Мария Галина - Курортная зона
— Это? «Заработал деньги — спрячь их!» Нет, это не то. Это реклама коммерческого банка. А это — распродажа со скидкой. Это для Мулярчик, она просила. «Молодому серебристому пуделю требуется консультация психоаналитика»… Это я просто так отклеила, ради интереса. Ага, вот!
В руках у нее шуршит потрепанная бумажка, на которой крупными буквами написано: ВСЕМ ХУДЕТЬ! и ниже: «Коррекция фигуры в любую сторону».
— А, — со знанием дела кивает Лидочка. — Этих я знаю. Шарлатаны. Тут я недавно встречаю Лошадь, выступает этак гордо по направлению к морвокзалу, а у нее на груди значок «Хочешь похудеть, спроси меня как». А Лошадь, стервоза, сколько ни жрет, все свои шестьдесят имеет.
— Не в коня корм, — подтверждает Ленка.
— Так за что она тридцать зеленых ежемесячно получает, спрашивается? Я и говорю — шарлатанство.
— Ты тоже можешь заработать, — предлагает Ленка.
— На этих шарлатанах? Интересно, как?
— Приди в их контору в таком значке и пусть тебе ежемесячно платят тридцатку, чтобы ты его больше не носила.
— Ну тебя! — обижается Лидочка. — Ты бы лучше пошла, Джонсика вывела. А я пока овсянку запарю. С медом и орехами.
— Какая-то странная у тебя диета, — сомневается Ленка.
— Это диета Татьяны Васильевны. Для кожи. Бело-розовая кожа, густые волосы, блестящие глаза…
— Брось, — говорит Ленка, — ее такой мама родила.
— Это, — сурово отвечает Лидочка, — мы еще посмотрим.
— Так я пошла? — Ленка пристегивает поводок.
— Ладно. Только осторожней. Он с собаками очень нелюдимый.
Ленка уже движется к двери, но Лидочка окликает ее.
— А что с этим пуделем, как ты думаешь?
Ленка пожимает плечами.
— Понятия не имею. Может, эдипов комплекс, все такое…
— У пуделя?
— Ну…
— Слушай, оставь объявление. Я позвоню.
— Ты даже не ветеринар, — с укором говорит Ленка
— Может, там все дело как раз в диете. Диета у него неправильная. А я на этом деле собаку съела.
— Это, — сурово отвечает Ленка, — не лучшая рекомендация.
* * *Ленка выходит во двор. Сухие астры залиты теплым красноватым светом, точно угасающие угли, тлеют в темной зелени толстые тяжелые майоры-цинтии, светятся ягоды на шиповнике. Шевелятся на сухой траве тени от акаций — то зеленые, то лиловые, то синие.
Джонсик задирает лапку.
Серая кошка, выглядывая из зарослей, смотрит на него с брезгливым любопытством.
— Это — ваша собака? — раздается грозный голос.
Ленка подпрыгивает.
Серой кошки больше нет, но из-за кустов выглядывает мрачное лицо дворника.
— Ну, — осторожно отвечает Ленка, — более ли менее.
Дворник лениво озирает серую бородатую мордочку, потом всю жалкую фигуру Джонсика, который лениво машет хвостом-обрубком.
— Не претендую! — говорит он холодно и вновь скрывается в кустах.
* * *— Не знаете, чем пигментные пятна на руках можно вывести? — спрашивает писательница Генриетта Мулярчик.
— А что? — удивляется Ленка.
— Они очень выдают возраст.
Ленка смотрит на ее узловатые подагрческие пальцы, пальцы восьмидесятилетней особы, на жесткие, деформированные ногти.
— Ну, если только в этом дело, тогда простоквашей, — говорит она.
— Нет, — Генриетта Мулярчик задумчиво смотрит в пространство. — Не только в этом. Мне нужно перескочить с пятидесятого на сорок шестой.
— Автобус? — тупо спрашивает Ленка.
— Нет. Размер. Я уже нашла свое содержание, теперь ищу формы. Раздобыла диету. Великолепную диету. Жокейскую.
— Надеюсь, не для чистокровных скакунов? — спрашивает Ленка.
Но Генриетта не понимает иронии. Она вообще не понимает иронии, потому что писатели — существа, лишенные чувства юмора. Даже юмористы.
— За две недели полностью перестраиваешь свой обмен, — объясняет она. — Полностью. Шлаки выводятся, жиры выводятся, углеводы выводятся.
«А тараканы?» — думает Ленка.
Но вслух говорит:
— Поделитесь.
Сначала Генриетта Мулярчик мнется, потому что если выдать такое замечательное ноу хау, все сядут на ту же диету, и чем она будет в лучшую сторону отличаться от других? Но потом, видимо, здраво решает, что из ста волонтеров, приступивших к добровольной пытке голоданием, доводит дело до конца максимум один.
— Значит так, — деловито говорит она. — Соли не есть, сахару не есть, алкоголя не пить. Кофе пить, но без сахара. Но много. Он жидкость из организма выводит.
— Как мочегонное? — деловито спрашивает Ленка.
— Ну да, — смущается Генриетта, — вроде того… Потом: в первый день с утра сырое яйцо и две тертых моркови, на обед сто грамм твердого сыра и пастернак…
— Погодите-погодите, я запишу, — торопится Ленка, — пастернак… А петрушку можно?
— Как альтернатива — да. Но только как альтернатива.
— А сельдерей и пастернак — не одно и то же?
— Лена, — говорит писательница Мулярчик, — я тебе удивляюсь.
* * *— Ну, что? — говорит Лидочка Мунтян. — Пошли?
— Куда — пошли? — настораживается Ленка.
— Как, куда? — в свою очередь удивляется Лидочка. — Затовариваться. Пастернак нужен или нет? Ну и по мелочам — капуста, морковка…
— Люди подумают, ты кроликов разводить собралась.
— Пусть люди посмотрят на меня через две недели, — угрожающе говорит Лидочка. — Рыбу я уже купила. В консервах, но ничего, сойдет. Странная, правда, надпись на этой банке. Не знаешь, это что за штука такая?
— Какая?
— Вот… — Лидочка надевает очки, клюет носом. — Ку-ку, Мария.
— Чего?
— Ку-ку, Мария. Может, это они в честь фильма… мексиканцы, знаешь?
— Дай-ка, — Ленка, в свою очередь вглядывается в надпись на этикетке. — Кукумария… Это, мать, и не рыба вовсе. Это морской огурец.
— Надо же, — удивляется Лидочка. — А на ценнике было написано «Рыба». Во дают! Поголовная безграмотность… Ну ладно, сойдет как альтернатива.
— Послушай, — вдруг говорит Ленка, — а что с пуделем?
— С каким пуделем? — удивляется Лидочка.
— Ну, с тем, закомплексованным.
— А! — небрежно отвечает Лидочка. — Ничего особенного. Он у них сжевал занавески. Я же говорю, все дело в неправильном питании.
На Привозе от красок и запахов кружится голова. Лежат на прилавках лиловые баклажаны, пухлые, как молочные поросята; помидоры вспыхивают адским пламенем, плавают в бочках с рассолом разбухшие, как утопленники, огурцы. Пастернака нет.
— Это они нарочно, — мрачно говорит Лидочка.
— Как же, — Ленке от толкотни и криков уже дурно, — интриги мирового масштаба! А это не оно?
— Нет, — Лидочка, прищурившись и шевеля кончиком носа, оглядывает зеленые хвостики, — это петрушка.
— А может…
— Только как альтернатива.
— А вот?
— Да, — у Лидочки в глазах загорается охотничий азарт, — это он!
— Пастернак нужен? — сладким голосом говорит женщина за прилавком. Отдаю по пять.
— Это почему так дорого? — возмущается Лидочка.
Та внимательно смотрит ей в глаза.
— Потому что вы его и за пять возьмете. Он вам для диеты нужен, веско говорит она. — А то я не знаю.
— Что ж… — вздыхает Лидочка, отсчитывая деньги.
Взгляд торговки опускается ниже, охватывая внушительные формы Лидочки, нависающие над прилавком.
— Послушайте, — понизив голос до конфиденциального шепота, произносит она, — и вам это надо?
* * *Вечер плывет над городом, темный и загадочный, как рыба кукумария. Шевелятся на асфальте бархатные тени, бродят в сумраке счастливые влюбленные, и Джонсик уже пристроился поднять ножку на фонарный столбик, а это и не столб вовсе, а слившаяся в объятиях парочка.
— Фу! — строго говорит Лидочка и дергает за поводок.
Парень отрывается от девушки и обиженно спрашивает:
— Это вы в каком смысле?
Вьется над городом вечер и плавно переливается в ночь, и дрожит одинокая тень на бледной занавеске, и ворочается в постели Генриетта Мулярчик, и кажется ей, что ночь бледнеет и золотится, и наполняется странной призрачной жизнью. Где-то в лазури плавают, отсвечивая золотом, снегом и розами величавые рубенсовские женщины, бедра их, как снопы пшеницы, груди — точно молочные ягнята, волосы — точно шкурка лисы. И замирает дыхание у алчных мужчин, и с тоской поднимают они глаза к небу, и плачут по недостижимому зефирному идеалу.
И созревают в садах яблони, и густеют медовые соты, и льется красное вино, и ветер лениво пробегает по тучным пажитям…
Но Генриетты Мулярчик там нет.
Ах, Боже мой, нет ее и там, где в ослепительном лазерном сиянии движутся средь металла и стекла женщины с ногами, как поршни, с черными порочными глазами и острыми сосками, женщины, угловатые, как стрекозы, женщины в слюдяных шуршащих платьях — и просвечивает сквозь ткань длинное, бесплотное, изогнутое тело.
