Алексей Федотов - Сломанный мир
— О, Виктор Львович, какие вопросы у вас! – удивленно посмотрел на ректора Свинчутка, но ответил: — это всего лишь эксперимент по внедрению большей связи теории и практики, а также естественная защитная реакция на то, что многие из докторов девальвировали свою ученую степень. Получение докторского диплома для них – лишь форма инициации, приобщенности к определенному кругу. А работодатель – это тот, кто и должен оценивать эффективность выпускника.
— А если он не к нему пойдет? – выкрикнул кто‑то из зала.
— Не пойдет, потому что будет признан неэффективным, — жестко ответил лектор. – Вообще, система образования, которая существует в России сейчас – это пережиток сталинского тоталитаризма. В свободном западном мире, ведь все по другому. Мы говорим о рынке образовательных услуг, и мы должны сделать реальные шаги по формированию этого рынка. Например: кафедра в вузе… Нужна ли она, как некая дополнительная надстройка между администрацией и студентом? Мне представляется, что нет, это пережиток прошлого. Вполне достаточно своего рода диспетчеров, составляющих образовательный маршрут каждого студента, в зависимости от его способностей и материальных возможностей на год, или на весь период обучения в вузе. Следуя по этому маршруту, он встретится с нужными ему преподавателями, получит у них необходимые ему формы аттестации, которые в итоге проверит аттестация работодателя. И в рамках этой схемы эффективность или неэффективность каждого из преподавателей будут самоочевидны: насколько те компетенции, которые получил от него студент, востребованы работодателем?
… Встреча продолжалась еще около часа. Борух Никанорович все более недовольно смотрел на сидевшего рядом с ним проректора, который замещал попавшего недавно в больницу ректора и сейчас все более активно участвовал в дискуссии.
— Эдик, — сказал Свинчутка в телефонную трубку, нажав на знакомую кнопку на мобильнике, сразу же после того, как вышел из университета, — Виктора Львовича нужно уволить. Какие аварии, ты глупый что ли, я же тебе звоню. Для аварий есть совсем другие акторы. Нужно как‑то скомпрометировать его в глазах научной общественности, а то больно уж умный. Но не очень сильно, чтобы у него был потом шанс приползти к нам за прощением, если захочет. А мы, хотя никогда никого не прощаем, так как это неэффективно и противоречит нашему инновационному миропониманию, можем все же использовать некоторые из отработанных механизмов всечеловеческой машины в новом качестве для осуществления новых операций, в случае, если они осознают свою от нас онтологическую зависимость.
Эффективный менеджер
Из университета Борух Никанорович направился в один из институтов, имевший исключительно высокие показатели в различных мировых рейтингах. Его ректор – Херимон Павсикахиевич Бобровыхухолев, не имел никаких ученых степеней или званий, однако был признан самым эффектным менеджером в системе высшего образования по версии… По какой версии было написано на каком‑то непонятном языке, который никто не знал, а признаться в своем незнании те, кому Бобровыхухолев предъявлял свой золоченый диплом стыдились, так как он говорил, что этот документ признают лидеры мировых держав. И вручал‑то ему этот диплом Президент США, если судить по фотографии, висевшей на почетном месте в кабинете ректора.
На самом же деле надпись представляла собой бессмысленный набор букв из разных алфавитов, причем, очень разных: английские буквы соседствовали с русскими и арабскими и китайскими иероглифами… А история фотографии была еще интереснее: Свинчутка, который был вхож ко всем лидерам держав свободного мира, как‑то захватил с собой в Белый дом Бобровыхухолева. Президент не увидел ничего зазорного в непосредственной просьбе Боруха Никаноровича сфотографироваться «вон с тем придурком с дебильной рожей». Он только поинтересовался, что это за диплом у него в руках. «А это справка, что он дурак!» — сразу ответил Свинчутка. «Какая красивая!» — улыбнулся Президент. «Какой дурак, такая и справка. Он ведь то же непростой, а нужный для дела расширения границ свободного мира!»
Благодаря этим диплому, фотографии и проведенной Борухом Никаноровичем работе с руководством министерства и рекламной компании в газетах, Херимон Павсикахиевич стал ректором одного престижного института. Рейтинги его в мировых наукометрических системах постоянно росли, потому что по просьбе Свинчутки сотрудники десяти каким‑то образом зависимых от него западных университетов вписывали Бобровыхухолева и членов его ближайшего окружения в свои публикации в качестве соавторов, и делали затем ссылки на эти работы в таком множестве, что индекс Хирша у ректора института был одним из высочайших в мире.
Херимон Павсикахиевич быстро навел порядок в вузе. Он буквально за год освободил его от старой профессуры, занимавшейся неэффективными исследованиями, не имеющими подтверждения их значимости публикациями в ведущих западных журналах. Сам‑то он и его ближайшие помощники, хотя и не писали толком ничего, а один из проректоров, как поговаривали, не умел не только писать, но и читать, благодаря помощи Свинчутки, имели таких подтверждений очень даже много. И с формальной точки зрения, свидетельствовали о том, что докторская степень и профессорское звание – пережитки прошлого, что те заслуги ученого, которые были уже прошли, ничего они не значат, а нужно оценивать эффективность ученого по текущей его работе, выражающейся не в аккумулировании никому не нужных и непонятных идей, а в конкретных инновационных проектах, подтверждающихся публикациями, цитированиями и, самое главное, объемом финансирования научных проектов. Поскольку через научные проекты Бобровыхухолева отмывался общак семи крупных преступных группировок, показатели этого самого финансирования просто зашкаливали.
Свинчутку Херимон Павсикахиевич считал своим учителем.
— Сегодня по рейтингу известной британской газеты мой институт был признан более эффективным, чем МГУ! – похвастался он.
— Я тут был как‑то в таком городишке – Мухославске, — задумчиво промолвил Свинчутка. – Мне там один пьяный мужик, учитель местной школы задал вот какой вопрос: «Если газета «Голос свиносовхоза», выпускаемая в Мухославском районе, напишет, что Гарварда, Стэнфорда и Массачусетского технологического университета вообще не существует как учебно–научных центров, то будут ли переживать те, чья жизнь связана с этими учебными заведениями?» Я ответил, что нет. И этот мужик сказал вот какую вещь: «А почему же мы должны переживать из‑за рейтингов, выдуманных этими газетами, которые никогда читать не читали, и читать не хотим?»
— К чему это вы? – удивился Бобровыхухолев.
— А к тому, что такие вот мужики и могут помешать включению российской системы образования в общее образовательное пространство свободного мира. Они смотрят в суть вещей. Впрочем, думаю, что их воспринимают лишь как посмешище даже те, кто рядом с ними, поэтому надолго они нас не задержат…
***
… Сэр Джеймс после очередной инъекции галоперидола вдруг с облегчением заметил, что Свинчутка его покинул. И впервые подумал, что та образовательная система, которую он выстраивал в числе прочих ведущих мировых деятелей этой сферы, не так уж и хороша, как ему до этого казалось.
СЛОМАННЫЙ МИР
Они меня истерзали
И сделали смерти бледней -
Одни своею любовью,
Другие — враждою своей.
Они мне мой хлеб отравили,
Мне яда давали с водой, —
Одни своею любовью,
Другие своею враждой.
Но та, от которой всех больше
Душа и доселе больна,
Мне зла никогда не желала,
И меня не любила она!
Генрих Гейне
Статуя единорога
— Вы обворожительны, Эльза Рудольфовна, такое ощущение, что фея из сказочных лесов Европы, не нынешней, где не осталось уже ничего сказочного, кроме сказочного свинства, а волшебной Европы, питавшей фантазии германских поэтов эпохи романтизма, каким‑то чудом попала в наш столь обыденный городишко центральной России…
Эльза Рудольфовна, сорокалетняя ухоженная дама, являвшаяся помимо всего прочего первым заместителем регионального министра культуры, со снисходительной полуулыбкой слушала невысокого мужчину, постарше ее лет на десять, являвшегося председателем местной писательской организации. Эльза, конечно, была достаточно красивой, и часто ей об этом говорили вполне искренне намного более приятные собеседники, чем Семен Иванович. А его риторические изыски были направлены лишь на одно: получить бюджетное финансирование на издание его книги стихов со странным названием «Бобровыхухоль». Если верить объяснениям Семена, то слово это символизировало сложные процессы размытости границ в современном мире, где все так зыбко и неопределенно, где слова утрачивают прежний смысл, где грани добра и зла стираются, где появляется новое понимание того, что такое любовь, брак, Родина, воспитание детей… И все это он суммировал в слове «Бобровыхухоль». Стихи были примерно такие:
