Виктория Токарева - Птица счастья
Но все неожиданно сорвалось. Все тайное стало явным. Шило в мешке не утаишь.
В один прекрасный вечер Гюнтер возвращался с работы. К нему подошла консьержка и таинственно сообщила:
— Я не хочу вмешиваться в вашу жизнь. Но в ваше отсутствие к вашей жене ходят мужчины. По цепочке.
Гюнтер не понял, что значит «по цепочке». Лазают по веревке?
— Как это? — спросил он, но внутри все оборвалось, как будто желудок обвалился на дно живота, а сердце упало в желудок.
— В двенадцать и в два, — сказала консьержка.
Гюнтер ничего не ответил. Что тут скажешь? Можно сказать «спасибо». Но за такое не благодарят.
Гюнтер с отвращением посмотрел на усатое лицо консьержки. Не стал вызывать лифт. Пошел пешком. Ему хотелось поскорее остаться одному. Было неприятно стоять возле человека, который явился свидетелем твоего унижения, жизненного краха. Привез из России — кого? Влюбился, дурак. Поверил. Куда ни повернись — везде дурак, но он умеет за себя постоять и никакого жизненного краха он не допустит.
Гюнтер шагал через ступеньку. Быстро достиг своей квартиры. Открыл дверь своим ключом. Схватил Надьку за руку и выдернул ее на лестничную площадку. После чего скрылся в своей квартире, повернул ключ на два оборота.
Все произошло быстро и молча.
Надька постояла в нерешительности. Надо было взять из дома хотя бы плащ и сумку с документами, но она боялась Гюнтера. Он мог ударить чем-то тяжелым.
Из-за двери доносился звон разбиваемой посуды. И это при его-то жадности… Гюнтер все крушил, выводил стресс наружу.
Надька вздохнула и пошла вниз по лестнице.
Консьержка посмотрела на нее враждебно и настороженно, как крыса. Надька обо всем догадалась и сказала ей по-русски, с улыбкой:
— Сука, блядь, говно…
— Данке, — отозвалась крыса.
Надька вышла на улицу. Ноябрь. Не так холодно, как в Москве. В Мюнстере всегда на десять градусов теплее. Но все равно не лето. На Надьке была хлопковая кофточка с короткими рукавами, цвета гороха, модного в этом сезоне. Последнее время Надька хорошо одевалась, турки помогали — Максуд и Рустам. Оба молодые, любвеобильные, веселые. Учили петь турецкие песни. Надька не могла повторить эти сложные голосовые фиоритуры, для этого надо быть турчанкой.
Моральная сторона Надьку не волновала. Надо быть идиоткой, чтобы довольствоваться только одним мужчиной. А во-вторых, ее тело — это ее собственность. Как хочет, так и распоряжается. В-третьих, стыдно воровать. А зарабатывать — не стыдно.
Надька села на лавку перед домом. Куда идти? Одна, в чужой стране… Надька ждала и надеялась: может, Гюнтер выпустит пар и побежит ее искать? А ее и искать не надо. Вот она, на лавочке.
Если бы он вышел, Надька кинулась бы к нему, как к спасителю. И может, даже забыла бы об Аристотеле Онассисе, не говоря о Рустаме и Максуде.
Но Гюнтер не вышел. Не поймал момент, не почувствовал.
Надька просидела на лавочке три часа. Замерзла, не то слово. Она обняла себя двумя руками, чтобы как-то сохранить тепло. Но было ясно, что сидеть нет смысла. Надо двигаться.
Надька поднялась и пошла по горбатой улочке вниз. Ее путь лежал к славистам Тане и Клаусу.
Надька не стала рассказывать про турков и консьержку, что-то ее остановило. Просто сказала, что Гюнтер ее бил.
Таня потемнела от возмущения. Она была активной феминисткой и сражалась за права женщин. Семейное насилие — это преступление. Таня предложила обратиться в полицию. Надька отказалась. Она понимала, что ее рыльце в пуху и лучше сидеть тихо. Иначе будет хуже. Ее, конечно, не посадят в тюрьму, но выгонят из страны. Нет мужа, нет работы, тогда что ты здесь делаешь? Отправляйся домой, в Россию… Домой, конечно, хотелось, но стыдно было появиться с поджатым хвостом. Поехала за миллионером, а получила пинок под зад… В конце концов, Гюнтер — только колеса. Довез. Высадил. А дальше надо действовать. Проявить инициативу.
Таня предложила Надьке половину своей постели. Она обожала своего Клауса, у них была прекрасная семья. Но Таня была не прочь разнообразить свой сексуальный стол. Надька любила секс: прелюдия, кульминация, кода — как в симфонии. Надька готова была получить новый опыт с женщиной, но не с Таней. Таня — какая-то вся домашняя, толстая, родственная, как тетка из Ростова. Какая тут может быть прелюдия и кульминация… Но Надька терпела из-за пансиона. Она жила у Тани, ела, спала и расплачивалась интимными услугами. Так она считала. Но Таня считала иначе: интимные услуги не стоят ничего. Это добрая воля каждой стороны. А вот еда — стоит денег, и Надя должна вносить свою долю, а не сидеть на шее. Таня озвучила свою точку зрения к концу недели и предложила Надьке работу по дому: убирать, пылесосить, мыть окна и готовить еду. Пять марок в час. Два раза в неделю по шесть часов.
Надька задумалась: работать за гроши и обниматься с толстой родственницей… тупик какой-то. Уж лучше Гюнтер.
Надька позвонила Гюнтеру, хотела прощупать почву. Гюнтер сказал, что она может забрать вещи и документы. А через семь месяцев она получит свидетельство о разводе. Он уже начал бракоразводный процесс. Консьержка выступит в качестве свидетеля.
Надька поняла: Гюнтер панически торопился, чтобы не передумать. Он все-таки ее любил и боялся своего чувства. А Надька все-таки его не любила. Она вышла замуж за колеса, но колеса заехали в трясину и завязли.
Надька устроилась официанткой в кафе. Хозяин разрешил ей ночевать в подсобке на втором этаже. В подсобке стоял диван и маленький телевизор.
Первое время Надька уставала, было не до телевизора. В конце дня она едва доползала до дивана и падала без задних ног и засыпала, не донеся голову до подушки. И во сне ей снилось, что она не успевает. Потом пообвыкла и приспособилась. Немцы платили чаевые: десять процентов от суммы. Не больше, но и не меньше.
Уставала спина, приходилось носить тяжелые подносы. Надька вспомнила несчастного мужа Греты с его арматурой. Немцы перекладывают такую работу на эмигрантов, и правильно делают.
Официанткам разрешалось питаться в кафе, но брать дешевую еду: колбасу, сосиски, картошку. Это же смешно: видеть перед собой креветки на гриле, а есть неполезные холестериновые сосиски.
Надька скидывала в пакет благородные объедки — те, что оставались на тарелках нетронутыми: креветки, рыба сомон. А после работы ела с чувством, с толком и расстановкой, сидя у себя в подсобке.
Онассисы в кафе не заходили. Основной контингент — среднеоплачиваемые скучные немцы, геи и лесбиянки. Надька научилась их распознавать. Геи носили серьгу в ухе и кокетничали, как барышни. А лесбиянки сидели парами и держались за руки.
![Конни Мейсон - Птица счастья [Птица страсти]](/uploads/posts/books/18097/18097.jpg)
