Автор Неизвестен - Ayens 23
— А чего ради ты ехал в четыре утра? Я тебя думал на работе застать.
— О тебе беспокоился, — он закурил. Мое спокойствие Арсена донимало.
Наверно, вправду глупо было — ребенка сбил, а я с расспросами пристаю.
— Ладно… Ты насмерть? Разбираться ж будут.
— Да, убил. — Мы подъехали к дому.
Он убил. Гнал сотню, четыре утра, откуда-то выбежал беспризорный ребенок, — что за бред в четыре утра?..
— Понаделали детей, так следили бы, — опять я сказал «зачем-то», словно сказанное в трудную минуту случайное слово может успокоить.
— Завадский, помоги мне!
Оно лежало в багажнике, рядом с моей тренировочной сумкой, совсем маленькое: не старше десяти, грязное, вывернутое нараспашку своей последней болью. Лица я не видел, лица не было — не было больше человека, который в будущем смог бы очень многое, может быть, все то, что сегодня можем мы.
— Завадский, что делать?
— Оно… Она сразу умерла?
— Да, она уже была… Когда я…
И мы все, приходим, как результат чужой неосторожности, ходим, шатаемся бесцельно, до утра размышляем о своем назначении, ищем друг в друге себя на ощупь и обреченно прекращаемся, так и не успев ничем удивить этот мир.
— Надо ее куда-то деть!
— Никто не видал? — я вынес лопату из подвала, стараясь не смотреть на Арсена.
— Никто. Четыре утра ведь…
Мы завернули это в клеенку из кухни, вышли на пустырь за аллеей. Никого кругом, наверно, если б кто-то и был, я бы и тогда не сомневался; выкопал с метр шагах в десяти от кургана, Арсен пытался помочь, но я решил, что легче будет этого не заметить. Спрыгнул в яму, он подал мне свою измятую ношу.
Второй раз за день я сказал «Я все забыл».
Умылись наспех и поехали в офис.
Завтракать как-то не хотелось.
И целый месяц с того дня я прожил, ничего в себе не меняя. Какое-то время ожидал газетных публикаций, расследования исчезновения существа, которое, собственноручно и торопливо, я спрятал в глубь земли, как нечто грязное, этой земле больше не нужное. Но никто, кажется, не вспомнил, что когда-то жила та девочка и могла улыбаться, гулять до рассвета, задумываться над чем-то своим — и было у нее это свое. Ее родные, если они были, или попросту те, кто знал ее близко и мог дорожить ее дыханьем, пожалуй, всплакнули о ней слишком тихо, — как и я, задумываясь порой о той ночи; и на том все забылось.
Весна выдалась хмурая, и я, размышляя о своем или просто вживаясь в зеленое затишье, устав удивляться его причудам, частенько приходил к дальнему кургану. Думал о том, что могло бы сложиться в этом мире, если б ту девочку не вынудили так рано отказаться от его игр. Думал о том, что мог бы так и я выйти навстречу рассвету — и пропасть, и кто б тогда печалился о мне? И что было б в той печали? В то же время, задумывался о работе, и наверно, это были не такие уж никчемные мысли: Стародубский район выполнил обязательства, рассчитался, фермеры продлили с нами договор, и начальник департамента в разговоре со мной впервые назвал меня по имени-отчеству.
Обращение «Завадский» было мне привычней и удобней, и я не сразу даже осознал, что обращаются ко мне, но вдруг понял, и, признаться, сам ожидал от себя удивления, улыбки, уважения к себе такому. Ничего не произошло: поговорил и продолжал возиться с «бумером» на площадке у крыльца. Кто такой нач. департ., чтоб млеть от его похвалы? Завтра его направят куда-нибудь в Казахстан, а на его место придет молодой претенциозный блатюк, меня выкинут на помойку — в лучшем случае, разогревать чайник в приемной. В худшем я провинюсь и буду deleted, как ненужный блок памяти, только этот миг не застанет меня врасплох, я готовил себя к нему, заучивая записную книжку и ключевые фразы. Арсену перепадал минимум, но он воспринимал это, как должное. Вечная роль младшего удавалась ему неплохо, ни один день не обходился без его дурачеств, но я доверял ему слишком мало, чтоб строго спрашивать.
Был инцидент с конкурентами: парни из соседней конторы стали слишком часто появляться на исконно наших точках. Я решил посоветоваться с начальником, однако, через пару дней услыхал, что постепенному продвижению конкурентов к монополии помешал взрыв на паркинге у ресторана «Памир». Оба в клочья. С Арсеном я эту новость не обсуждал, подозревая, что он немного в курсе. Город спокойно пережил гибель своих героев, больше говорили о выборах мэра и ждали лета, немилосердно разбавляя пиво во всех хоть мало-мальски себя уважающих кабаках. О выборах и я поволновался, один из кандидатов был нечист. Не говорю, что остальные были непогрешимы, я не настолько наивен; но один всерьез меня тревожил — на нем собиралась въехать в город армянская община. Нахальные кругленькие носачи успели, наверно, разыграть все посты и зоны влияния. За неделю до выборов попал к мэру на прием, мне вежливо напомнили, кто содействовал расширению наших партнерских связей. Обещал помочь, оказаться полезным «в нужное время…» Черт возьми, эдакое гнилое место — с неким даже подобием возмущения размышлял я, подъезжая к малышевской конторе, — все на взятках, порочных связях и старой партийной памяти о богатых столах и щедрых приношениях. Никто не хотел работать и добиваться, но все мечтали получить вдруг, с неба, с чьей-то легкой руки — и властвовать. Как будто что-то изменилось…
Поймал себя на мысли, что мне ничего не нужно — нигде, и если б какая-то случайность определила меня на пост мэра, я бы даже сподобился помочь этому захолустью. Тогдашнего главного выбрали на второй срок, в знак благодарности за содействие я подарил ему накануне подсчетов тыщи две заполненных бланков от своей конторы. О хачиках забыли надолго, я успокоился, но, когда узнал, что у мэра было припасено где-то в подземелье тыщ 10 этих бюллетеней, своих стараний стало как-то жаль.
Как-то воскресным утром, по обыкновению, гуляя в резной тени, я встретил Лену.
— Привет, Завадский, — окликнула меня, опустив стекло. Маленький «Мерседес»- металлик, подарок отца.
— Привет-привет, — поймал себя на мысли, что разговаривать с нею не хочу по-прежнему.
— Завадский, ты обижаешься?
И не знаю, почему: то ли не привык, что со мною откровенны, и не хочу, чтоб эта откровенность меня приручила, то ли устал… Устаю, когда люди верят мне, вынуждая и им поверить. Я не столь хорош, чтоб дорожить моим расположеньем, пусть лучше буду плох, буду последним, кому нечего отдать и кого просить бесполезно. В обмен на услугу я спешу предложить деньги и не люблю оставаться в долгу. Меня самого редко просят об одолжении, догадываются, должно быть, что все, что не для себя и не для департамента, для мен. Выражаясь здешним вздорным наречием, «поза зоною досяжности».
— С чего б я обижался? — я пожал плечами. Все это: воскресное солнце, сияющая Лена в сияющей машине, лукавый звоночек ее голоса, — звало куда-то, то ли привиделось мне вместе с тем спокойным днем. Я сказал, что забыл — о чем теперь твой взгляд? Высматривала во мне свой след, тщетно, потом сказала: «Садись, подвезу». Может быть, когда-то в прошлой, иной, яркой жизни у нас что-то было, и мы даже были вместе — слишком трудно было теперь произносить какие-то пустые незначительные слова. И она знала это тоже, и это было не странно, а как бы понятно и так, и казалось — поеду сейчас с нею, и вспомнится что-то исконно наше, безраздельное, чистое, как то воскресное сияние, восставшее за горизонт, а не поеду — лишь догадкой останется во мне.
— Извини, Лена, мне в другую сторону.
Я шел по обочине, замедляя шаг, еще и еще раз забываясь тем днем, а она не оставляла меня, и совсем рядом был ее смуглый локоть уголком.
— Завадский…
— Чего?
— Ничего. Мне просто нравится, как это звучит.
И мне ни капельки не лестно было думать, но я думал, что она ждала, что я вдруг сдамся и поведусь или попросту махну рукой, заговорю на том нашем языке, который, сближая, уводил меня все дальше от ее чувствования, как уходила стежка от дороги в чащу, а там все занемогло от сырости и неприкосновения человеческих рук. Я свернул и услышал какое-то чужое «спасибо за все». Она поняла. Я не мог ей позволить жалеть меня, объединяя нас в снах и глупых заказах на радио. Лишь еще одна не совсем счастливая девочка, теперь уже, хотелось верить, вне моей жизни. Да неужто?…
Я катался на корпоративном «Круизере» 998-99 НЕ по ночному бездыханно распластанному центру, подвозил стайки клонированных милашек на стрелки с их дружками — лица, обделенные и легчайшим дуновением идеи, проходили сквозь меня, и, начиная в который раз игриво-пустой разговор, я предугадывал его на двадцать ходов вперед. Предугадывал неопределенные сотиком номера и последующие действия партнеров, предугадывал одиночество своих вечеров, тех, что коротал на Набережной, в самой безлюдной ее стороне, где когда-то, еще не успев освоиться в городе, назначал время для выяснения отношений с недовольными. На третий год моего сосуществования с городом недовольных поубавилось. То ль просто я их не замечал, вечно задумываясь о выгодах департамента. Места, в которых могли бы пересечься наши дорожки — шикарный «Памир», вычурные клубы, прибрежные стекляшки, «Дом без Окон» на Южном бульваре, — что-то далекое, головокружительно далекое и непонятое мною, в тех местах меня встречали мило, но появлялся я редко — справиться о делах откисающего за стойкой Арсена, назначить кому-нибудь встречу, опять же.
