Пенелопа Лайвли - Лунный тигр
— Он мерзкий тип, — говорит он.
— Заткнись.
— Он нас не слышит. Он и здесь занят карьерой.
Джаспер стоит возле соседнего столика, в паре ярдов от нас, и разговаривает с сидящими. Его загорелое лицо, снизу подсвеченное стоящими на столе свечами, красивое и выразительное. Он жестикулирует, стараясь как можно ясней выразить свою мысль, раздается смех.
— Ты всегда выбирала каких-то темных типов, — гнет свою линию Гордон.
— Да неужели? — спрашивает Клаудия. — Какое интересное наблюдение.
Они смотрят друг на друга.
— Да прекратите вы оба, — вмешивается Сильвия. — Мы же праздновать пришли.
— Вот именно, — говорит Гордон, — вот именно. Давай, Клаудия, празднуй.
Он опрокидывает бутылку в ее стакан.
— С ума сойти, — говорит Сильвия, — друзья в Оксфорде! До сих пор не верится.
Она не сводит глаз с Гордона, а тот не смотрит на нее. Она выщипнула нитку из рукава его пиджака, дотронулась до его руки, вынула пачку сигарет, уронила их, подняла с пола.
Клаудия по-прежнему смотрит на Гордона. Уголком глаза она то и дело поглядывает на Джаспера. Другие посетители тоже смотрят на Джаспера: он из тех, кого люди замечают. Она подняла стакан:
— Еще раз поздравляю. Напомнишь мне, когда у вас будет обед для почетных гостей. Я приду.
— Не выйдет, — отвечает Гордон, — там только мужчины.
— Какое безобразие, — говорит Клаудия.
— Где ты его откопала?
— Кого?
— Ты прекрасно знаешь, о ком я.
— А… ты о Джаспере. Ну… где же это было? Я пришла к нему брать интервью для книги.
— Ах да, — радостно спрашивает Сильвия, — как твоя книга?
На нее не обращают внимания. Джаспер возвращается к столу. Садится, кладет свою руку на руку Клаудии.
— Я попросил принести бутылочку шампанского. Так что допивайте.
Сильвия пытается достать сигарету, роняет пачку, наклоняется за ней и чувствует, как разваливается сделанная в дорогой парикмахерской прическа. И платье неудачное: слишком розовое, нарядное, девчоночье. Клаудия в черном, с очень глубоким вырезом и бирюзовым ремнем.
— Как твоя книга? — спрашивает Сильвия.
Клаудия не отвечает, и Сильвии приходится заполнить паузу: зажечь сигарету, сделать затяжку и оглядеть зал — как если бы она и не ожидала ответа.
Так было всегда. Всегда, когда с ними была Клаудия. Электрические разряды в воздухе — вне зависимости от того, спорили они или нет (видит бог, сама она никогда так не спорила со своим братом), будто никого другого не существовало. Кажется, будто ты только мешаешь и лучше бы тебе уйти. И Гордон до сих пор к ней не притронулся.
Возвращается Джаспер, и она с облегчением спрашивает:
— Где вы так чудесно загорели?
— Скитался на юге Франции? — переспрашивает Гордон. — Я думал, вы, ребята, всегда заняты.
Я таких, как ты, знаю, думает он. Рейтузы и нюх на выгодные делишки.
Приносят шампанское. Хлопок. Вино бежит в бокалы. Джаспер поднимает свой:
— За вас, Гордон. На юг Франции я заезжал проведать отца.
— Вас, наверное, скоро пошлют в какое-нибудь красивое место? — спрашивает Сильвия.
Джаспер разводит руками и делает унылое лицо:
— Откуда мне знать, моя дорогая, министерство вполне способно отрядить меня и в Аддис-Абебу.
Гордон в два глотка выпивает шампанское:
— Что, карьера дипломата предполагает не только штиль, но и шторм? Или к вам это не относится? Кстати, как вас в вашем возрасте взяли работать в министерство? — Он смотрит на руку Джаспера, накрывшую ладонь Клаудии.
— Гордон, — шепчет Сильвия, — зачем грубить?
— Это вовсе не грубость, — улыбается Джаспер. — Вы очень проницательны. Это называется «проскочил с черного хода». Два словечка от нужных людей пришлись как раз вовремя.
— Не сомневаюсь, — говорит Гордон. Руки слегка сжали одна другую. — И это уже окончательный выбор? Я так понимаю, вы сменили не один род занятий.
Джаспер пожимает плечами:
— Я верю в гибкость восприятия, а вы? Жизнь слишком интересна, чтобы зацикливаться только на одном ее аспекте.
Гордон пытается и не может придумать достаточно язвительного замечания: шампанское оказывает свое действие. Под столом ерзает колено Сильвии. Он сам не понимает, почему ему так не нравится этот мужчина. У Клаудии и раньше были мужчины, и немало. И все они ему не нравились. Джаспер вроде бы из другого теста. Гордон наливает себе еще шампанского, пьет и в упор смотрит на Джаспера:
— Очень ловко с вашей стороны иметь отца, который живет на юге Франции.
Клаудия смеется:
— Ну и надрался ты, Гордон.
Напластования лиц. Мое сейчас — отталкивающая карикатура на то, каким оно было когда-то. Остались только твердая линия рта, красивые глаза и намек на чистый бледный цвет лица, который прежде выгодно оттенял мои волосы. Но в целом оно съежилось, скукожилось, оплыло, как вещь из дорогой кожи, которая побывала в прачечной. Глаза почти совсем исчезли под набрякшими веками, кожа покрылась паутиной морщин, возле рта — складки, волосы такие редкие, что просвечивает розовая кожа.
Лицо Гордона всегда было жутковатым отражением моего собственного. Считалось, что мы с ним не похожи, но я видела себя в нем, а его — во мне. Взгляд, изгиб рта, тень. Гены дают о себе знать. Это странное ощущение. У меня было так и с Лайзой, которая совсем на меня не похожа (и на отца тоже, бедняжка, — словно младенец, подброшенный эльфами, и сама, как эльф, бледная и бесплотная). Но когда я смотрю на нее, я то и дело замечаю в ее лице искры себя самой. У Гордона были густые светлые волосы, а вовсе не рыжие, глаза серые, а не зеленые, в восемнадцать лет он был шести футов ростом и казался непринужденным парнем, который идет по жизнь вразвалочку, заложив руки в карманы, да посвистывает. Не парень, а золото. Из тех, что одерживают победы и дружат со всем миром.
Красивая пара, говорили маме. Она тихо отвечала что-то неодобрительное. Не дело восхищаться собственными детьми. Да и потом, у мамы были свои соображения.
К тому времени, как мы оба поступили в университет, мама уже полностью отгородилась от истории. Южный Дорсет[39] окутал ее, словно шаль, и, насколько могла, современность она к себе не подпускала. В войну это, конечно, было нелегко. Однако в такое время полагается быть стойким, а уж это мама всегда умела. Ее не расстраивали отсутствие бензина, маскировочные шторы, ванна с двумя дюймами горячей воды. То, что исчезли садовники и кухарки, тоже можно было пережить. От чего она уставала, так это от любого необузданного проявления чувств, любого переживания, более яркого, чем поход в церковь или забота о розах. У нее не было никаких убеждений, она никого не любила, а только была привязана к нескольким людям, в числе которых были, я полагаю, мы с Гордоном. Она купила шотландского терьера, который был обучен валиться на спину при словах «Умри за Родину!» — по всей видимости, маму это не раздражало.
