Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
Она и сюда притащила свои коробки и набивает кукол ватой.
Мы садимся у стены. Жужжит какая-то машина.
— Знаете, сейчас я, по крайней мере, спокойна, — говорит мама. — А то до эвакуации, вы помните? — женщины и дети в убежище, а мужчин заставляли лезть на крышу, сбрасывать зажигательные бомбы. Иноземцева тогда ранило, помните? Я каждый раз волновалась за Павла. Места себе не находила. Даже не из-за бомб, мне все казалось, что он оступится и свалится.
— Он хоть пишет? — спрашивает тетя Лера.
— Пишет, но понять ничего нельзя — ни где находится, ни каково положение на фронте. Мог бы хоть как-то намекнуть… Одни общие фразы.
— Хорошо, что пишет…
— Да, конечно.
Я прислоняюсь к стене и задремываю.
— Смотрите, спит, — говорит тетя Лера. — Попросите, чтобы там на столе потеснились.
— Не стоит, — говорит мама. — Только положишь, она тут же вскочит. Так, по крайней мере, сидит и хоть голову не дурит. Она в начале войны совсем крохотная была, и то никак невозможно было уложить.
— Скорей бы уже отбой… — вздыхают женщины. — Спать-то ничего не осталось.
— Они наш район любят, все надеются завод зацепить.
— К заводу не подступишься, там сплошные зенитки…
— А бомбы-то куда-никуда сбросить надо.
— Господи, хоть бы уж прямо на голову упала, и не мучиться больше, — говорит мама.
— Ну, вы скажете — прямо на голову…
— Но сколько можно — третий год! И никакого просвета…
— Ничего, — утешают женщины, — скоро так их погоним, что только пятки засверкают!
Отбой. Мама тормошит меня, подымает на ноги.
Мы выходим наружу. На другой стороне улицы, там, где Боткинская больница, полощется в темном небе тяжелое багровое зарево.
— Сволочи! Главный корпус, — говорят женщины.
— Ужас, какой ужас!..
— Что же это? Господи, там ведь небось раненые!
— Мама, а как же «колбаса»? — вспоминаю я.
— Какая колбаса, что ты мелешь?
— «Колбаса», которая не дает самолетам пролететь!
— Не знаю. Значит, пролетели там, где нет «колбасы». Иди, не стой! — подталкивает она меня в спину. — Нашли, чем любоваться! Разинули рты — будто пожара в жизни не видели.
Наверно, она все перепутала — небо настоящее, а «колбаса» — иллюзия.
Верховный суд.
— Правда, здесь красиво?
— Не мели ерунды!
— Мы еще будем сюда приходить?
— Замолчи, не приставай. Сидишь как на иголках, так еще она голову дурит, лезет со всякими глупостями.
— Вы принесли выписку из приказа об увольнении вашего мужа? — спрашивает старичок с белыми волосами — секретарь.
— Да, да. — Мама торопливо протягивает бумажку.
И опять мы сидим и ждем. Наконец нас впускают в зал суда.
— Право на ведомственную площадь теряют уволенные по собственному желанию или за нарушение трудовой дисциплины, — говорит судья. — Так как в данном случае ни того, ни другого нет, суд постановляет: обязать издательство «Правда» в двадцать четыре часа освободить комнату.
— Боже мой, — говорит мама дрожащим голосом. — В двадцать четыре часа… Нет, я не смею поверить… Получив решение суда, мы едем к Бурову. Нам открывает домработница.
— Уходите, уходите, — машет она на нас руками. — Они никому не подают. За мной и то смотрят, сколько съела, — прибавляет она вполголоса.
— Я не прошу милостыню, — говорит мама. — Мне нужно видеть Анатолия Владимировича.
Женщина недоверчиво смотрит на нас, но потом все-таки идет звать хозяина. Буров выходит, оборачивается назад и кричит громко:
— Дверь надо закрывать, когда всякие тут околачиваются! Обчистят квартиру, ты, что ли, платить будешь? — После этого он поворачивается к маме: — Что вам от меня нужно?
Мама протягивает ему решение суда. Он долго читает, шевеля толстыми губами, а потом говорит:
— Плевал я на эту бумажонку! Можете оставить ее себе на память!
— Вы обязаны освободить площадь, — говорит мама. — Если вы не сделаете этого добровольно, вас выселят с судебным исполнителем.
— Чихал я на вашего исполнителя! — говорит Буров. — Всего наилучшего! — И захлопывает дверь.
— Ну и хам, ну и сволочь, — повторяет мама, пока мы спускаемся по лестнице. — Нет, подумать только — какая сволочь!..
Мы снова в суде. Теперь районном, нашего участка. Ждем судебного исполнителя.
Его нет, говорят, он уехал куда-то часа два назад.
— Ничего, я подожду, — говорит мама. — Я уже столько ждала, что лишний час не имеет значения.
— Вы ко мне? — спрашивает молодая девушка.
— Это вы — судебный исполнитель? — удивляется мама. — Я думала, мужчина.
— Мужчины на фронте, — говорит девушка. — А мы тут и сами справляемся. Что нам мужчины — мы и сами с усами, правда? — спрашивает она меня.
Никаких усов у нее нет, но я молчу. Мы выходим на улицу.
— Ах, как жалко! — говорит мама. — Трамвай! Все, уйдет, не успеем…
— Почему это не успеем? — не соглашается девушка. — На четырех не успеем, а на двух как раз! — Она подхватывает меня на руки и бежит со мной к остановке.
Мама бежит следом. Мы влазим в трамвай, мама и девушка садятся, я стою возле них.
— Держись, — говорит мама.
Я держусь, но трамвай вдруг бросает в сторону, я падаю, и все остальные пассажиры тоже падают, даже те, что сидят.
— Разбилась? — спрашивает девушка. — Ну ничего, ничего, не плачь… Где болит? Тут? И тут? Дай-ка я потру. Прошло? Сейчас пройдет.
— Вылезайте, вылезайте все! — кричат снаружи. — Все, приехали — с рельсов сошел.
— Как же теперь добираться? — спрашивает мама.
— Теперь, дочка, пешком надо идти. Пока пригонят кран да пока подымут…
— Ну вы подумайте! — говорит мама. — Ну что за невезение! И как это могло случиться? Я впервые в жизни попадаю в такую историю… И надо же, чтобы именно сегодня! Ах!.. Не одно, так другое, не одно, так другое!.. Верно, неопытный вагоновожатый… Вот вам и «с усами»!
Мы идем пешком. Мне больно ступать на ногу.
— Ничего, до свадьбы заживет! — утешает меня девушка. — Тебе сколько лет?
— Четыре года, — говорю я. — Раньше было три, а теперь четыре.
— Ну, так ты уже большая! А трамвай нам попался маленький — ходить не умеет. Его на рельсы пустили, а он раз — и свалился! Да?
За нашим трамваем, сошедшим с рельсов, останавливаются еще два.
— Два и еще один — это три, — сообщаю я девушке.
— Верно! — говорит она. — А четыре?
— Четыре — это после трех.
Трамваи один за другим подъезжают и останавливаются. Вдоль всей улицы тянется лента одинаковых красных вагончиков.
