтобы я относилась к работе серьезно и со всем вниманием. Покончив с делами, мы ужинали верблюжьим молоком. Потом собирали хворост, разводили большой костер, усаживались вокруг него, грелись, разговаривали, смеялись, пока не укладывались наконец спать.
Эти вечера — лучшее, что осталось в моей памяти от Сомали. Вот мы сидим вокруг костра с мамой и папой, сестрами и братьями, все мы сыты, всем весело. Мы всегда старались быть бодрыми и смотреть в будущее с надеждой. Никто не сидел у костра, хныкая и вздыхая, никто не предлагал: «Давайте поговорим о смерти». Жизнь в пустыне тяжела, и чтобы просто выжить, нам необходимо было напрягать все силы, а уныние отбирало эти силы.
Хотя около нас не было никаких селений, я никогда не чувствовала себя одинокой, ведь мы играли с сестрами и братьями. Я была средним ребенком в семье: брат и две сестры были старше меня, а несколько других — младше. Мы беспрестанно гонялись друг за дружкой, лазили по деревьям, как обезьянки, играли в крестики-нолики, чертя линии пальцами на песке, собирали красивые камешки, копали в земле ямки для чисто африканской игры, которая называется «манкала». Мы даже играли в бабки на свой лад, только вместо резинового мяча-биты и металлических рюх пользовались камнями. Эту игру я любила больше всего, потому что она мне удавалась лучше, чем другим, и я неизменно старалась уговорить младшего братика Али поиграть со мной.
