Юрий Буйда - Врата Жунглей. Рассказы
На сдвинутых столах посреди полутемной гостиной стоял закрытый гроб. В комнате стоял удушливый запах, хотя окна были открыты. У стены лежали свернутые в трубку ковры.
— Пойдем в кухню, — сказал Митенька.
В кухне он запер дверь, ведущую в гостиную, и выключил свет.
Они закурили.
— Что вы хотите делать? — шепотом спросил Митенька.
— Не знаю, — шепотом же ответила Дафа. — Мама говорит, надо закопать.
— Нет, — сказал Митенька. — Закапывать нельзя. Он же милиционер, его искать будут и найдут… Да и где ты его ночью закопаешь? Нигде.
Дафа молчала. В свете уличного фонаря она казалась особенно красивой. Несмотря на холодную погоду, она была в очень короткой юбке и в блузке с глубоким вырезом, от нее пахло духами и потом. Митенька изнывал, он был не в силах отвести взгляда от ее бедер. Лакомый кусочек. Жертва. Несчастная жертва, окруженная змеями, ящерицами, мерзкими жабами, остроголовыми клюворылыми существами с ядовитыми желтыми глазами. Прекрасная, порочная, опасная, обреченная. И на тысячу верст вокруг не было никого, кто взял бы ее за руку и вывел к свету. Только Митенька. Так уж сложилось. Он вовсе не стремился в герои, да и какой из него герой, но так уж вышло, что некому было, кроме него, взять ее за руку и вывести из леса, спасти от гадов, которые окружили ее со всех сторон и вот-вот набросятся.
У Митеньки задрожали руки. Людям почему-то нравится глумиться над красотой. И он, урод, защитит ее от унижения и гибели. У него перехватило дыхание, голова закружилась, глаза защипало. Да, он должен сделать это, а потом — отойти в сторону, в тень. Ничем не гордясь, но и не склонив головы. Такова его судьба, высокая судьба.
— Нет, — повторил он. — Закапывать мы его не будем… надо сделать так, чтобы никто ничего не узнал… чтобы он исчез…
— Как это? — спросила Дафа.
— Его надо сжечь, — твердо сказал Митенька.
Это было озарение, вот что это было. Закрытый гроб, крематорий, мертвые тела, ковер, огонь, земля, несчастная жертва, мерзкие гады — все вдруг сошлось, и в голове у него вспыхнуло: вот что они сделают. Он понял все и сразу, понял, что нужно делать, и ему стало страшно, он весь похолодел. Но другого выхода не было.
— Другого выхода нет, — сказал он.
Митенька взял Дафу за руку и заговорил. Когда она пыталась возразить, он крепко сжимал ее руку, и она умолкала. Особенно крепко пришлось сжать ее руку, когда она попыталась возразить против участия в деле Князя.
— Другого выхода нет, — сказал он, изложив план действий. — Действовать надо быстро и не раздумывая. Это важно: не раздумывая. Дотащите его сюда вдвоем?
Дафа кивнула.
Митенька был суров и тверд, но на самом деле он совершенно не верил, ни на минуту не верил в то, что им удастся все это сделать, не верил в свои силы, не верил в силы Дафы и ее матери. Не сомневался он только в Князе, но его было решено привлечь в последний момент, когда главное будет сделано.
Однако все получилось. Женщины притащили тело Жилы — через сад, примыкавший к подлупаевскому, по весенней грязи, и внесли в дом. Гавана ничего не слышала — она все эти дни пила не просыхая, до беспамятства, оплакивая дочь. Они вынули из гроба тело Ольги Подлупаевой и закатали в ковер, который перевязали веревкой, а тело Жилы, слегка почистив, уложили в гроб и заколотили крышку. Гавана хотела, чтобы Ольгу хоронили в закрытом гробу, — вот они и заколотили крышку гвоздями.
Когда Бравицкая-старшая ушла, Митенька позвонил Князю и, напирая на каждое слово, попросил о помощи:
— Нужна машина, Князь. Сейчас. Надо помочь Даше. Бравицкой Даше, какой же еще. Только не задавай никаких вопросов, ладно? Я прошу тебя. Никаких вопросов. Надо действовать не раздумывая, понимаешь? Не раздумывая. Даша тебя просит. Очень, да. Хорошо.
Потом он достал из тайника бутылку бразильского рома, и они с Дафой выпили — чтобы успокоиться и за удачу.
Через полчаса приехал Князь. Он был коротко стрижен, и это удивило Митеньку: он знал, как его друг дорожил своими золотыми кудрями.
Они кое-как пристроили свернутый в трубку и перевязанный веревкой ковер на заднем сиденье.
— Тяжелый, — пробормотал Князь, внимательно поглядывая то на Митеньку, то на Дафу.
— Только не задавай вопросов, — сказал Митенька.
Они сели втроем на переднем сиденье, выпили — Князь отказался — и тронулись.
Митенька не мог удержаться — ему хотелось говорить и говорить. Он говорил о Данте, о своем предке, который заколотил Рай четырехгранным гвоздем, о случайностях и взаимовыручке, об опыте горя и опыте зла, о красоте, которую нужно спасать, а сама она спасти никого не в силах, о своем амулете — чертовом пальце, который он всегда носил в кармане, о том, что надо делать то, что надо, а после этого уйти в тень, ничем не гордясь, но и не склонив головы… потом он вспомнил о лопате, которую, черт возьми, забыли взять, уронил голову на грудь и отключился…
Через полчаса Князь остановил джип в лесу, растолкал Митеньку, и они вытащили свернутый ковер из машины.
Митенька еле держался на ногах, его мутило.
Дафа сказала, что ей плохо от этого чертова рома, что ей надо пописать, и, нетвердо ступая, скрылась в темноте.
Князь допил ром из горлышка, обмотал бутылку своим белым шарфом и попросил Митеньку наклониться, а когда Митенька нагнул голову и, не удержав равновесия, пьяно шагнул вперед, Князь ударил его бутылкой по голове. Сунул шарф в карман, отшвырнул бутылку и крикнул:
— Ты где там, эй?
Дафа не ответила.
Князь усмехнулся и двинулся на запах.
Митенька очнулся от холода. Его трясло. Он поднес руку к голове — волосы были липкими от крови. Перевернулся на живот и пополз в кусты. Лег на бок. Его вырвало. Глубоко и часто дыша, прислушался. Эти звуки… Попытался встать, но не получилось. Мочевой пузырь вздулся. Митенька кое-как расстегнул брюки и помочился, лежа на боку. Опустился на руки и снова пополз на четвереньках. Остановился на краю маленькой поляны среди черных кустов, тяжело дыша и раскачиваясь из стороны в сторону и стараясь не сводить взгляда с Князя и Дафы.
Она стояла согнувшись и упершись руками в ствол поваленного дерева, а Князь держал ее за талию сзади и резко двигался взад-вперед, с шумом выдыхая. Дафа стонала и вскрикивала.
Наконец Князь громко замычал, навалился на Дафу и упал вместе с нею набок. Ноги его рывком согнулись. Оба замерли.
Прошла минута.
Митенька стоял на четвереньках в кустах, раскачиваясь из стороны в сторону. Он старался держать голову повыше. Стоило ему опустить голову, как сильная боль ударяла в затылок и виски, а к горлу подкатывала тошнота.
Князь встал, застегнул брюки, огляделся и двинулся назад, к машине.
Дафа лежала на боку, лежала молча.
Митенька ждал, раскачиваясь из стороны в сторону. Он услышал звук стартера, скрежет рычага, хруст веток под колесами. Шум машины стал затихать. Стих.
Митенька стоял на четвереньках, раскачиваясь из стороны в сторону.
Дафа поднялась. Скользнула, упала на колено, но тотчас вскочила. Ее лицо было в тени. Она села на поваленное дерево и закурила.
Митенька глубоко вздохнул и пополз к ней. Он старался держать голову повыше. Ему было очень плохо. Болела голова, боль отдавала в виски, сердце уперлось острым углом в кость, тошнота плескалась в груди. Он дышал прерывисто, с трудом.
Дафа встала, бросила окурок, широко расставила ноги и принялась подтягивать чулки.
Митенька подполз к ней, с трудом сел и увидел, что чулки в грязи. Туфли в грязи, чулки в грязи. Он отвел взгляд, стал искать по карманам сигареты. Вдруг всхлипнул.
Дафа выпрямилась.
Митенька попытался поднять голову, чтобы увидеть ее лицо, но не смог. Он видел только ее ноги. Стройные ноги в красивых грязных чулках. Ему хотелось коснуться этих ног, но он не стал этого делать. У него болела голова, резало глаза, хотелось блевать, спать, да, больше всего ему сейчас хотелось забиться в угол, лечь, закрыть голову руками и заснуть, провалиться во тьму. Его трясло от боли и холода, рана на голове саднила и мерзла.
Дафа переступила с ноги на ногу, и Митенька снова попытался поднять голову, но ему это опять не удалось, и тут Дафа его ударила. Она ударила его ногой в бок, а когда он повалился кулем на землю, стала бить по чему придется — по голове, по плечам, по ребрам. Она шумно сопела и била его, била и била. Она была рослой и сильной, у нее были мускулистые ноги, и она била Митеньку по ребрам, по голове, по плечам. А потом так же неожиданно перестала бить.
Он услышал ее удаляющиеся шаги, поднялся на четвереньки, попытался встать на ноги — и это ему вдруг удалось. Его качнуло, но он устоял. Выставив перед собой руку, он двинулся через кусты к тому месту, где лежала мать, завернутая в ковер.
Без лопаты ему пришлось нелегко. Сгоряча он начала копать яму руками, но почти сразу порезал палец и сорвал ноготь. Не помогли ни палка, ни кусок кирпича. Дело пошло, только когда в руках у него оказалась консервная банка. Он копал с остервенением, безостановочно, не обращая внимания ни на змей, ни на ящериц, ни на жаб, ни на этих, остроголовых и клюворылых, которые наблюдали за ним из-за деревьев.
