Артём Явас - Sweet dream
Сшибая предметы, Виталий вернулся в кабинет. Лег ничком на диван, задумался. Он не проводил ее впервые за… три недели? Четыре? Пять? Сколько вообще продолжалось это позорное вождение за поводок (причем теперь-то понятно, кто кого водил), которое так легко превратило его в покорного цепного пса? Он понял, что не помнит этого и, в общем-то, не хочет вспоминать.
В светлом еще холле — на улице пока только начало сереть — разорвался треском телефон. Виталий пошел на его звук, словно сомнамбула. Поколебавшись, снял трубку, осторожно поднес к уху. Некто таился в проводах и тоже молчал.
— Ну и пошел на хуй! — гаркнул он с неожиданной злостью, бросая трубку на рычажки. — Заебали, суки!
От выплеска эмоций стало немного легче. Мрачно добил остатки вина, полазил по музыкальным архивам, в итоге остановился на релаксирующем треке со звуками моря — любая другая музыка в последнее время только усиливала депрессию. Домой решил на идти — а, насрать… Уже как-то на всё насрать. Хуже будет вряд ли.
«Я одинок, но не один в кругу своих кручин» — вспомнил он школьные строки из Гёте, усмехнулся. Вылез из-за стола, достал из внутреннего кармана пиджака бумажный пакетик, развернул. Помял пальцем порошкообразную зеленую кашицу. Вытряхнул из пачки сигарету, медленно и задумчиво высыпал из нее часть табака, смешал его с остатками травы и затолкал обратно. Закрутил кончик сигареты, как конфетную обертку. Щелкнул зажигалкой. Закашлялся. Некоторое время сидел, откинувшись на спину, о чем-то думая.
Потом взялся за мышь, покопался в «рабочем столе», раскрыл папку с фотографиями, посмотрел Жене в лицо, растянул плакатное фото на все 19 дюймов монитора. Подумал: скорей бы ее уже уволили, боже… Скорей бы уволили…. эту…… суку…
* * *Виталий плыл по волнам океана. Всюду, насколько хватало глаза, была только вода — яркая и синяя, того восхитительного бирюзового оттенка, который бывает только во снах и на рекламных плакатах. Вода была очень теплой и совсем не соленой, словно он барахтался в джакузи. Как лошадки из детского аттракциона, на горизонте расшивали водную гладь одинаковые фиолетовые дельфины.
Не хватает только неба с нарисованными в «Фотошопе» облаками, подумал он и задрал голову. Небо и впрямь было нарисованным, но не на компьютере, скорее напоминало грубый набросок цветными карандашами. В некоторых местах клубящаяся белизна резкими мазками выходила за твердо очерченную границу облаков, словно затушевкой занимался маленький ребенок. Виталия эклектичность пейзажа почему-то не удивила, он даже нашел в этом что-то милое, словно бы и впрямь пришедшее из далекого, чистого, как неразбавленный кокаин детства.
На волнах показался плот. При ближайшем рассмотрении — просто несколько бревен, связанных между собой веревкой. На бревнах, свесив босые ноги, сидел человек в почти полностью сгоревшей одежде, лицом чем-то похожий на Михаила Лермонтова. Он помог Виталию вскарабкаться на плот и указал на место рядом с собой. Обратив внимание, что одет в короткие купальные панталоны в синюю полоску, какие были в моде лет сто назад, Виталий послушно опустил ноги в воду.
— Ты кто? — спросил он, с любопытством вглядываясь в усатого незнакомца.
— Александр Гликберг, — представился тот.
— Кто??
— Александр Гликберг.
— То есть Саша?
— Да, можно и так, — миролюбиво согласился тот. — Саша Черный.
— Почему черный? Хотя… — Виталий посмотрел на обугленную, распадающуюся на куски одежду незнакомца, его закопченную щеку и умолк. — Понятно…
— Что понятно?
— Да ничего. — Он глупо улыбнулся. — Ты на поэта одного похож. Только у того усы были тоньше.
— А я и есть поэт, — Саша отколол от бревна щепочку и бросил ее в воду.
— Да ну?
— Ага.
— Только тот поэт умер давно. Еще в девятнадцатом веке. Пиф-паф.
— Ну и что? Я тоже умер, только позже. Мы все умрем.
— И кто же ты теперь?
— Никто. Просто Саша.
Виталий вздохнул:
— Ну вот, ты хотя бы Саша. А я вот всю жизнь Виталий. И хоть ты тресни, не могу стать Виталиком.
— А ты этого точно хочешь?
— Ну, для одной девушки — точно. Хотя уже не знаю…
— Кто ищет, тот найдет. Просить не пробовал?
— Насчет имени-то? — Виталий поболтал ногами в воде. — Пробовал.
— А она?
— Не хочет. Она вообще хочет только того, чего хочет сама.
Поэт покосился на него, ущипнул себя за ус.
— Сам-то понял, что сказал?
— Более чем. Ощущение такое, будто я всё лето на цепи просидел. Только вот… не кормили ничем. И гулять не выводили.
— Тогда пошли ее в жопу, — сказал Саша бесцветным голосом. — Забей хуй. Свет клином не сошелся.
— Уже забил, — Виталий виновато опустил взгляд на руки. Им овладело странное чувство déjà vu, словно этот разговор он уже где-то слышал. Или не слышал?
— Понимаешь, — сказал он после паузы. — Я, конечно, не знаю, как там было у вас в…
— Я умер в 1932 году, — подсказал Саша, провожая взглядом летящего альбатроса, — на пожаре.
— Ага. Так вот, я не знаю, может быть, в то время и принято было высказывать всё в лицо, но я не такой. Да и вообще, разве можно словами описать любовь? — Вздохнув, Виталий сплел пальцы в замок, вывернул его наизнанку, расцепил пальцы, снова сплел. — Жизнь без нее потеряла смысл, но мне не хотелось быть посланным так же, как она послала всех остальных. Примеров перед глазами было достаточно — взять хотя бы нашего шефа…
— В мое время перед красивым букетом не могла устоять ни одна девица, — туманно заметил Саша.
— Эта устояла без труда.
— Странно. И что, даже не поцеловала тебя в знак благодарности?
— Неа. За четыре месяца — ни разу, даже в шутку. Просто улыбнется, и всё. А по глазам не поймешь — то ли не доверяет мне, то ли не понимает ни фига, то ли ей просто доставляет удовольствие мною помыкать. — Виталий насупился, покачал головой, сплюнул. — Я уже себя пустым местом начал ощущать! Вот скажи — я урод?
— Нет, не урод. — Саша серьезно посмотрел на него. — А знаешь, я вспомнил, еще девицы в мое время любили бывать в синематографе…
Виталий с натужным смешком хлопнул его по колену:
— Хорошая шутка! Нет, Саша. Я думаю, для синематографа уже поздновато.
— Почему?
— Потому что общение с ней уже приносит мне только злость и боль! Теперь я могу ее только ненавидеть и презирать за то, что она никак не остановит распад моей личности. Кто она — дура, стерва или ей просто плевать на чужие страдания, я не знаю, и уже не хочу знать! Мне теперь хочется одного — чтобы она исчезла из моей жизни!
— А ты не пробовал искать причину в себе?
— Пробовал, сто раз пробовал. Саша! — Виталий схватил его за руку. — Пусть я сам виноват, что влюбился, но слышать от нее каждые полчаса шуточку «чего-то хочу, не знаю кого» — это уже слишком! Если я ей безразличен — могла хотя бы не втаптывать меня в грязь!
— А что другие мужчины?
— Не знаю. Если бы кто-то был явный, я бы давно уже бросил эту затею. Но ведь нет никого! Хотя, может, я ошибаюсь… — Виталий пожал плечами. — Она такая улыбчивая стала в последнее время, загадочная. — Он сокрушенно потер лоб. — А, хрен с ней и ее загадками. Я очень устал.
Саша помолчал:
— Ты не любишь ее более?
— Не знаю. Честно, я разочарован. И не только ею, но и своим бессилием тоже. Я понимаю, что всё зашло слишком далеко, чтобы что-то можно было исправить. Когда умирает надежда на отдачу, все начинаешь видеть по-другому. Я больше не хочу делать ничего хорошего для нее, потому что живу с ощущением, что мной постоянно вытирают жопу. Тебя, Саша, использовали когда-то, не давая ничего взамен?
— Гм, ну это во все времена было… — поэт неожиданно пропел голосом Энни Леннокс. — Somebody wants to use you, somebody wants be used by you…
— Угу, — кивнул Виталий. — Это «Sweet dreams». Я даже когда-то рекламный слоган подобный сочинял для одного порносайта, только вместо «sweet» написал «sweat», и в итоге получились не «сладкие сны», а «потные мечты». Ну, в общем, неважно… А так, вообще, хорошая песня, хотя в исполнении Мэрилина Мэнсона, по-моему, круче звучит.
Саша улыбнулся с понимающим видом и стал отламывать очередную щепку.
— А может быть, она просто считает тебя своим другом? — спросил он, бросая деревянный обломок в воду. Щепка осталась плавать на поверхности. — По-моему, неплохая альтернатива для стервы, дуры или мизантропки.
Виталий помолчал.
— Не знаю. А ты что, веришь в дружбу между мужчиной и женщиной?
— Пожалуй, верю.
— Э, ладно. Хорошо тебе, ты умер уже…
— Что ж хорошего в смерти?
— Не знаю. — Виталий неожиданно затосковал. — Слушай, а мы точно все умрем?
— Да… Мы все умрем когда-нибудь.
Этот ответ неожиданно взбесил его. Виталий вскочил и забегал по маленькому плоту, с трудом сохраняя равновесие.
