Мейлис Керангаль - Ни цветов ни венков
Уткнувшись носом в ладонь, до крови растертую веслами, он рассматривал свои богатства, по фунту за каждого — за мертвеца, найденного в первую ночь, двух женщин и мальчика-подростка в форменном платье Кунарда, — итого четыре фунта, часть из которых по уговору причиталась девчонке, — и не заметил, как в бар вошел и направился к нему какой-то мужчина. Тяжелая рука легла ему на плечо, и Финбарр узнал односельчанина. Где это тебя носит, скажи на милость, все тебя ищут. Финбарр пожал плечами и отвернулся к своему пиву. Все тебя ищут, и отец тоже, гундосил тот, все поглядывая на дверь. Финбарр распялил локти и обхватил голову руками. Который день пошел, пора возвращаться. Человечек уже теребил его за плечо, хлоп-хлоп-хлоп, Финн выдернулся, хлоп-хлоп-хлоп, наседал тот, хлоп-хлоп-хлоп, назад, в Сугаан, хлоп-хлоп-хлоп, отец, мать, хлоп-хлоп-хлоп — пока Финбарр со всей силы не хрястнул его в грудь. Повалились стулья, и человечек с надсадным хрипом рухнул назад — лет полета с гаком, бледное с впалыми щеками лицо, длинные пальцы-сосульки, грязные отрепья, кислый запашок, когда он дышал ему в шею, и это настырное хлоп-хлоп-хлоп, в обличье смерти он явился, вот в чем, но, к счастью, Финбарр вовремя его раскусил.
Он бросился вон из паба и припустил что есть духу, толкая тех, кто стоял у него на дороге, сбивая с ног копуш и зевак, обгоняя лошадей. Добежал до своей бухточки и рухнул в сырую траву за кустами. В висках стучала кровь, и тоскливо ныло плечо, будто человечек все еще вис на нем, прижимал его к земле. Долго он так лежал, не в силах стряхнуть с себя тяжесть этой клешни, и в ушах отдавалось гундосое: назад, в Сугаан. Перед ним замелькали образы родного пепелища — хоровод тел, истерзанных нищетой, беззубые ухмылки, девахи с коровьими статями, по-коровьи покладистые, вечно хворые дети, — и среди них лицо матери на подушке, излучающее болезненную покорность судьбе, и походка отца, передвигающегося враскоряку, как полураздавленный краб. Эти двое не сумеют его удержать — коротки руки, — а все же потрудились опутать его узами родства, и Финбарр, хоть и не был шибко умен, их происки чувствовал и стискивал зубы.
Сквозь ветви он увидел, что на берег выходит девчонка, вот она подошла к лодке. Она явно искала его, и Финбарр поднялся из-за кустов и двинулся навстречу. Девчонка смерила его взглядом. Взвинченная до озноба, она поеживалась: уже влезла в мокрые ботинки и надела пальто, которое было на ней в первый вечер, — застегнутое до горла, оно тесно облегало ей грудь. По бледному личику блуждала улыбка, переходя от глаз к щекам, к губам, ко лбу и снова к глазам, точно одна за другой набегали беспорядочные волны. Финбарру было неловко с ней рядом, он крутнулся на пятках, так, что хрустнула галька, решил, а разведет-ка он костер — картошек испечь, хлеба поджарить, — смотался к кустарникам наломать веток, вернулся, выбрал местечко посуше и зачиркал спичками. Девчонка следила за ним, не шевелясь, затем медленно подошла и тоже села на корточки перед костром, уперев локти в колени. Финбарр опустил голову и занялся хлебом, время от времени переворачивая его над огнем. Пламя кряхтя разгоралось. — Ты больше не хочешь? — спросила девчонка, глядя на огненные язычки. С такой преувеличенной нежностью в голосе, что Финбарр попятился. — Не хочешь больше искать? — Финбарр поднял глаза, увидел перед собой лицо, легонько колеблемое улыбкой, очерк груди под пальто. Он промолчал, только сунул ей подкоптившуюся краюху и с хрустом вгрызся в свою. — Тысяча фунтов, они сказали, за него дадут тысячу, видел? — Она подняла с земли какую-то палочку и теперь рассеянно возила ей по песку, вороша редкие угли, она ждала, что он скажет. На нее было просто невыносимо смотреть: чтобы такая девчонка да вдруг оказалась на расстоянии вытянутой руки, все в ней, — и ткань пальто, и тембр голоса, и шелковистая гривка, и кожа на щеках, на шее, кожа на ляжках, полоску которой он видел над чулком, — казалось, нарочно выдумали ему на погибель. Кровь бросилась ему в голову, и тогда девчонка придвинулась и, обхватив ладонью его затылок, прижала к его рту свой, дышавший горелым хлебом, но свежий и прохладный внутри. Они покатились по песку, костер потух, в воздухе закружился пепел, и вот Финбарр уже подмял ее под себя.
* * *Полдень. Они решили попытать счастья в реке. Месить воду на широте мыса Кинсейл — пусть уж этим пробавляются салаги. А они подберутся как можно ближе к скалистому берегу, где вода мутная от песка, а лодка то и дело шоркает дном о камни. Небо бледное, солнце блеклое за облачной пеленой, душно. Девчонка сняла пальто и осталась в блузе, открывающей длинные, как у танцовщицы, руки, которые она свесила сейчас за борт, и ее пальцы легко скользили по воде. Финбарр щурился. Они уже подплывали к похожим на мангры кустам, которыми заросло устье и один из берегов. Он греб, как на прогулке, выгадывая на каждом попутном течении, погружая то одно, то другое весло в воду, так что лодка сама поворачивала то направо, то налево. Там, у костра, он поцеловал девчонку, помял, крепко стискивая, ее груди, он даже помусолил бы языком соски, если бы она с силой не оттолкнула его голову. Когда он заголил ей колени, она раздвинула немного ноги, чтобы его пальцам было проще найти то, что он искал, и осталась лежать как деревяшка, разглядывая безучастные вершины прибрежных скал и дожидаясь, пока он закончит. Но когда ласки зашли уже довольно далеко, она вдруг высвободилась, оттолкнула его на потухшие головешки и вскочила на ноги, стряхивая с юбки песчинки и мелкие блескучие камешки. Пора выдвигаться. Вот и все, что она сказала. Финбарр охотно отлупил бы ее, нет, вы видали, совсем рехнулась, прибить мало, тварь, потаскушка. Но она уже спускала лодку на воду и звала его.
Они оставили позади мглистый горизонт Ирландского моря и теперь плыли вдоль бесконечных береговых зарослей, чьи корни и ветви дугообразно переплетались над водой. Время от времени в этих древесных гротах они натыкались на посторонние обломки, блестевшие лакировкой. На одном из них читались буквы ANIA Девчонка насторожилась. Пододвинулась ближе. Указала Финбарру узкий проход, но ветви сплелись так тесно, что лодка только тыркалась в них носом, и ничего нельзя было разглядеть. Тогда она быстрыми и точными движениями разделась и слезла в воду — здесь было мелко, по грудь — и пошла, пошла, помогая себе поднятыми вверх руками; волосы она убрала на затылок, скрепив их какой-то палочкой, и сосредоточенно ступала, медленно раздвигая прелые листья и желтоватую гниль, скопившуюся на поверхности, пробираясь под ветками, царапавшими ей руки, подныривая под корни, и Финбарр смотрел, как проворно скользит она под водой. Уцепившись за ветки над головой, он широко расставил ноги и толчком поясницы возвращал лодку назад, когда ее сносило течением. Девчонка вдруг вынырнула, шумно хватая ртом воздух, — казалось бы, просто ледяная вода. Там кто-то есть. Голос у нее срывался на крик. Череда всплесков, и она показалась выше по течению, волоча за собой подобие плота. Финбарр в два счета подплыл к ней. Он? Девчонка кивнула. На случайной доске распластался мужчина, ноги ушли под воду, голова повернута набок, щека расплющена. Финбарр подсунул руку ему под живот и, взявшись другой рукой за плечо, перевернул его. Явно из первого, шепнула девчонка, отогнув полу пиджака и рассматривая подкладку. Она осмотрела также налокотники и пояс из светлой кожи — теперь уж точно — и притянула к себе руку покойника, на которой красовался перстень с монограммой. «В», прочла она и повернулась к Финбарру. Это он. Сердце у Финбарра бешено застучало. Он склонился над мертвецом, как будто не очень похожим на фотографию наследника. И вдруг черты лица перед ним пришли в движение. Едва заметно дрогнуло в уголке губ, какая-то рябь пробежала по гладкому лбу. Финбарр ослабил хватку и уставился на девчонку. Он жив. Она положила ладонь ему на сердце, выждала некоторое время, приникла ухом к животу, послушала. Он жив.
Они знали, как вести себя с мертвецами, но перед живыми были беспомощны. Девчонка залезла в лодку и стуча зубами одевалась, не попадая в рукава, Финбарр тем временем нервно грыз заусенцы. На воде и в лесу вдруг сделалась тишина, будто стало нечем дышать, паническая тишина, только кровь колотилась в висках и яростно работали легкие. Мир вокруг набрал воздуху и затаился. Они долго молчали, едва моргая, друг против друга в беззвучном электрическом свете, где вилась мошкара и порхали стрекозы. Им нужно было подать голос, им нужно было встрепенуться. Жест за жестом ощутить знакомую тесноту этой посудины, где они столько времени орудовали бок о бок, стряхнуть понемногу оцепенение, чтобы выбраться из зарослей, выбраться из этого мрака, уехать из Сугаана. Вот почему, будто бы ради баснословного вознаграждения, они, не сговариваясь, его порешили.
Порешили без лишнего шума и не без некоторой деликатности — спихнули в реку и подержали ему голову под водой — тут уж Финбарр один — крепко ухватив его за волосы. Потом снова втащили его на плотик и накрыли ладонями ледяной нос и приоткрывшийся рот — девчонка помогала, но Финбарр чувствовал, как у него самого сокращаются мышцы, когда он давит, давит долго, равномерно. Когда все было кончено, они обменялись улыбками.
