Герберт Розендорфер - Чудо в «Белом отеле»
Но тут явился св. Штурмхарт, рыцарский святой, небесный покровитель аббата, и разрубил виолончель мощными ударами своего святого меча, а сам Штурмхарт спасся бегством и больше никогда не появлялся в доме своей племянницы.
XII
Говорят, это был китаец. Эрцаббат Хильдигрим положил конец его проискам, да таким способом, что тот уже больше никогда не сможет творить свои злодеяния. Эрцаббат, не колеблясь, заклеймил китайца, имя которого так и осталось неизвестным, как «растлителя детей». Во время адвентов,[viii] когда после обеда уже так темно, будто на дворе ночь, тот забирался на дерево (большие крылья, какие бывают у летучих мышей, он держал расправленными, создавая тем самым иллюзию, будто бы он взлетел на дерево; его китайская лысина блестела при этом как полная луна) и разыгрывал перед детьми посредством механической женщины свои безобразия. «Форменное безобразие, – охнул эрцаббат. – Безобразные вещи, которые следует прекратить соответствующим образом».
У механической женщины вместо головы был маленький кукольный театр, в ее одеждах тоже раскрывались («Еще немного, и начнется полный разврат», – считал эрцаббат Хильдигрим) театральные площадки, если их можно так назвать; и с поразительной ловкостью пальцев китаец, находясь на дереве, управлял как механической женщиной, так и бесчисленными маленькими белыми фигурками, которые танцевали, водили хороводы и разыгрывали пантомимы.
– Но что это значит: с поразительной ловкостью, – брюзжал эрцаббат, – лучше и правильнее сказать: с дьявольской ловкостью, потому что никто иной не мог бы научить этому китайца. Если бы ловкость исходила свыше, то скорее бы я, а не, так сказать, непрошеный пришелец, вроде этого плешивого китайца, в общем-то язычника, владел ею.
В театрике же, находящемся на шее у механической женщины вместо головы, китаец разыгрывал вместе со своими белоногими фигурками трагедию «Клавиго».[ix]
– Это уже слишком! – фыркнул эрцаббат. – Именно «Клавиго». Именно эта жалкая писанина. Сам я ее, конечно, никогда не читал и не смотрел – упаси Господь! Это стряпня, издевающаяся над всеми старинными обычаями, над всеми ценностями, святость которых я постигаю путем постов, покаяний, аскезы, исихазма, чтобы не сказать путем тяжкого напряженного труда, это стряпня, форменным образом прославляющая грех, являющаяся символом морального падения, – и вот этой гадостью он развращает детей!
Детям же пьеса явно нравилась.
– Еще бы, – сказал эрцаббат Хильдигрим, – грех всегда притягивает.
По счастью – это было в день свв. Вунибальда и Феогноста – эрцаббат смог издали посмотреть на это позорище.
После того как он внимательно рассмотрел происходящее – со сдержанным смирением, хотя и с отвращением, – он собрался с духом, испросил поддержку у обоих святых этого дня, у обоих своих небесных покровителей (то есть у небесного покровителя имени, данного ему при крещении, и небесного покровителя своего монашеского имени), а также трех избранных святых пап второго и третьего столетия, а именно у святого папы Гигина, святого папы Урбана I и святого папы Сикста И. Правда, обращение к папе Сиксту II ошибочно достигло папы Сикста I, поскольку тот тоже был святым, и в потустороннем мире из-за этого возникло определенное напряжение. («Как вы могли услышать то, что обращено ко мне», – заорал Сикст И. «Не задирайте нос!» – возразил Сикст I), но в мире земном разница была почти незаметна.
Эрцаббат Хильдигрим запел громким голосом гимн альпийских стран: «О жемчужины добродетели!», который, как известно, заканчивается так называемым сакральным йодлем;[x] его тут же подхватили все призванные святые, в ночи грянул мощный хор, и – что немаловажно – в тональности ми мажор, которая, как издавна известно, обладает невероятной способностью изгонять злых духов.
Китайца объял ужас. Дети разбежались, будто преследуемые фуриями. Китаец упаковал механическую женщину и фигурки и тоже бросился бежать. Но убежал он не так уж и далеко, как вскоре выяснилось. Одна из фигурок осталась лежать на земле, в чем нет ничего удивительного, потому что китаец собирал свое барахло в страшной спешке и ужасе, и вот эту-то фигурку эрцаббат исследовал самым тщательным образом (после того, как с благодарностью отпустил святых) и к своему ужасу установил, что она сделана из маленьких человеческих косточек («Этого еще не хватало! – эрцаббат от отвращения внутренне передернулся. – К тому же в виде голой женщины»). Интуиция подсказала эрцаббату, где китаец брал кости.
На день свв. Лазаря и Иоланты пришлось полнолуние. На кладбище было светло как днем. Эрцаббат подошел к ограде. И что же он увидел? Китаец выкапывал трупы, открывал гробы, разделывал скелеты; гробы небрежно громоздились один на другом – но и этого было мало: сбоку лежал завтрак, а рядом с ним бутылка вина (без этикетки, значит, разлита без законного разрешения, что эрцаббат, будучи ответственным и за монастырскую трапезную, сразу же понял).
Эрцаббат Хильдигрим покрепче сжал в руке свой посох (не торжественный епископский посох, а повседневный, для прогулок), пробормотал подходящее к случаю заклятие («Книга экзорцизмов», т. IV, с. 216), и тут же обрушились гробы, ящики и камни и погребли под собой богохульника.
XIII
Пигмалион наоборот
Приблизительно сто лет назад тогдашний султан Массауа, принц Гашем Гелиос IV (изначально греческого происхождения) вынужден был отправиться в изгнание. С тех самых пор он жил в Ницце. Горечь изгнания была подслащена тем, что ему удалось при бегстве прихватить с собой государственную казну. Для целого государства это, может статься, и не было такой уж значительной потерей, но одному человеку (к тому же частному лицу) ее вполне хватало.
Внук султана, принц Гашем Гелиос VI, в 1945 году получил возможность вернуться в свой султанат, но после короткого визита туда сравнил свое местожительство (а также место своего рождения и своей юности) город Ниццу с городом Массауа, и сравнение это было в пользу Ниццы. Тогда принц Гашем порекомендовал массауанцам основать республику.
Не стоит утаивать, что в данном решении принца значительную роль сыграло то обстоятельство, что массауанцы ожидали, что султан привезет с собой государственную казну, немало увеличившуюся в результате удачных биржевых спекуляций как Гашема Гелиоса IV, так и V.
В итоге принц Гашем Гелиос VI вернулся обратно в Ниццу и посвятил свою жизнь любви к искусству. Во время своего визита в Мюнхен по случаю оперного фестиваля принц познакомился во всемирно знаменитом кафе «Кулиса» на Максимилианштрассе со скульптором Гутхаузом, Ханс-Генрихом Гутхаузом. Владельцы «Кулисы» тоже имели определенную склонность к прекрасному, и поэтому кафе более или менее регулярно украшалось произведениями искусства. Скульптор Гутхауз прослышал об этом, хотя не принадлежал к числу завсегдатаев, зашел в кафе с предложением доставить туда творения своих рук.
Предложение не было бы отклонено, если бы при последовавшем обмере помещения не выяснилось, что если в кафе выставить пластику Гутхауза, которая вся была порядочных размеров, то места для посетителей не останется.
Принц Гашем Гелиос VI, султан Массауа, сразу приметил – у него был натренированный глаз – сидящего перед чашкой кофе с молоком и тоскливо в нее уставившегося Гутхауза и заговорил с ним. Гутхауз положил перед собой маленький альбом с фотографиями своих работ, и принц просмотрел его. Но принц не знал одного – что ни одно из сфотографированных произведений искусства, ни одна из всех этих мраморных скульптур в действительности в мраморе не существовали. Эскизы делались – в высшей степени умело – из лепной гипсовой массы (изобретение Гутхауза), и из нее же по мере надобности формировались оригиналы. У Гутхауза не было денег на приобретение в большом количестве этого вовсе не дешевого материала.
И тут пробил его час. Принц оплатил кофе с молоком, заказал у официанта шампанское, а у Гутхауза – Венеру из мрамора размером в полную натуру. Задаток за работу и деньги на приобретение глыбы мрамора перетекли из бумажника от «Louis Vuitton» принца Гашема Гелиоса прямо в руки Гутхауза еще за кофейным столиком.
Прошел год. Жизнь Гутхауза и его подруги Эви существенным образом изменилась благодаря задатку и деньгам на мраморную глыбу. Но не успел Гутхауз оглянуться, как от выданных средств ничего не осталось, а глыба так и продолжала покоиться в недрах горы в Лаасе.
К началу нового музыкального фестиваля принц снова появился в Мюнхене. Они опять встретились в кафе «Кулиса». Чего Гутхауз больше всего опасался и о чем нетрудно было догадаться, то и случилось: принц осведомился о положении вещей, а именно о Венере.
По пути в кафе Гутхауз принял решение покаяться, мужественно признать свою вину и обратиться к принцу с просьбой позволить ему частями возвращать деньги, взятые за невыполненную работу и стоимость мраморной глыбы, что, принимая во внимание доходы Гутхауза, растянулось бы лет на сто. Но чем ближе Гутхауз подходил к «Кулисе», тем быстрее убывала его мужественность, и она совершенно испарилась, когда он через оконное окно увидел приветливого, дружески улыбающегося принца. «Почти готово», – солгал он. Принц опять заказал шампанское.
