Михаил Садовский - Будни накануне
- А, да! - сообразил Андрей. - Вы что с ней... совсем... ну, я не то что бы... но по-дружески можешь сказать...
- Не знаю, Андрей, - я почувствовал, что скисаю. - И Люська, и диссертация... и...
- Сам виноват! - выручил он меня. - Я тебе говорил...
Борода встретил меня приветливо, даже привстал по-джентльменски.
- Редко заходите. Не мучают вопросы...
- Справляюсь пока... - я уже научился осторожничать и решил, что здесь последняя стадия обработки сейчас начнется.
- У меня к вам два дела: во-первых, в Петербурге конференция...- у меня отлегло от сердца, и я уже слушал вполуха, уставившись на него глазами. - Международная... вот прислали тезисы... - он поднял и положил обратно на стол брошюрку... - Хотел бы попросить вас поехать... поучаствовать... - я совсем обалдел... - У вас как с работой?
- Ммм... - ничего о себе не знаешь: даже не представлял, что так умею волноваться. -Экспериментов много провел... Вы же знаете, вот на маленьком... на новом стенде... ну, и методику нашел... - тут он вдруг перебил меня:
- Я знаю... мне Борис Давидович звонил... - ну, у на моём лице, видно, дебильное выражение проявилось... Борода даже улыбнулся... и успокоил меня - Мы с ним учились вместе и работали... Очень заинтересовался вашей работой... хвалил... Да... так вот, вы там посидите, послушайте... с вашими языками... Рефераты, рефератами, а ученые - народ увлекающийся... глядишь, чего-нибудь интересненького и подкинут от себя, сболтнут... А вы внимательно слушайте... записывайте... отчетик небольшой... Ну, и Питер, конечно... провинциальный город, но для экскурсий... - он даже причмокнул и пальцами щёлкнул. - Вы там часто бывали?.. Слушайте, - он даже как-то притушил вторые согласные и получилось: - Слушьте, а ведь у вас такая родовитая фамилия! Вы не из тех Волынских... в России, знаете, кругом история, кругом... да так запорошено... Ну, договорились?! А вот тезисы, возьмите себе, просмотрите... там и даты, и все такое... Вы еще от нас не ездили в командировки?.. Ну, с почином... к Ольге Семеновне зайдете... я сейчас ей позвоню... - он все время голос менял, как артист, и набрал местный номер... - Ольга Семеновна... да, это я снова... да, будьте любезны, к вам сейчас... Вы сейчас сможете? - это он мне, значит. - К вам сейчас Николай Аркадьевич Волынский зайдет, помогите ему, пожалуйста, с командировкой на конференцию... Конечно, конечно... - а я завидовал ему... я так никогда не сумею... вальяжно и открыто и "целую ручки"... и "Питер"... и губы у него такие сочные, красивые, и даже покашливает он как-то вкусно, обстоятельно и по-барски, как в театре...
Люська спала на верхней полке. Блики света пробегали по ее лицу. Без очков и с близкого расстояния оно казалось совсем другим - плоским и почти незнакомым. Я стоял в проходе, положив локти на верхние полки, и поэтому мог смотреть на нее спящую сколько угодно долго. Внизу похрапывал полковник... черт его занес к нам... вторая-то верхняя полка пустовала от самого Питера. Люська, как только я сказал ей про задание Бороды еще по телефону, вечером отрапортовала мне, что уже выписала командировку и билеты возьмет сама, поэтому я первый раз в жизни ехал в мягком вагоне с бронзовыми ручками, столом и креслом в купе на двоих...
Как это у нее все получается? - думал я, глядя на ее аккуратные бровки, чуть красноватые полоски сомкнутых век, как два маленьких ротика - на каждом глазе, которые глотают все, что попадает навстречу взгляду в окружающем мире...
Ночные мысли в поезде мелькают, как фонари за окном... одна меня настолько поразила, что я бессознательно совершенно оделся, не обращая внимания на время, и вполне мог в задумчивости выйти на ходу из вагона, хотя сам не знаю, зачем. Я когда обдумываю что-то серьезное - хожу, мотаюсь... Просто эта мысль была такая неожиданная и такая большая, что я совершенно обалдел: как же это все получилось? Как? Я боялся даже себе произнести это слово... я стал... стукачом? А как же еще понять иначе: послали на конференцию, и я внимательно и добросовестно сидел на всех докладах... они в основном, по-английски и по-немецки шли, по-французски только два было... и записывал, и сверял вечерами, теперь отчет напишу - куда мне деться? Должен же я за работу отчитаться! А отчет куда потом пойдет? Ясно - раз отчет! Даже на всех наших отчетах о работе штамп первого отдела... какие там секреты, но штамп-то стоит на этой фиолетовой бумаге, которую называют синькой... И получается, что я шпион какой-то! Теперь втолкнут в партию! Ну, отобьюсь еще три года пока в комсомоле, а там...а то не дадут защититься. Я все так ясно себе представлял, будто это уже произошло, а я вспоминаю, или вижу, как у кого-то это все было... Дадут защититься и... опять пошлют на конференцию или в другую страну... зачем? Писать отчет, о том, что мимо тезисов сболтнул ученый! Шпионить! А чтобы ехать, надо жениться обязательно - одного не отпустят. Тут как раз Люська! И все! Как же это так получилось! И не уйти никуда - вокруг одни тетки всякие и знакомые, свояки, их племянницы, все друг с другом учились и работали, и все друг друга знают и друг про друга знают, и эти сорок два пункта в анкете, над которыми мы теперь потешаемся, кем был твой дедушка до семнадцатого года - это тьфу! Ерунда! И я вспомнил, что еще в институте вызывали в первый отдел и оформили допуск - мне тогда все равно было, но я же подписал какие-то бумажки! Все подписали - поголовно! Весь поток! И я какие-то, а наверное, там будь здоров про всякие неразглашения... как же я жил так, что попал в такой кружок? Дурак дураком... Андрюшка из-под полы какие-то стихи все время достает, которые нигде не печатают, зачем? Люська Окуджавой бредит - все время поет мне про голубой шарик и какую-то Наденьку... что это? Может, они нарочно! Как вырваться из этого и не ездить больше ни на какую конференцию, а лучше в Подрезково или Трудовую на лыжах... и не писать отчеты... а... а... Люська? Может, она тоже отчет пишет и не только о патентах... а?
Я был весь в поту, в душной оболочке подозрительности ко всем... я заболел, наверное, продуло! Мозги продуло! Чуть отойти в сторону и посмотреть на себя, на свою жизнь... никому не нужную муравьиную суету. Разве это и есть жизнь, в которой есть завтра?
Мне надо было срочно выйти из замкнутого пространства, ну, хоть на перрон что-ли... рвануть ручку вот эту красную и выйти под скрежет чугунных колодок и вой локомотива и прямиком через эту серую морозно-туманную мглу напрямик туда... какая там сторона света... Я почувствовал, что схожу с ума! Сколько дней я был там? Пять? И Люська уговорила остаться еще на два воскресных... Петергоф, Царское село... откуда у нее столько знакомых в чужом городе? И почему он сказал "провинция"? Что он имел в виду - просто так ведь не скажет...
Я вышел в коридор, сел на откидной стульчик, поднял глухую шторку на окне, отодвинул занавеску и прислонил горячий лоб к стеклу - там, за стеклом, была огромная страна в полной темноте, с редкими островками каких-то мутных огоньков вдалеке, стеной леса, начинавшегося прямо от полотна... черного, темного, глухого ночного леса... И я понял, что мне спрятаться негде ...
В институте началась борьба с "несунами", как по всей стране. Все тащили, что ни попадя, а я оказался несуном наоборот, может быть, вовсе не от сознательности, а от недостатка места дома. Поэтому на работе у меня скопилась целая библиотека и еще куча всяких мелочей... Когда я раздобыл себе стол для экспериментов, нацепил на угол лестницы табличку "Служебный вход", потом подобрал около сберкассы "перерыв на обед"... и пошло... "Руководящая роль партии и государства", "Склад ГСМ", "Доставка на дом", "Грудничковый день", "Паспортный стол"... надписи и объявления были разного калибра и цвета, на бумаге, картоне, эмалированные на металле и просто на газетной бумаге из "Правды" или "Комсомолки"... Из командировки я привез две: "Место занято" и "Прошу не беспокоить". Первую я приделал к внешней стороне спинки стула, вторую к шнуру повыше лампочки в самодельном колпачке над столом.
Что-то сильно сдвинулось во мне после этой поездки - я чувствовал, будто кто-то непрерывно дергает меня за рукава то справа, то слева - понукает, как лошадь вожжами, куда поворачивать, а главное, что я иду, повинуясь, и слабо сопротивяляюсь, потому что каждое такое дерганье спасает меня от того, чтобы я выбился из колеи... Мне это не нравится, но я удивляюсь и иду, сам не зная, почему...
Новый Год справляли за городом у каких-то Люськиных друзей, кажется, школьных. Бегали по двору вокруг елки, жгли костер и кричали от непонятного счастья. Уже стало сереть, когда угомонились. Сладко потрескивали бревна сруба от мороза. Было тихо до невозможности, невольно хотелось услышать хоть шопот, хоть собачий лай, чтобы вырваться в мир, где есть звуки. От этой тишины с непривычки болела голова, и ни о чем не думалось... Это казалось так странно... вот так жить в тишине, в белейшем снеге, ни о чем не переживать - утром на работу, вечером - домой, с сумками... потом топить печь, учить с детьми уроки и спать до утра в тишине, к которой можно привыкнуть...
